Ничего, кроме честного имени

Обязанности цензора его терзали. И.И. Лажечников. Портрет на почтовой открытке. 1840-е. РГАЛИ Ф. 283

Вглядываясь в прошлое (от Карамзина до Лажечникова)

Интерес российского общества к отечественной истории вызвала война 1812 года. После появления в издательстве Греча восьмитомной карамзинской «Истории государства Российского» Пушкин заметил: «Появление сей книги… наделало много шуму и произвело сильное впечатление, 3000 экземпляров разошлись в один месяц – пример единственный в нашей земле. Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка – Коломбом. Несколько времени ни о чем ином не говорили». Затем к истории обратились литераторы – в середине 20-х годов сам Пушкин, в начале 30-х одно за другим появлялись исторические сочинения Загоскина, Вельтмана, Булгарина, Лажечникова, чьи романы заметно выделялись на этом фоне.

В истории искали ответа на вопросы современности, вглядываясь в прошлое, хотели понять настоящее и предугадать будущее.

Между службой и служением («отечественный Вальтер Скотт»)

Вся его жизнь прошла между службой государю и отечеству и служением литературе. И то и другое в силу своего нравственного устроения он пытался делать хорошо. Не всегда получалось, но он старался. Оставив в 1820 году военную карьеру, несколько лет проработал, как выражались в ту пору, на ниве просвещения – был директором училищ Пензенской губернии, визитатором училищ в Саратове (то есть осуществлял надзор за деятельностью средних и низших учебных заведений), затем директором казанской гимназии. Но давняя страсть к литературе перевесила, он подал в отставку и полностью посвятил себя сочинению исторических романов.

Начал с эпохи петровского царствования, из этой эпохи его больше всего привлекали события Северной войны, тем более что до этого времени она не была предметом изображения в исторической романистике – в первых изданиях произведение так и называлось: «Последний Новик, или Завоевание Лифляндии в царствование Петра Великого».

«Последний Новик» печатался частями – I и II части увидели свет в 1831 году, III и IV – в 1832–1833 годах. Когда роман вышел целиком, он имел шумный успех в публике. Не менее восторженными были и отзывы в критике. Белинский в своих «Литературных мечтаниях» (1834) подвел черту – оценив его как произведение, «ознаменованное печатью высокого таланта», и отвел Лажечникову место «первого русского романиста». Пережив успех романа, бывший адъютант графа Остермана-Толстого взялся за сочинение «Ледяного дома», который упрочил его место среди исторических писателей. Только он один пользовался у современников славой «отечественного Вальтера Скотта», что по тем временам было довольно высокой оценкой.

Двор при Анне Иоанновне (дураки и дуры, шуты и шутихи, казни и ссылки)

Средняя дочь царя Иоанна V Алексеевича и царицы Прасковьи Федоровны (урожденной Салтыковой) Анна Иоанновна взошла на престол 19 января 1730 года волею случая после смерти императора Петра II – племянницу Петра I, герцогиню Курляндскую, члены Верховного тайного совета пригласили, полагая осуществить свою давнюю мечту – ограничить монархию. Они предложили подписать ей так называемые «кондиции», ограничивающие ее полномочия, Анна охотно подписала, но вскоре «кондиции» разорвала и стала полноправной императрицей.

Ее поддержали дворянство, гвардейцы и общество, которое в своем большинстве выступало за самодержавие. 1 марта 1730 года народ принес присягу Анне Иоанновне как самодержице всероссийской. А 4 марта того же года императрица своей верховной волею упразднила Верховный тайный совет и восстановила полномочия Правительствующего Сената, провела жесткие внутренние реформы, а затем, отличаясь леностью и грубостью нрава, передала ведение и внутренних и внешних дел Кабинету министров. Двор утопал в роскоши, развлекали его шуты и паяцы, карлы и карлицы, «дураки» и «дуры», на содержание тратилось около 2 млн руб. (огромные по тем временам деньги), был не чужд всевозможных пороков. Пьянство, доносительство, казнокрадство процветали.

