0
2933
Газета Печатная версия

24.05.2023 20:30:00

Игра во взрослых

Автор и его герой в поисках ушедшего Ребенка

Тэги: проза, фэнтези, ребенок, лес, автор, мир, поиск смысла, взросление


13-1-1-t.jpg
Иногда чувства напоминают густой лес.
Иллюстрация из книги
Истории – чтоб верить. Предания – чтоб знать. Желания – чтоб ждать. Вопросы – чтоб не спать. У Блидфинна есть крылья – чтоб складывать их на ночь, а днем порхать над садом. И круглые очки в увесистой оправе – чтоб лучше видеть круглое вокруг: и солнце, и луну, и булочки с корицей поутру, и чайные следы, оставленные чашками на столике в саду, и маленькие головы покрытых белым пухом одуванчиков, которые раскачивает ветер. А чтоб тот ветер дул, взбивая, словно миксером, травинки и листву, чтоб солнце пробивалось сквозь ткань широких штор в его безмолвной спальне, чтоб чай вот этот вот струил свой пар как следует – с любовью и со смыслом, – у Блидфинна есть чувства: невнятные и теплые, огромные и слабые, тревожные и странные – такие вечно разные. Порой он в них плутает, как в темном, неизведанном, пугающем лесу, который его домик так плотно окружает, – но с той, конечно, разницей, что леса он не знает и, нет, не хочет знать. У Блидфинна есть пунктик, и пунктик этот – лес, кишащий колдовством, опасностью и страхами, легендами о том, что стало с кем-то там, что станет с тем, кто сам, осмелившись однажды, в него проникнет... У Блидфинна есть разум. Привычки есть и мягкая, как облако, кровать, в которой можно долго и очень сладко спать. Есть время – целый воз. И память есть. И данность. Нет, правда, папы с мамой. Подруги нет и брата. Зато есть старый дед – его зовут Мудрец, он прячется в листве, где думает и спит, потом грызет печенье, пьет воду и молчит, а если говорит – отрывисто и важно – то что-то очень мудрое, возвышенное даже. Жаль только, что играть он с Блидфинном не будет, поскольку слишком занят возвышенным и важным. Но это ничего – у Блидфинна есть дом, где пахнет шоколадом, оладьями из каши и свежестью из сада, в котором он играет (конечно, сам с собой), когда не очень занят поливом незабудок, прополкой сорняков, стоянием над мойкой, над кухонной плитой, кастрюлькой с шоколадом и прочей ерундой. Ведь это тоже важно? И Блидфинн, кстати, счастлив – не вечно, а порой: когда порхает где-то, поблизости от дома, гоняется за бабочкой, любуется луной, шагает мимо спальни с родительской кроватью – и словно по привычке старается не шаркать, не грохать, не топтать. А что до остального: до тех мгновений в жизни, когда, закрывшись дома и глядя на ручьи, текущие по стеклам, он чувствует себя ужасно одиноким, бессмысленным – и только, – то это, вероятно, и есть тот самый мир, в котором автор «Блидфинна» искал «волшебный» смысл, блуждая точно так же среди реальных страхов, как сказочный герой, придуманный им как-то, блуждал среди деревьев коварнейшего леса в надежде отыскать пропавшего Ребенка.

Ребенок этот, знаете, – он был таким забавным! Смешливым был и славным. Веселым был ужасно. И ласковым, как масло. И добрым, и отважным, и преданным, и «важным» – не как Мудрец на ветке, а как вопрос Утенка из книги Руне Белсвика (Речь об историях, которые вошли в книгу под названием «Простодурсен» норвежского писателя Руне Белсвика), который тот всегда – всегда-всегда держал: про то, где неба край, зачем луна кругла и почему одно – такое интересное, в то время как другое – тоскливое и пресное? Ребенок был порывом, стремительным и сильным: однажды он ворвался в спокойный мир героя, который не был взрослым – который был прозрачным: светящимся – и ясным; который был таким же – и все же... чуть иным... Чуть менее бесстрашным, пытливым, бесшабашным? Чуть более задумчивым, встревоженным, домашним? Пожалуй, но не только. Существеннее все же, что Блидфинн был всегда – и будет им навечно, и верить он не хочет в иное состояние, противное тому, что значит слово «вечность». И даже Мудрецу, сказавшему тогда, что рано или поздно, но он, Ребенок этот, уйдет отсюда так же, как те, другие дети, являвшиеся раньше, в другие времена, а после никогда – «Ты слышишь ли меня?» – обратно не вернется, – нет-нет, он и ему не в силах был поверить. Однако тот не лгал: Ребенок просто взял – и вышел из себя... Исчез в тот самый день, который стал последним – невинным и беспечным, домашним легким днем.

Из этого «беспутного», растерянного чувства, знакомого кому-то по собственному детству, – знакомого, естественно, и плотному, и крепкому – большому, если честно, совсем как будто взрослому – такому человеку, что ищет, как умеет, но, кажется, не может найти себя во времени, найти родное место, – из этого всего рождается Оно... Торстейнссоном сплетенное – лукавое и «странное», пугающе забавное, пронзительно «коварное» – живое волшебство. «Оно для нас придумано», – воскликнут ваши дети, открыв его под вечер в историях про Блидфинна, похожего на них. «Оно не только ваше – оно и наше тоже», – ответите им вы... Оно гораздо больше, чем может показаться. Особенно в начале: и жизни, и пути.

