Отморозок

Уж лучше заморозка, чем эцих с гвоздями. Кадр из фильма «Кин-дза-дза!». 1986

А тот ли это свет?

Пожалуй, что не тот. На том свете, насколько я понимаю, голова болеть не должна. Или должна? Адские муки и все такое… Тем более что голова у меня болит именно адски.

Сквозь дурноту проступает последнее в моей жизни (той жизни) воспоминание. Исполнение приговора. Пристегнули, гады, к столу, опрокинули, чтобы виднее было, как мне уколы ставят, а за стеклом зрители сидят, пялятся.

– Невиновен… – хриплю я им напоследок. – Подставили…

Не верят! Морды у всех злорадные, ликующие. Плевать им, виновен я или не виновен – поглазеть пришли…

– Да ты не расстраивайся, – приговаривает вполголоса служитель, запуская иглу в вену. – Теперь ведь не то что раньше… Раньше ширнут – и на кладбище… А теперь не-ет… Ширнут – и в холодильник! Ну подставили тебя… Лет через десять разберутся, или амнистия какая подкатит… глядишь, воскресят… Тебе операцию хоть раз под наркозом делали? Вот примерно то же самое…

Утешитель хренов!

А ведь получается, не соврал.

И все равно накатывает злость. Голова чуть не лопается.

Нет, как хотите, а из-под наркоза выходить куда легче. Крайне болезненный процесс это самое воскрешение. В затылке и висках пульсация, вдобавок со зрением что-то: потолок словно проваливается местами. Врач надо мной наклонился – и давай гримасничать. А он и не гримасничал вовсе – в глазах прыгало.

Хотел спросить, за что мне меру пресечения смягчили. Хорошо себя вел в жидком азоте? Спросить, однако, не смог – связки не слушались…

Потом малость пришел в себя. Врач куда-то исчез, а на его месте возник какой-то чиновничек.

– Как вы себя чувствуете?

– Хреново… – прохрипел я.

– Это пройдет, – бодро заверил он. – А пока позвольте поздравить вас с окончательной реабилитацией…

– Посмертной?

– Н-ну… в каком-то смысле… да. Свидетельство о смерти аннулировано, новые документы вам вручат чуть позже…

– А что стряслось-то? Неужто амнистия?

Официальное лицо опечалилось.

– Нет, – с прискорбием произнесло оно. – Ваше дело пересмотрено, и я обязан принести вам извинения от имени Министерства юстиции за судебную ошибку. Вы полностью оправданы. Как выяснилось, все улики против вас были грубо сфабрикованы и подброшены…

– Кем? – спросил я через силу.

– Виновные пока не установлены. Предстоит повторное следствие…

– А надо?

Чиновник взглянул на меня удивленно и пожалуй что с уважением.

– Вы не хотите, чтобы тот, из-за кого вас усыпили и заморозили, получил по заслугам?

– Не хочу… – выдохнул я. – Ничего не хочу. Жив – и ладно…

– Что ж, – поразмыслив, сказал он. – Очень приятно заполучить столь незлопамятного члена общества. Поверьте мне, это большая редкость. Как правило, посмертно реабилитированные жаждут мести, требуют справедливости…

– От головы чего-нибудь дайте… – сипло потребовал я.

***

Не знаю, сколько времени я отсутствовал на этом свете, но лекарства у них теперь сильные. Боли ушли за пару минут, слабость, правда, осталась.

Осмотрелся. Палату мне отвели отдельную, крохотную, изолированную от внешнего мира. Матово сияющий потолок и ни окон, ни дверей. Нет, дверь-то, конечно, есть, но где она? Может быть, вон то зеркало в рост человека?

«Очнувшись в реанимации, – вылезла несуразная глумливая мыслишка, – первым делом посмотрись в зеркало… Ничего не забыл?»

Попробовал встать с кровати, но силенок не хватило.

Уснул.

А когда открыл глаза, в палате я уже был не один. Чиновничек вернулся. Теперь я мог разглядеть его в подробностях. Небольшого ростику, ласковый, улыбчивый. Внимательный. Одет… Скажем так: неприметно одет, неброско.

– Вам лучше? – озабоченно спросил он.

– Лучше… – выдохнул я. – А сколько лет…

Фразу не одолел – опять наехала слабость. Но он понял, о чем я.

– Сорок один год.

– Эх, ни хренас-се…

– Вы уже готовы отвечать на мои вопросы?

– Лучше вы на мои… – собравшись с силами, выговорил я.

Чиновничек оторопел, потом засмеялся.

– Знаете, вы мне нравитесь, – сообщил он. – Н-ну… задавайте…

– Почему так долго?..