Особо в государственные дела Анна Иоанновна не вникала, любила балы и всяческие другие увеселения – именно во времена ее правления при императорском дворе появились театр и балет. Единственно, чего боялась, переворотов и всяческих смут, и потому учредила Канцелярию тайных разыскных дел. Людей за вольнодумство стали ссылать в Сибирь. Другим боярам рубили головы, сажали на кол, вырезали языки. Все, что творилось при дворе, народ стал связывать с фаворитом императрицы Бироном, который занимал исключительное положение при императрице. Без его одобрения правительство редко принимало серьезные решения. Чем и объясняется его подспудная борьба с Волынским, выступавшим против немецкого засилья при дворе.

Последняя шутка императрицы («ледяная свадьба»)

Князь Михаил Голицын, наследник знатного рода, долгое время проживавший в Италии, женившийся на итальянке и принявший католичество, был вытребован в Россию, где его сразу же разлучили с женой и обрекли на роль шута при дворе в наказание за то, что женился на иностранке и сменил веру. Царица за все эти «грехи» решила жестоко отомстить князю, женив его на другой. Для этой роли более всего подходила впавшая в идиотизм придворная калмычка Евдокия Буженинова.

На потеху себе и двору свадьбу шута и карлицы она решила устроить зимой 1840 года. Для этого торжества прямо на льду Невы был возведен «Ледяной дом». Для строительства специальным указом была назначена «маскарадная комиссия». «Комиссией» руководил не кто-нибудь, а сам кабинет-министр Волынский. «Ледяной дворец» строили между Адмиралтейством и Зимним дворцом, императрица могла в свободное от утех и развлечений время наблюдать, как идет стройка. Убранство внутри, вплоть до мебели и игральных карт на столе, также было изготовлено из прозрачного невского льда. Из него же сделали деревья и рассадили на них ледяных птиц.

6 февраля 1740 года сыграли самую что ни на есть настоящую свадьбу. 300 «людишек» разных народностей в национальных костюмах играли на национальных музыкальных инструментах. «Молодых» на первую брачную ночь заперли в ледяной, отдающей холодом и ужасом спальне. Как ни странно, калмычка зачала, и в положенный срок на свет явился князь Андрей Голицын. «Ледяная свадьба» удалась на славу, но дом продержался до первого апрельского солнца. Двор продолжал веселиться, но подобных «свадеб» больше не устраивали. Императрица занемогла осенью и после припадка, случившегося с нею 17 октября 1740 года, скончалась на смертном одре.

Символ России (1739–1940)

«Ледяной дом» (название романа прочитывалось как метафора), построенный по воле императрицы Анны Иоанновны для потешной свадьбы потомка Рюриковичей, князя Голицына, ходившего в придворных шутах, на калмычке Бужениновой, воспринимался как символ России зимы 1739/40 года, последнего года ее царствования. В этом «доме», где безраздельно правил выходец из Курляндии Бирон, шла подспудная борьба между русскими дворянами-патриотами и пришлыми чужаками-немцами, которыми окружила себя императрица.

В 1890 году Дмитрий Григорович, рассказывая о посещении Александра Дюма России в 1858 году, писал, что, знакомя знаменитого француза с русской литературой, настоятельно советовал ему обратить внимание на Пушкина, Вяземского, Некрасова и Лажечникова. Дюма обратил и с помощью своего знакомца перевел на французский язык некоторые стихотворения рекомендуемых поэтов, а также и «Ледяной дом». Это было уже и не только российским, но и европейским признанием.

