0
2735
Газета Печатная версия

09.02.2022 20:30:00

Дайте хоть постоять у ворот…

Александр Блок в лирических зеркалах Бронзового века

Борис Колымагин

Об авторе: Борис Федорович Колымагин – поэт, прозаик, критик.

Тэги: поэзия, история, блок, политика, андеграунд


5-14-11480.jpg
Для многих стихотворцев Бронзового века
Блок стал той фигурой, которая вывела
дореволюционную Россию из сокрытости… 
Фото 1913 года
100-летие со дня смерти Блока, которое мы отметили в ушедшем году, заставляет нас еще раз вспомнить о значении его фигуры в Бронзовом веке, в поэзии культурного подполья.

Виктор Кривулин, одна из ключевых фигур ленинградского андеграунда, однажды признался: «Мы вышли из символизма со всеми вытекающими отсюда последствиями. Фигура Блока, по крайней мере до конца 1960-х годов, оставалась для нас ключевой. С легкой руки автора «Двенадцати» советская коммунальная реальность воспринималась нами как некая символически замутненная и искаженная среда, как аномалия, скорее духовно-мистическая, нежели социально-политическая. Мы были не «постмодернисты», а «постсимволисты» до тех пор, пока атмосфера духовных поисков ощущалась как необыкновенно сгущенная, как зона постоянного радикального риска, как ежечасное «рождение трагедии из духа музыки».

Поэзия Блока сопутствовала Кривулину всю жизнь, начиная с блоковского семинара Максимова на филфаке ЛГУ и заканчивая поздними стихами 2000 года «В день Ксении-весноуказательницы». По свидетельству Стратановского, Кривулин постоянно вел диалог-полемику с Блоком. Но она касалась скорее мировоззренческих установок, чем поэтики. Увлечение мистикой Блока в 1960-е годы сменилось вопрошанием об ответственности деятелей Серебряного века за октябрьскую катастрофу. 100-летие со дня рождения великого поэта, официально отмечавшееся в СССР в 1980 году, обострило критический взгляд андеграунда. Кривулин пишет стихотворение «Позор юбилейного блока», где оплакивает того «блока» (с маленькой буквы), каким его сделала идеология.

В тексте «Александр Блок едет в Стрельну», где рассказывается о часовой поездке на трамвае по Петергофскому шоссе писателя с Надеждой Павлович, Кривулин с горечью констатирует, что поэт-пророк слеп. Другое стихотворение «Ослепленный Блок» более оптимистично. Заблуждающийся в отношении большевистского переворота писатель перед самой смертью меняет свои взгляды: «Блок ослепленный, а смерть его будто прозренье». Конечно, и ослепленный поэт дорог Кривулину. Но прозревший – дорог вдвойне. И автор Бронзового века уже может без внутреннего напряжения вернуться к любимым стихам, отдаться их музыке:

ночью когда засыпаю под музыку

Блока

и обращаюсь под гипсовым

диском лепным

как золотая планета вокруг

Неизвестного Бога

в той анонимной вселенной

где больше не встретимся

с Ним.

Да, Блока нет. И нет той вселенной, которую мы называем русский космос. Но ее нехватка – не ничто, а то пространство, которое кричит о своем отсутствии.

Для многих поэтов Бронзового века Блок стал той фигурой, которая вывела дореволюционную Россию из сокрытости, в которой она пребывала в стране советов. Когда Кублановский в стихотворении 1979 года пишет:

В кренящейся башне ночные

раденья,

кадреж Коломбины с порога

для нас вожделеннее

лжевдохновенья

голодного позднего Блока,

он выражает общий подход к блоковедению культурного подполья.

В «Балаганчике», с которым соотносятся строки Кублановского, Блок мечтает об открытости своего творчества: «Чтоб в рай моих заморских песен/ Открылись торные пути». Но эта открытость удивительным образом оказалась связанной с духовным ландшафтом императорской России в ее сокровенной глубине.