Опечалился, развел ладошки.

– Согласитесь, лучше поздно, чем никогда. Видите ли, в чем дело… С необратимой смертной казнью, как вам известно, покончено во всем мире. Однако сторонники ее уняться не пожелали, поналезли в комиссию по пересмотру приговоров и прибегли к обыкновенному саботажу…

– В смысле?..

– В прямом. Бюрократию развели, на любые запросы отвечали отказами. Так, мол, и так, повода к реабилитации не имеется: преступники получили по заслугам, действия органов правопорядка безупречны, правосудие не ошибается… И наши морозильники, на строительство которых было затрачено столько средств, обратились, по сути, в те же кладбища…

– А потом?..

– Потом терпение общественности лопнуло, и саботажники сами пошли под суд… Некоторые даже в заморозку, что, на мой взгляд, вполне справедливо.

– А которые следствие вели?..

– Чье?

– Мое.

– Приказали долго жить. Как-никак сорок один год, срок порядочный... Но и без их признаний ясно, что дело откровенно липовое.

***

Какая прелесть – одежду мне вернули ту самую. В которой брали. Тоже, должно быть, пролежала сорок один год в каком-нибудь там вакууме.

Мы идем с Бобби Сергеевичем (так зовут моего куратора) по тесным коридорам Большого Холодильника – на выход. Стены словно сложены из прямоугольных блоков. На одних имеется табличка, на других нет. Я так понимаю, что это – торцы выдвижных гробов, заполненных жидким азотом, и в тех, что подписаны, покоятся до поры до времени бедолаги вроде меня. А которые гробы без табличек – те, надо полагать, полые. Пока. Или уже.

Еще одна странность: к каждой табличке с правой стороны крепится параллельно полу металлическое колечко диаметром примерно три сантиметра. Интересно, зачем оно?

– Ну надо же! – Мой провожатый останавливается перед одним из голых торцов. На нем коряво и, видимо, наспех выведено: «Здесь был Я».

– Ну не пролаза? – сетует Бобби Сергеевич. – Опять ухитрился… Надо будет сказать, чтобы стерли.

– А я где лежал? – спрашиваю не удержавшись.

– Далеко, – сухо отзывается он. – В другом крыле. Тоже хотите отметиться?

– Ага… – ухмыляюсь я. – ДМБ… и дату. А как он сюда проник? Ну, реабилитированный… этот… что отметился… Или тут у вас вход свободный?

– Как проник? С экскурсией скорее всего… Погодите-ка!

Путь впереди перегорожен выдвинутым ящиком. Под него, конечно, можно поднырнуть, поскольку располагается он примерно на уровне груди, но там еще и люди. Трое служителей в серых робах. Один из них что-то собирается набрать на планшете, но, увидев нас, хмурится и кивает второму, кстати, вооруженному. Тот делает шаг нам навстречу и приказывает – скорее равнодушно, нежели грозно:

– Вы, двое! Оставайтесь на месте. Отвернитесь.

Мы отворачиваемся. Краем глаза успеваю ухватить, как серый прямоугольный гроб медленно начинает втягиваться в стену.

– Можете повернуться и следовать дальше, – звучит минуту спустя.

Поворачиваемся. Гроба уже нет. Втянулся. М-да... Быстро они. Церемония без церемоний. Третий служитель прилаживает табличку. Первый (с планшетом) складывает составную тележку, на которой, надо полагать, и доставили сюда осужденного. Второй (тот, что при оружии) по-прежнему смотрит на нас.

Следуем дальше.

Проходя мимо троицы в сером, пытаюсь прочесть, что там, на металлической пластине. Фамилия, имя, отчество, дата, статья и срок… Срок? Вон оно как теперь делается! Стало быть, ныне замораживают всех подряд, а не только приговоренных к высшей мере. То есть кого навсегда, кого на время. Нагрешил на два года – два года и отлежишь… Да, но в чем тогда смысл наказания? Закрыл глаза тогда – открыл сейчас. А в промежутке вроде ничего и не было. Хотя… Проведи он эту пару лет на зоне, вышел бы вполне оформившимся преступником, даже если осудили несправедливо. А так – каким был, таким остался… Разве что сильно обиженным. Вроде меня.

И еще одно: изолируют-то от кого? От общества. То есть общество целых два года может спать спокойно. Опять же экономия государственных средств: ни охранникам не надо платить, ни новых тюрем строить…

А знаете, решение-то, пожалуй, мудрое…

– А зачем нам отвернуться велели?

– Видите ли… – несколько смутившись, объясняет Бобби Сергеевич. – Несколько раз отсюда уже бежали…

Останавливаюсь в остолбенении.