О литературе и истории (был ли Моцарт отравителем Сальери)

Роман о временах Анны Иоанновны читали с неподдельным интересом, но вопрос о соответствии романа исторической правде вызвал замечание Пушкина, который в письме к автору 3 ноября 1835 года писал: «Может быть, в художественном отношении «Ледяной дом» и выше «Последнего новика», но истина историческая в нем не соблюдена… однако, – продолжал он, – поэзия всегда останется поэзией, и многие страницы вашего романа будут жить, доколе не забудется русский язык».

Не будем упрекать «наше все» (Аполлон Григорьев) в противоречиях – Сальери, как известно, отравителем Моцарта не был, но в силу пушкинского гения читатель воспринимает его таким, каким он был написан в «Маленькой трагедии». Пушкин вряд ли знал, что Лажечников, прежде чем писать свои романы, подолгу изучал эпоху, быт, нравы и характеры людей, особенно реальных исторических лиц того времени, которое изображал. Штудировал различные исторические труды, старообрядческие акты и уставы, читал многочисленные документы и источники на разных языках, доступные ему в ту пору. Когда сочинял «Последнего Новика», ездил в Лифляндию, чтобы ознакомиться с ее бытом и нравами. Прежде чем приступить к «Ледяному дому», изучил некоторые документальные свидетельства о «деле Волынского». Взявшись за «Басурмана», обратился к летописям, к «Истории государства Российского» Карамзина и даже к народным преданиям.

Но, отталкиваясь от документа, в своих романах он сочинял историю – такой, какой он ее себе представлял, и в некоторых случаях в угоду этих представлений отступал от исторической правды, однако всегда стремился быть верным правде художественной. Литература и история – все-таки вещи разные. Историк изучает материал и последовательно излагает факты, события, но при всей своей добросовестности и объективности редко остается беспристрастным. Все зависит от научных взглядов на ту или иную историческую эпоху и концепции, которых он придерживается. Тем более не может быть беспристрастным писатель, сочиняющий исторические произведения. Безусловно, он более свободен в предмете изображения и изложения – здесь все зависит от меры вкуса и таланта и, конечно же, исторических познаний. Он сочиняет художественное произведение, кроме картины событий в его произведении действуют как вымышленные герои, так и реальные персонажи, жившие в описываемые времена. Он наделяет своих героев психологией, мотивирует те или иные поступки.

Не быть рабой чисел (миссия исторического романиста)

Вдохновленный признанием и славой «Ледяного дома», Лажечников приступает к сочинению своего «Басурмана», из века XVIII погружается в век XV, из безвременья безвольной Анны Иоанновны – во времена Ивана III, властителя умного, жесткого, не брезгующего ничем во имя поставленной высшей цели – собирания отдельных (удельных) княжеств в могучее российское государство.

В прологе сформулировал свое понимание обязанностей исторического романиста: «Он должен следовать более поэзии истории, нежели хронологии ее. Его дело не быть рабой чисел: он должен быть только верен характеру эпохи и двигателя ее, которых взялся изобразить. Не его дело… пересчитывать… все звенья в цепи этой эпохи и жизни этого двигателя: на то есть историки и биографы. Миссия исторического романиста – выбрать из них самые блестящие, самые занимательные события, которые вяжутся с главным лицом его рассказа, и совокупить их в один поэтический момент своего романа. Нужно ли говорить, что этот момент должен быть проникнут идеей?..»

Дом, в котором… Д.Б. Даран. Рисунок дома, в котором жил Лажечников в Коломне. 1950-е. РГАЛИ Ф. 283

В 1856 году для прокормления семьи Лажечников вновь поступает на государеву службу. После того как ему отказали в месте директора, управляющего московскими казенными театрами, он был принужден тяжелыми материальными обстоятельствами принять должность цензора Санкт-Петербургского цензурного комитета. Зазорного в этом по тем временам ничего не было, в цензуре служили и Тютчев, и Майков, и Полонский. Но если первые трое исправляли обязанности в цензуре иностранной, где редко возникали острые вопросы и где не приходилось особо ощущать глубокий душевный разлад при исполнении своих чиновничьих (столь зависевших от посторонних указаний и настроений) обязанностей и собственным писательским мироустройством, то в цензуре внутренней дело обстояло иначе. Писатель, критик и журналист Иван Панаев вспоминал, что Лажечников терзался своей должностью. Ему тяжело давались помарки, исправления и вычеркивания у своих собратьев по перу, и он старался это делать максимально аккуратно, чтобы не ущемить авторское самолюбие.

