Проходили мимо люди

Зона у Тарковского – это и есть Литература. Кадр из фильма «Сталкер». 1979

Современная литература как-то резко переместилась с гуманистической позиции «Искусство – это то, что помогает людям выжить» на неудобный для седалищного нерва пятачок «Искусство призвано выводить из зоны комфорта»… Впрочем, Лера Манович (репортаж о спектакле по ее произведениям см. здесь) как-то умудряется эти две точки зрения совместить. Выведя читателя на ветер и стужу, она его снабжает какими-то средствами первой необходимости и основательно заботится, чтоб до смерти он не замерз. Кстати, писать про смерть Манович любит и умеет…

Что сразу берет в плен, так это разноголосица, словно пойменное, луговое разнотравье: пестрое, но гармоничное на диво. Словно автор вознамерился всех выслушать и всем дать слово: юным и пугливым, особенным и типовым, как хрущевки, юродивым и несокрушимо основательным, правильным.

«Сидела на даче и смотрела, как высокая трава колышется над ржавой железякой. Проходили мимо люди. Под гору и в гору. Ветер гремел жестянкой. Солнце садилось за рекой. И текст был везде, прекрасный и живой, обозначенный когда-то человеком, но, как одичавшая собака, уже забывший человека.

Подумала, что Зона у Тарковского – это и есть Литература. Неведомая, красивая и страшная. Зона живет по своим законам и не нуждается в нас, но отзывается на вторжение. Вы либо пропадаете, либо куда-то доходите. Но нет в этом никакой вашей заслуги, так как нет ни стратегии, ни рецепта. И уж тем более смешно думать, что человек в литературе делатель. Он – жатва».

Это доверчивое признание, это снизошедшее на автора откровение выглядит почти манифестом, но лишено пафоса и позы. В этих строках есть какая-то укорененность автора в мироздании, принадлежность души природному, первобытному, природное же острое, почти нечеловеческое чутье. Очаровывает именно стихийность, первозданность всего строя и языка этой прозы, выношенной и рожденной, созданной автором не по рецепту, но по безошибочному слуху. Не хаос, не беспорядочность, а, наоборот, острое ощущение замысла обо всем, не человеческого даже, но Божественного.

Первое, что приходит в голову, когда читаешь эту прозу, погружаешься, ныряешь в нее, доверчиво и бесстрашно: как она это делает? Без аффектации, без надрыва, самыми простыми, даже скупыми средствами Лера Манович вызывает в читателе понимание «на грани нервного срыва», предельное отождествление себя с героем. Шкура, в которую ты влезаешь, вдруг прирастает – не оторвать. Даже в случае, когда рассказчик от тебя изначально далек. Как в рассказе «Голуби», например, – щемящем, горьком и светлом. Герой рассказа (он и рассказчик) изъясняется простым, скупым, даже скудным языком. Рассказ звучит отрывисто и монотонно, почти без эмоций – как речь человека, которому разговорный жанр не очень близок. Но происшедшее с ним душит и просит выхода. Он непременно должен нам рассказать, преодолевая свое косноязычие. И свою всегдашнюю, привычную глухоту. На глазах у нас в муках рождается в душе человека нечто новое, дает ростки брошенное когда-то в него семя. Сеятель – любовь, с особой силой заявившая о себе лишь с утратой. Человек – жатва. Помните?

Лера Манович. Прощай, Анна К.– Нур-Султан: Фолиант, 2021. – 336 с. (Проза наших дней. Новая традиция).

Умеет автор говорить и о любви. Иногда предельно откровенно. Пожалуй, это роднит рассказы Манович с бунинскими «Темными аллеями». Да и сюжеты порой перекликаются, сюжеты, впрочем, вечные: встреча спустя много лет («Первый»), другая встреча – молодой и почти неразбуженной женственности с чуть усталой, чуть бесстыдной, но трогательной и бережной мужественностью («Черешня»). Любви в рассказах Манович с избытком, а вот счастья нехватка. Да, наверное, и вовсе нет. Как нет его и в детстве, просто обязанном быть счастливым, по определению. Но нет его и здесь, а есть пребывание ребенка в своем, «особенном» мире («Самый счастливый Гоша»), обойденность отцовским вниманием («Самолет»), тяжелые отношения с матерью (сплошь и рядом), а то и вовсе ранний уход «за горизонт» («Родники»). Из несчастливых детей вырастают не очень-то счастливые взрослые («Тварь»): «Под утро Валерка задремал, и ему приснилась река, заросшая лилиями. Будто он сам выходит из воды, вынося на руках отца и мать… И Валерка знает, что сейчас усадит их на берегу, напоит прохладным лимонадом и все-все будет хорошо. Но когда он выходит на берег, руки его пусты».

Казалось бы, в этом не столь уж «прекрасном и яростном мире», густо населенном бомжами и дачниками, барменами и художниками, людьми и собаками, читателю находиться не так уж уютно. Но магия прозы Манович состоит именно в том, что отсутствие счастья не рождает ощущения несчастья. Просто счастье еще не пришло, просто надо подождать и никак нельзя уставать от ожидания. А еще их всех-всех, этих благоустроенных и бесприютных исполнителей человеческой комедии, читателю по-настоящему, по-хорошему жалко. А это совсем не мало в наш жестокий век.