13-1-2-t.jpg
Торвальд Торстейнссон.
Блидфинн.
Четыре путешествия
в неизвестность.
Пер. с исландского О. Маркеловой;
ил. Л. Оулавсдоуттир.
– СПб.: Поляндрия Принт, 2023.
– 456 с.
Истории не врут. Предания живут. Желания терзают. Вопросы прибывают. А дни сменяют ночи, бесшумно пролезая меж темно-бурых сосен с горстями света в кулаках и полными карманами тумана, закидывают утра на поляны, выталкивают в небо болотных сов и ржанок, поганок и дроздов, ворон и каравайек, и тормошат притихший за ночь лес, в котором, кроме Мелочи, носимого в носке (отнюдь не грандиозного, но милого и «сносного», болтливого, ворчливого, уютного создания, пустившегося с Блидфинном на поиски Ребенка), живут еще и чубрики (мохнатые и круглые), их злейшие враги – подлюги-цапокусы, дурные обормоты, воняющие злостью, настоянной на чем-то, прокисшем и холодном, и Книжница, конечно, сидящая на дереве среди пронумерованных и тщательнейшим образом расставленных по веткам словариков и сказок, романов и рассказов, поэм, энциклопедий, комедий и трагедий. И нет причин не верить, что есть там и вот эта, Торстейнссонна история, в которой, кроме Мелочи и Блидфинна, конечно, и чубриков, и гномов, и эльфов, и Ребенка, – и вы как будто тоже петляете меж сосен, шагаете по тропкам, спускаетесь в низины, карабкаетесь в горы, летите вниз со склона, цепляетесь за кочки, лежите на траве, зажмурившись от боли, смеетесь или ждете, ревете или нет. В то время как история старается понять – на свой, конечно, лад: запутывая так, чтоб вы не представляли, куда же приведут кривые повороты, желания героя и чьи-нибудь расчеты, поступки или что-то, похожее на планы невидимого Автора, на росчерки Судьбы, на мягкие толчки несокрушимой Силы, – она должна понять, зачем все это надо? Зачем искать того, кто вырос из всего, что прежде было впору? Зачем себя терзать? Зачем любить его? Зачем хранить вещицы, что связывают прошлое с той крошечной вселенной, которая не вечна, как солнце и луна, которая погибнет, как ты, как он, как я? Зачем стареть и злиться? Зачем... зачем... зачем?

Когда-то Автор был Блидфинном – наивным, нерешительным, безмерно вопросительным – таким вот, значит, Блидфинном, которого пугает и страшно поражает примерно все, что там: урчит или молчит, шипит или шкварчит, трясется или спит, – не важно даже что, но важно, что не здесь, а где-то далеко. Ну, да, он был тем Блидфинном, который верил в сказки не меньше, чем в оладьи, и мог бы – правда-правда – всю жизнь прожить вот так: питаясь только ими, а между – в перерывах – мечтая о вещах, которые однажды, во сне или потом, случайно или нет, но все-таки, наверное, он как-то совершит, прославив свое имя на много-много лет – и здесь, и там – везде. И рано или поздно, но что-нибудь такое... волшебное, быть может... а может, и другое – как будто бы реальное, нормальное такое – ему вдруг даст возможность: возможность стать героем – тем Блидфинном из книги, которую когда-нибудь – когда-нибудь потом – наверное, прочтут, полюбят и запомнят, на тумбочку поставят, себе присвоят даже. И Блидфинн скажет громко: «Я... это... я... пожалуй... Вообще-то, я... не тот. Я, знаете, ну, как бы... Наверное, не он...». Ведь в сказке все не так, как было или есть, как будет или нет. «А кто же ты тогда?» – его со смехом спросят. Но можно ли быть сразу: и Блидфинном-тихоней, и Блидфинном-отважным, и Блидфинном-бывалым, и Блидфинном-усталым? И можно ли себе – порой или вообще – позволить быть таким, каким когда-то был: ну, то есть быть счастливым – быть маленьким и слабым, реальным и, пожалуй... Ну, да – самим собой?

Исходный пункт истории, придуманной Торстейнссоном, лежит в саду у Блидфинна: в той самой, значит, области – мерцающей, как звезды, душистой, как малина, трепещущей, как листья, и «сказочной», как мысли, рожденные мечтами, надеждами и снами, – в той области из детства, которая когда-нибудь «таинственно» закроется и, вспыхнув напоследок, стремительно сгорит, оставив по себе лишь хрупкий серый остов, обугленные доски и черные пеньки. Отсюда вышел «Блидфинн», чье имя значит «милый». Отсюда он отправится во взрослую реальность, своим существованием обязанную сказкам. Вы спросите, каким? О Блидфинне, конечно. О нем и о Ребенке, о гномах, о пиратах, об эльфах, шарлатанах, разбойниках и прочем, что только в этом мире – то круглом, то не очень – и происходит, в общем. Пути исповедимы. По крайней мере те, которыми шел Блидфинн, искавший сам себя до самого конца.


Оставлять комментарии могут только авторизованные пользователи.

Вам необходимо Войти или Зарегистрироваться

комментарии(0)


Вы можете оставить комментарии.


Комментарии отключены - материал старше 3 дней

Читайте также


США пытаются купить спокойствие для Красного моря

США пытаются купить спокойствие для Красного моря

Игорь Субботин

Американцы готовы снизить давление на хуситов в обмен на прекращение атак на суда

0
588
Куда приводит месть

Куда приводит месть

Вера Цветкова

Новый психологический триллер "Я знаю, кто тебя убил" – мощная история про чувства

0
445
 Выставка  "Атлас нового мира"

Выставка "Атлас нового мира"

0
212
Готичненько!

Готичненько!

Константин Поздняков

Прелесть рассказов Элизабет Гаскелл не только в отточенности формы, но и во внятных морально-этических нормах

0
380

Другие новости