Воровской язык для Даля

Алексей Налепин. Аксиомы фольклорного опыта в трудах русских мыслителей первой трети ХХ века (В.В. Розанов, П.А. Флоренский, Е.Н. Трубецкой, В.П. Вышеславцев, И.А. Ильин, А.А. Вановский).– М.: ИМЛИ РАН, 2022. – 368 с.

Именно в таком контексте историк литературы Алексей Налепин (1964–2022) и рассмотрел, как фольклор повлиял на русский религиозный ренессанс XIX–XX века и его последующее развитие в метрополии и эмиграции. Ведь философская мысль, как, впрочем, и иные формы национальной культуры, всегда прямо или косвенно была связана с народными верованиями и обрядностью. Поэтому в своей монографии ученый показал целый ряд различных моделей подобных взаимодействий и различные причины, заставившие философов возвращаться к истокам мысли.

Так, для Василия Розанова характерна ориентация на городской фольклор. Можно вспомнить его высказывание из «Опавших листьев», что «в воровском и полицейском языке есть нечто художественное. Сюда Далю не мешало бы заглянуть». Народными в основе оставались и речевое поведение самого философа, его склонность к просторечию и даже вульгаризмам («литературочка», «Дарвинишко», «Спенсаришко»). Также важно учитывать пристальный интерес автора «Уединенного» к сектантству (фольклорная субкультура) и, наконец, его собственное поведение: иррациональное («чудачества» по воспоминаниям современников), а зачастую и провокативное (умышленное падение со стула на лекции Владимира Соловьева), восходящее непосредственно к народному образу Ивана-дурака.

В случае с Борисом Вышеславцевым все было проще. Философ профессионально занимался психоанализом (переписывался с Карлом Густавом Юнгом, издал в эмиграции его четырехтомное собрание сочинений). Фольклор виделся ему как одна из форм бессознательного.

В свою очередь, для Ивана Ильина он «отражал такую русскую национальную черту, как тоска по Родине». Для него народная сказка объясняла скрытый смысл истории (и, возможно, получше, чем академическая наука). Одновременно для сохранения самоидентификации в изгнании, по мнению философа, надо постоянно ощущать свою неразрывную связь с русской культурой, в том числе и фольклорной, которую Ильин любил противопоставлять миру русского зарубежья.

Несколько особняком в книге стоит глава об Александре Вановском (Ванновском). Как и многие представители религиозного ренессанса, он начинал как революционер. Правда, в отличие от таких более известных коллег по перу, как Николай Бердяев (с которым будущий мыслитель познакомился в ссылке и потом всю жизнь поддерживал дружеские отношения) или тот же Иван Ильин, Вановский выступал не только теоретиком (автором брошюры «Тактика уличного боя»), но и практиком (непосредственно участвовал в декабрьском вооруженном восстании в Москве в 1905 году). Вскоре после окончания революции вчерашний член РСДРП разочаровался в идее насильственного переустройства мира, увлекшись философией и религией. В годы Первой мировой войны храбро сражался на фронте, был награжден орденом Св. Анны 3-й степени с мечами и бантом. Вторая русская смута застала его в Хабаровске, откуда он эмигрировал в Японию. Вановский (как и другой упоминаемый в книге Налепина эмигрант Михаил Григорьев) в Токио занимался исследованием японского фольклора и религии, в частности изучал «Кодзики» – одну из основных книг синтоистского канона. Также он сравнивал японский фольклор с российским и европейским аналогами.

Такие разные пути от философии к фольклору. Однажды Альбер Камю заметил: «Если хотите философствовать – пишите романы». Очевидно, философствовать можно и сочиняя былины.