Притопленная история

Так снимался фильм «ЖЖ» по двум главам романа «Штукатурное небо». Фото Дмитрия Кочеткова

Роман Александра И. Строева писался на протяжении 20 лет. Что удивительного в том, что роман писался столько лет? История знает примеры, когда подлинные шедевры создавались в течение десятилетий. Вспомним хотя бы многолетний вдохновенный труд Микеланджело Буонарроти по возведению собора Петра и Павла в Риме. А как не назвать в этом ряду грандиозный подвиг Монферрана или Тона? О них тоже забывать не след. Так вот, смею утверждать – и за свои слова отвечаю! – вышедший роман «Штукатурное небо» можно смело отнести к явлениям подобного рода.

«Штукатурное небо» – яркое событие в контексте современной русской литературы. Он стоит несколько особняком от тех произведений, к которым привыкли наши современники. Читателя уже не могут в достаточной степени удивить и поразить ни Акунин, ни Пелевин, ни Сорокин. Современный читатель привык даже к Веллеру. А роман Александра И. Строева станет для него откровением. Почему? О, это правильный, конкретный, определяющий вопрос! Что же, в меру своих сил и возможностей попытаюсь на него ответить.

Перед нами – роман-эксперимент. Кто-то скажет, прочитав несколько страниц, не погрузившись до конца в ткань повествования, не поняв, а следовательно, и не оценив по достоинству авторский замысел: «Разве это роман? Лоскутное одеяло…»

Лоскутное одеяло? Гм-мм… Лоскутное одеяло… Лично я спотыкаюсь о подобное определение романа, но не исключаю того, что моя правда не одна и она – не истина в последней инстанции. В чем-то, может, эти торопыги-читатели и окажутся правы. Но лишь в чем-то. Узость сознания не позволит им погрузиться на глубину повествования и испытать подлинный кайф от его необычайного ритма и построения, а уж что-что – композиция романа необычна, я позволю ее уподобить моей любимой «Второй симфонии» Рахманинова, да и любой другой симфонии тоже вполне можно – со множеством тем, смыслов, подтекстов, оттенков. Может быть, еще дело в том, что Александр И. Строев – музыкант и поэт, создатель и руководитель рок-группы «Каникулы Гегеля»? Кто знает… Но факт остается фактом, а как известно со времен Канта: факт – вещь упрямая…

Сам автор определил жанр своего произведения (видимо, для простоты восприятия неискушенного читателя) как «Роман в клочьях». Но и это авторское определение, данное роману по широте души романиста, весьма условно. Некоторые (были уже такие прецеденты, поверьте мне на слово, а хотите – и сами убедитесь в этом экспериментальным путем – все же имеете дело с романом-экспериментом, так что у вас на это есть ваше непререкаемое священное читательское право) раскрывали книгу и читали с любого места… Конечно, такой метод чтения ничего не убавит от «Штукатурного неба», но я бы посоветовал тем, кто желает получить истинное наслаждение от знакомства с этим произведением, прочитать его от корки до корки. Тогда и только тогда пазлы станут в единую картину. Истинный читатель – он же ценитель – в этом случае будет вознагражден по-царски. Он получит полную панораму русской жизни 1990–2000-х годов, сравнимую разве что с панорамой Бородинской битвы академика Франца Рубо.

Александр Строев. Штукатурное небо. Роман в клочьях.– М.: T8 RUGRAM, 2021. – 294 с.

Роман исключительно кинематографичен. Те сюжеты и повествовательные линии, развернутые автором перед читателями, в процессе чтения неизменно превращаются в живые картинки. Это его свойство как раз позволило автору экранизировать три главы романа.

Кинематографичность русской литературы сложилась и оформилась в культурную традицию задолго до изобретения кинематографа предприимчивыми братьями Люмьер. Тут надо назвать прежде всего лучшие образцы бессмертной отечественной классики: пушкинские поэмы «Полтава», «Медный всадник», роман в стихах «Евгений Онегин», пушкинскую прозу; лермонтовские поэмы «Демон», «Мцыри», «Валерик», первый психологический роман «Герой нашего времени». Они кинематографичны от первой до последней строки.

Говоря о «Штукатурном небе», было бы несправедливо не сказать про язык романа. При всей его новизне, новаторстве великолепный, настоящий русский язык романа уходит своими глубинными корнями в традиции русской классики.

Во время чтения «Штукатурного неба» я обратил внимание на то, что его язык мне очень напоминает платоновский. Сама конструкция фразы, ее грамматика подчас ассоциативно перекликаются с манерой повествования автора «Котлована», «Ювенильного моря», «Чевенгура», «Епифановых шлюзов», «Счастливой Москвы», «Реки Потудань»… В качестве примера обращаю ваше внимание, внимательные и взыскательные, искушенные читатели, на такие «платоновские» фразы: «Я поднял голову и увидел клин улетающего на юг птичьего стада, сыпавшего пожелания материального благополучия на утреннюю столицу» Или: «Меряю шагами, глядя под ноги, незамысловатый путь до замысловатого московского метро. Притопленная суетой времени история вновь всплывает в моей голове».

Из зарубежной классики вспоминается имя Германа Гессе с его «Игрою в бисер», и прежде всего «Степным волком». Прослеживаются некоторые метафорические связи по работе космогонической модели сознания строевских персонажей с персонажами Камю и Ионеско; отсылая наиболее искушенных читателей к «Чуме» и «Носорогу».

Роман «Штукатурное небо» нужно читать и перечитывать, чтобы узнать окружающий тебя мир и понять, кто ты сам в этом мире…