Каждое поколение что-то открывает и что-то закрывает в прошлом. И в каждом поколении есть какие-то персонажи, с помощью которых эта механика осуществляется. Удивительно, что «мирискусническая» эстетика Блока во временной перспективе оказалась способной сочетаться с этикой и метафизикой, нести в себе воздух неполитизированной свободы. Блок для андеграунда выступает как Вергилий для Данте. В современных условиях это уже не так. Но для поколения, вышедшего из советского зазеркалья, его роль очевидна.

О Блоке, как окне в прошлое, говорят самые разные авторы Бронзового века. Вот, к примеру, строки Бориса Лихтенфельда: «Пресеклось отечество на Блоке./ Петербург, Россия так далёки,/ как Земля до превращенья в шар…»

В стихотворении «Скоро треснет скорлупа Петербурга» Блок у него возникает в инфернальном свете героев «Двенадцати» и «Скифов»:

Скоро треснет скорлупа

Петербурга,

и проклюнется заморская

Нюрка,

спесь имперскую

уймет-урезонит,

загугукает над ним,

загудзонит…

«Заморская Нюрка» здесь – это Нью-Йорк. Поэт в несколько ироничном тоне пишет об американизации нашей жизни. Блок уже не окно, а просто ушедшая эпоха:

Крупноблочные тем временем

скифы

адаптируют летучие мифы,

и с досады плюнет

Ося Бродвейский

на Литейный, будто в омут

летейский.

Для Олега Охапкина поэзия Блока также дает путеводную нить в историю и культуру. Можно вспомнить стихотворение «Сфинкс» (1972), где обыгрывается один из любимых блоковских образов. Или цикл «Ключи Непрядвы» (1975–1976), где вслед за Блоком он следует на Куликовское поле.

Блок – знаковая фигура для тех авторов, кто обращается к истории. Так, сотрудник «Журнала Московской патриархии» Валентин Никитин в стихотворение «На Красной площади» начинает с утверждения, что «Россия Блока умерла». Никитин находится в промежуточном положении между неофициальными авторами и толстожурнальными писателями. С одной стороны, его стихи выходят в тамиздате – в «Русской мысли», «Вестнике РСХД», «Новом журнале», с другой – он близко знаком с Вознесенским и другими либеральными деятелями. В первые перестроечные годы Никитин собирает сборник «Воскрешение», где наряду с Кривулиным и Шварц мы видим Тряпкина и Рубцова, имеющих отношение к андеграунду разве что по касательной.

Взгляд Никитина на фигуру Блока уходит не только в образы культурного подполья, но и в представления толстожурнальной либеральной интеллигенции 1960–1980-х годов. Надо сказать, что эти представления, проводящие жесткую границу между Блоком, как окном в прошлое, и Блоком «Двенадцати», не только стали нормой, но и обыгрываются сегодня на разные лады. В качестве примера хочется привести текст Татьяны Вольтской (признана в РФ иностранным агентом. – «НГ-EL») «Вечерами под окнами Блока»:

Вечерами под окнами Блока

Черный ветер окурки метет.

Александр Александрович, плохо!

Дайте хоть постоять у ворот.

Александр Александрович,

тяжко!

Не поможет ни сон, ни вино.

В мелкой ряби изогнутой

Пряжки

Отражается ваше окно.

Целый век этим улицам снятся

Ночь, ворота, шагов череда –

Окаянные ваши двенадцать

Все никак не придут никуда.

Не страшит их ни мор,

ни разруха,

Не собьешь зачарованный шаг:

Из войны до ГУЛАГа – по кругу

На войну – и обратно в ГУЛАГ.

Ни серебряных пуль эта сила

Не боится, ни жарких сердец.

Александр Александрович,

милый,

Уведите же их наконец!

Блок изображен в стихотворении поэтом-магом, способным вывести в наш мир инфернальные фигуры зазеркалья. И поэтесса просит увести их обратно. При этом она, как и Кривулин, любит Блока. Отсюда эта интимная интонация «Александр Александрович, милый…».

В Бронзовом веке Блок проходит как неотъемлемая часть культурного ландшафта. В городе на Неве он – гений места. Как Пушкин. Как Достоевский. Это хорошо понимает Всеволод Некрасов, посвятивший гению Серебряного века не одно произведение. Некрасов интересен в нашем разговоре тем, что акцентирует внимание не на теме. Рассматривает не что, а как. Можно сказать, он занимается поэтическим литературоведением.