Несмотря на то что после Крымской войны и с восшествием на престол Александра II в общественной жизни повеяло свежими ветрами – гнет и давление цензуры на печать ослабли, – но цензурные ножницы и красный карандаш никто не отменял и вскоре Министерство народного просвещения, в чьем ведении была цензура, потребовало от своих работников более строгого выполнения обязанностей.

С каждым днем известному историческому писателю, взвалившему на себя бремя цензуры, становилось не по себе, «в этой должности, в беспрестанной борьбе между своей обязанностью и своими убеждениями, – писал Панаев, – он был истинным страдальцем».

Страдания кончились в 1858 году – Лажечников выслужил полную пенсию и вышел в отставку в чине статского советника. Бывший цензор не раз испытывал вмешательство цензуры на себе. «Последний Новик», который без всяких цензурных исправлений несколькими изданиями выходил в 30-е годы, в 50-е подвергся гонениям и вместе с «Ледяным домом» был запрещен.

Дважды обращался в цензуру за разрешением переиздать эти романы книгопродавец и издатель Смирдин и дважды – в 1850 и в 1853 годах – из Московского и Санкт-Петербургского комитетов следовало распоряжение: «Не дозволять этих романов к напечатанию новым изданием». Взгляд на историю изменился, то, о чем можно было говорить в 30-е годы, нельзя было в 50-е – ничего нет в России более подвижного и склонного к изменению, чем воззрение на историю. Что и доказало новое царствование, когда ситуация изменилась в очередной раз. Хотя для того, чтобы романы были переизданы, понадобились благожелательные отзывы Ивана Гончарова и Петра Вяземского, так же как Лажечников, служивших по цензурному ведомству. Долгие годы он ничего не писал, ему казалось, что он выпал из времени, былая слава померкла, известность осталась в прошлом, на дворе стояла другая эпоха, общество волновали новые идеи.

P.S. Всегда шел за веком

3 мая 1869 года в московской городской думе праздновали пятидесятилетний юбилей литературной деятельности Ивана Лажечникова. Собравшиеся – попечитель Московского округа, князь Ширинский-Шихматов, историк Погодин и другие представители общественности произносили торжественные, пафосные речи, а прибывшие в столицу посланцы Коломны с гордостью напомнили москвичам, что это из их города «вышел заметный представитель литературы русской и достойный слуга Царя нашего на всех государственных должностях, ему поручаемых».

Председательствовал на юбилейном чествовании Александр Островский, который, в частности, сказал: «Он всегда шел за веком, радовался всякому движению вперед на пути цивилизации… В отношении к литературе и литераторам он один, из весьма немногих… не ставил начинающим талантам в вину их молодость; никогда высокомерной, покровительственной речью не оскорбил он начинающего писателя».

После чего огласили послание редакции журнала «Всемирный труд», в котором говорилось, что юбиляр «долго и честно служил родному слову и русской мысли и на этом поприще приобрел себе искреннее сочувствие русской публики и русской литературы», и зачитали письмо Писемского, который не смог присутствовать на торжестве и в котором были и такие слова: «Вы ни разу не прозвучали… притворным и фабрикованным патриотизмом…»

Юбиляр на юбилее присутствовать не смог из-за болезни. Островский огласил его письмо к собравшимся, которое заканчивалось такими словами: «Вы, конечно, оценили не талант, а честное служение мое русской литературе, которому я никогда не изменял, любовь мою к отечеству, которая в моих произведениях горела постоянно… как неугасимая лампада».