– Отсюда?! Из жидкого азота?

– Ну да…

Пытаюсь собраться с мыслями:

– Это что ж... Лежит-лежит – и вдруг…

Бобби Сергеевич с понимающей улыбкой смотрит на мою ошарашенную физиономию.

– Ну не сам, конечно… – объясняет он. – Побег подстраивают снаружи. Для начала пытаются разузнать код. Комбинацию знаков. Ну вы сами сейчас видели – служитель набирал…

– А-а… – оторопело киваю я. – Вот почему нам отвернуться велели…

– Совершенно верно. Чтобы не подсматривали.

– То есть злоумышленники набирают код, вынимают гроб, увозят… Так просто?

– Н-ну… иногда подкупают сотрудников… Но с этим мы боремся.

– Хорошо. Увозят. А дальше?

– А дальше пытаются разморозить своими средствами. Нелегальным путем.

– И как? Удачно?

– Бывает, что и удачно. А бывает, и нет. Всяко бывает…

Коридор внезапно сламывается под прямым углом. За поворотом открывается точно такой же туннель со стенами из торцов. В колечко на ближней от меня табличке слева вставлены две свежие гвоздики. Ах, вот это зачем… Надо полагать, родственники приносят.

Вскоре догадка моя подтверждается: из глубины коридора навстречу нам движется небольшая группа… видимо, экскурсантов. Ни одной серой робы, все одеты по-разному, кое у кого в руках цветы. Возглавляет процессию девушка в трауре. Черная шляпка, черная вуалетка. Сорок один год назад так одевались организаторши похоронных церемоний.

– Не отставайте! – говорит она кому-то. – Имейте в виду, заблудиться здесь проще простого! Мы с вами приближаемся к сектору коррумпированных…

По-моему, ее не слушают. Озираются, читают надписи на табличках.

– Ой!.. – раздается жалостливый женский голос. – Смотрите: Валя Протопопова! Я ж ее знала, мы с ней в параллельных классах учились!

И, отчислив из букетика пару гвоздик, экскурсантка вставляет их в колечко.

***

Вскоре мы оказываемся в маленьком и совершенно пустом кабинетике без окон. Точь-в-точь моя одиночная палата: светящийся потолок, зеркальная дверь. Вся разница: вместо койки – письменный стол и три полукресла.

– Задерживается, однако, – сокрушенно констатирует Бобби Сергеевич.

– Кто?

– Следователь. Но это, знаете, даже к лучшему. Успеем потолковать о ваших делах. Присаживайтесь…

Присаживаюсь. Он – тоже, причем не за стол. Видимо, кабинетик принадлежит не ему, а кому-то другому. Очевидно, следователю.

– Вот вы в прошлый раз спросили, почему так долго… – мягко начинает мой куратор. – Были, были обстоятельства… О проделках сторонников смертной казни я вам уже рассказывал. Так вот, имелись еще как минимум две помехи. Первая – наследники…

И становится мне зябко.

– Ой… – невольно выдыхаю я, мысленно перебирая всех моих родственничков, будь им пусто!

– Да-да… – скорбно кивает Бобби Сергеевич. – И их, согласитесь, можно понять: только-только улучшили свое благосостояние – и на тебе! Получите усопшего обратно!

– Сильно возмущались?

– Не то слово! Понастрочили протестов – с этим еще предстоит разбираться… Но вы не беспокойтесь. Думаю, разберемся. Спохватились-то они поздновато…

– А вторая помеха? – спрашиваю с тревогой.

– Вторая тоже связана с экономикой. Но и тут уже все решено. Вам ведь теперь как необоснованно замороженному причитается компенсация… за моральный и материальный ущерб.

– Какая?

И Бобби Сергееевич оглашает сумму, настолько непомерную, что я поначалу ушам своим не верю – переспрашиваю. Но нет, никакой ошибки, все расслышано правильно. Видимо, пока я спал условно вечным сном, инфляция в отличие от меня не дремала.

– А сколько это будет… по тогдашнему курсу?

Сумма приуменьшается, но все равно остается откровенно грандиозной.

– Знаете что… – решительно говорю я. – Отметьте там у себя: никаких претензий к наследникам своим не имею! Рыбка задом не плывет…

Бобби Сергеевич потрясен.

– Господи… – еле выговаривает он, чуть отшатнувшись и глядя на меня едва ли не с благоговением. – Да что ж вы за человек такой!..

***

Зеркальная дверь отворяется, и входит следователь.