Он видит в Блоке прежде всего автора поэмы «Двенадцать». Ценит разговорную стихию, язык улицы, ворвавшийся в стих. А вот с Блоком-классиком, раскручивавшим строки, поэт спорит. Спорит и показывает условность поэтического приема:

Вот канал

Вот фонарь

Тут фонарь

Тут канал

Тут был Блок

Он стоял

И макал

Фонарь

в канал

Фонарь

в канал

Фонарь

в канал

Блок макал

Блок макал

Бродский Бродский

Помогал помогал

А Некрасов спал

Некрасов спал

Некрасов спал

Некрасов спал

Некрасов спал

Общение с русским классиком у Некрасова разворачивается в области поэтики. Забойной раскрутке строк он противопоставляет одинокие слова, потоку образов – отдельные кадры, соотнесенные со спокойной, рассудительной речью.

Итак, Блок – наше окно в прошлое и предмет стиховедческой рефлексии. Отложим в сторону его верлибры – это территория Орлицкого. Но скажем в заключение несколько слов о значении его поэзии в контексте текущей реальности. «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека». Эти блоковские строчки о безысходности советской провинции, живущей в брежневском застое. Помню, в середине 1970-х я их прочитывал как голую правду о своей жизни в поселке, расположенном всего-то в 100 километрах от Москвы. Все идет по кругу: советские праздники, трудовые будни, отчетно-выборные собрания и спортивные соревнования, времена года, фильмы в клубе и поездки за колбасой в столицу, рождение и смерть. Для многих читателей эти стихи были «про нас».

И сегодня это положение остается в силе, о чем свидетельствует, к примеру, стихотворение 2012 года Владимира Ханана «День. Улица. Хамсин. Жара». Автор констатирует, что слова Блока – это:

Слова поэта и пророка,

Что воедино смог связать

Ночь, улицу, фонарь, аптеку…

Привет Серебряному веку.

Что я могу еще сказать?

Бывший активный участник культурного подполья Владимир Ханан пронес любовь к Серебряному веку через всю жизнь. И, оказавшись в Израиле, он не расстался с русской культурой. Блок продолжает для него и для многих людей его поколения открывать суть реальности.

Опираясь на подобные поэтические высказывания, можно утверждать, что внутренняя диалектика андеграунда в его движении от сокрытости в открытость завязана на Блоке.

Здесь, может быть, стоит заметить, что сам Бронзовый век – это зона сокрытости. Особенно это касается творческих поколений 1970–1980-х годов. Блок помимо всего прочего оказался своим в культурном подполье потому, что его устремления по выходу из сокрытости сочетались с похожими усилиями поэтов андеграунда. И не так важно в данном случае, что сокрытость Серебряного века была сопряжена с метафизикой, а Бронзового – с идеологией. Важен общий тренд.


Оставлять комментарии могут только авторизованные пользователи.

Вам необходимо Войти или Зарегистрироваться

комментарии(0)


Вы можете оставить комментарии.


Комментарии отключены - материал старше 3 дней

Читайте также


Павел Бажов сочинил в одиночку целую мифологию

Павел Бажов сочинил в одиночку целую мифологию

Юрий Юдин

85 лет тому назад отдельным сборником вышла книга «Малахитовая шкатулка»

0
1754
Стихотворец и статс-секретарь

Стихотворец и статс-секретарь

Виктор Леонидов

Сергей Некрасов не только воссоздал образ и труды Гавриила Державина, но и реконструировал сам дух литературы того времени

0
633
Хочу истлеть в земле родимой…

Хочу истлеть в земле родимой…

Виктор Леонидов

Русский поэт, павший в 1944 году недалеко от Белграда, герой Сербии Алексей Дураков

0
857
Дышит упоением роскоши, юности и наслаждения

Дышит упоением роскоши, юности и наслаждения

Виктор Леонидов

Фигура Константина Батюшкова оказалась в тени. И не только для специалистов, но и для миллионов читателей

0
572

Другие новости