– А-а, явились?.. – недобро произносит он, бросая на стол древнюю картонную папку с траурно-черным оттиском: «Дело №…» (надо полагать, совсем уже кого-то допотопного разморозили).

Следователь относительно молод, но крайне утомлен и рассержен. Плюхается в свое полукресло за столом и с неприязнью смотрит на Бобби Сергеевича.

– Как же ты меня достал… – цедит он. – Как же вы все меня достали! Правозащитники хреновы!..

Бобби Сергеевич отвечает ему умильной улыбкой.

– Ну вот… – укоризненно говорит он. – А я тебя обрадовать хотел…

– Обрадовать?! – взвивается тот. – Мало мне нынешних бандюганов, а тут еще ты со своими мерзляками!..

– Да погоди ты, – пытается урезонить его мой друг Бобби. – Досказать дай…

Не дает:

– Вы чего добиваетесь? Чтобы Холодильник совсем опустел? Опустеет!

– Так на вас же работаем. Есть теперь куда класть.

– Ну вот кого ты привел? – не слушая, бушует следователь. – Кого ты мне привел? Смотрел я его дело! Ну подставили, ну… И где я подставщика этого буду теперь искать? Либо помер давно, либо тоже лежит… зябнет… – Хозяин кабинетика берет себя в руки, малость успокаивается. – Ладно… – бурчит он. – Садись, пиши заяву…

Последняя фраза, судя по всему, адресована мне.

– Не буду, – говорю я.

Бобби Сергеевич сияет. Следователь недоверчиво смотрит на него, на меня, опять на него.

– Не понял…

– Чего ты не понял? Не будет он…

– Почему?

– Не хочет. Оживили – и счастлив. Всем все простил…

Следователь, однако, еще не верит нежданной удаче.

– Погоди… – бормочет он. – Но дело-то еще не закрыто…

– Какое дело? О подставе, что ли? Если нет заявления от потерпевшего, то и дела нет!

Несколько мгновений следователь сидит неподвижно. Затем встает, подходит к зеркальной двери и указательным пальцем чертит на ней косой крест. Упирается ладонью, проверяет, закрылась ли. Закрылась. Надо же, до чего у них техника дошла! Оборачивается. Это уже совсем другой человек: приветливый, радушный.

– Ребята… – растроганно говорит он. – Ну просто нет слов… Давайте отметим…

Лезет в стол, выставляет початую бутылку бренди. Тут же спохватывается:

– Или ему нельзя еще?

– Да можно, наверное… – без особой убежденности в голосе отвечает за меня Бобби Сергеевич. – Если немножко…

***

Минут через десять мы уже лучшие друзья, и следователя можно называть просто Костиком.

– Нет, правильно ты все решил, правильно… – заверяет он меня. – Ну сам подумай: сорок один год! Концов не сыщешь…

– Да и с наследством тоже, – добавляет Бобби. – Там наследство-то, между нами, с гулькин нос… А крови бы себе попортил – ой-ей!..

– Да разве ж в этом дело?.. – Я уже оттаял окончательно и могу принять участие в беседе.

– И в этом тоже… – Костик разливает по третьей. Рюмочки у него крохотные, так что ничего страшного со мной, думаю, не стрясется. Главное – язык не распускать.

– Я вот другому удивляюсь, – признается он. – Что ж у вас там сорок лет назад за менты такие были?

– Сейчас, что ли, лучше? – вспыхивает Бобби. – На себя глянь! Что ни пересмотр – то скандал… Вот потому-то, – назидательно добавляет он, – мы вас, следаков, и достаем. А иначе где сядешь, там и слезешь…

Похоже, подобные перепалки у них случаются постоянно. Под рюмку бренди.

– Ну ты тоже сравнил! – вскидывается в свою очередь Костик. – Да ни за что бы сейчас такое не прокатило!.. Дело читал? Читал! Ежу ведь понятно, что все улики были подброшены…

Я лишь усмехаюсь, слушая их.

Подброшены… Разумеется, подброшены! Я их для того и подбрасывал, чтобы подумали, будто кто-то меня подставляет. Сам себя, короче, обвел… А насчет ментов Бобби, конечно, прав. Охота им было мозги напрягать! Улики есть? Есть. Значит, виновен.

Хорошо еще при исполнении приговора догадался всей правды напоследок не брякнуть. При свидетелях.

Так что незачем бога гневить. Все хорошо, что хорошо кончается. И денежку дадут, и нычка с музейным антиквариатом в лесу прикопана… Нет, нычку теперь, пожалуй, извлекать не стоит. При такой компенсации… Лучше лишний раз не подставляться. Пусть лежит. На черный день.

Декабрь 2021 г.

Волгоград