Алиса Ганиева
Армянского прозаика украдкой приоткрыли для российского читателя.
Луи Дориньи. Пан, раскрывающий наготу спящей Нимфы. 1710. Фрагмент фрески.
Палаццо Орсетти Долфин Гьякамелли, Тревизо
Современная русская литература рождается и за пределами РФ, о чем Алиса ГАНИЕВА побеседовала с живущим в Армении писателем Ованесом АЗНАУРЯНОМ.
– Ованес, для начала спрошу, что это за зверь такой – «армянский русскоязычный писатель»? Роль, наверное, не очень веселая? Или я ошибаюсь? Современные армянские писатели и окололитературные организации принимают вас за своего?
– Ну, во-первых, «армянский русскоязычный писатель» – это зверь вымирающий, местами обаятельный, часто улыбающийся грустными армянскими глазами, но записанный, как нетрудно догадаться, в Красную книгу. Русскоязычный армянский писатель не только пишет на русском о родной Армении и армянах, но еще и живет в Армении. Русскоязычность – это, думается мне, последствие советских времен. Оно и вам тоже знакомо, должно быть: изначально русскоязычная семья, детей отдавали в русские школы (конечно, это было престижно в советском прошлом, когда национальное – в том числе язык – подавлялось, смазывалось), соответственно и вся библиотека домашняя была на русском, да и литература мировая больше переводилась на русский, нежели на армянский. В русских школах (таких, как, например, моя родная школа им. А.П. Чехова, где я проучился все 10 лет, а потом 15 лет еще и преподавал) армянский в советское время изучался лишь со второго класса, а значит, я познакомился с русским алфавитом раньше армянского. Историю же Армении в русских школах преподавали лишь с класса 9–10-го. Согласен, в словосочетании «армянский русскоязычный писатель» есть некий идиотизм. Ведь если армянский писатель, то и должен писать на армянском (по мне, справедливо). Но так получилось. Если б, скажем, я был индус, но писал на английском и жил в Лондоне, я был бы британский писатель индийского происхождения. Более того, если б писал на английском и родился в славном городе Фрезно, я бы был американским писателем армянского происхождения. В случае же со мной (и другими, думаю, русскоязычными армянскими писателями) все «осложняется» тем, что родился, вырос и продолжаю жить в Армении. Тут уж трудно определиться до конца, видимо, что за «зверь». Кстати, смешно было увидеть в московских магазинах свои книжки на полках то «Современной российской прозы», то – «Современной зарубежной прозы». Думаю, и то и другое верно. Зарубежная, потому что Армения, где я живу и гражданином которой являюсь, – это зарубеж. Российская же проза – потому что я пишу на русском изначально, меня больше (намного) печатают в российских изданиях и издательствах, чем в переводе на армянский – в армянских.
– Вас тревожит такая раздвоенность?
– Я раньше очень заморачивался. Придумал страну, город, названия улиц, имена героев, в основном англосаксонские – этакая Швамбрания получилась, что, не скрою, во многом развязывало мне руки (фантазируй, сколько влезет, без риска получить по морде, мол, нет такой улицы!) Но что-то было в этом не то. Получалось красиво, но жизни – никакой. Как елка искусственная. «Пиши об Армении!» – твердили друзья. Они были правы. Но я не мог найти ту единственно верную тональность. Потом появилась книжка «Возвращение» Гранта Матевосяна, изданная в Москве в переводе на русский. И это стало ключом. Я понял, что можно писать об Ишхане, Павле, Аваге, Завене, Ревазе на русском, что читатель все равно включится в игру и представит, что герои говорят, конечно, на армянском. Дал почитать один свой рассказ знакомой, ставшей впоследствии моим переводчиком. Спрашиваю: «Ну, как? Переведешь?» Так она с удивлением сказала, что, читая, совсем забыла, что читает на русском. Это было круто такое услышать! Стало быть, действительно можно было все же написать о Сандро на русском, хоть он и был из Чегема. Ведь читаешь и веришь… Определение же «русскоязычный» добавляю порой я сам. Потому что… Настоящие армянские писатели – это Грант Матевосян, Агаси Айвазян, Левон Хечоян… Понимаете? Но, может, зря я заморачиваюсь? Я бы хотел уметь писать (сочинять) на армянском, но я ни в коем случае не жалею о том, что умею это делать на русском.
Принимают ли меня за своего армянские (армяноязычные) писатели или организации? Мягко говоря, по-разному. Некоторые знают, что есть такой парень, и некоторые любят, некоторые не очень, некоторые просто терпеть не могут. Но дистанция все равно есть: «А, он русскоязычный…» Думаю, это нормально. Как и то, что, видимо, я никогда не стану «своим» для российских писателей – ведь я живу не в России. Думаю, этот момент «свой среди чужих, чужой среди своих» всегда будет присутствовать. Вообще же ненавижу всякие рамки, ограничения, определения, полки, ниши. Нужно писать – и все. И стараться с каждым разом делать это лучше и обязательно что-то новое придумать. Кто ж знает? Может, следующая книга у меня будет «московской» с некими Георгием Петровичем и Павлом Арсеньевичем в «ролях». И может, будет такое время, когда я больше времени буду проживать «там, а не тут», в смысле «тут, а не там». Какой ярлык мне тогда подойдет?
– Ярлык обязательно придумают. Вообще вы довольно стремительно ворвались в престижные российские толстяки, а позже – встали на конвейер самой крупной издательской монополии в РФ. Премии, литфестивали... С чем вы связываете такой резкий выброс медийной магмы?
– Интересно-то как. А я думал, все очень медленно происходит, вяло, что я отстаю. А оказалось, вон оно что! Получается, что прям звезда какая-то, судя по вашим словам. Смеюсь, конечно, хотя, наверное, и грех жаловаться: какой-то далекий, неизвестный ереванский айтишник, бывший учитель истории, и вот… На самом деле, думаю, все могло бы быть иначе, если б не многие обстоятельства, например, опять же местопребывание. Как-то удаленно очень трудно, как представляется мне, напоминать о себе, общаться, выдвигать, выдвигаться, держать руку на пульсе. Все б могло оказаться быстрее, думаю.
До «большого взрыва» я печатался только в единственном в Ереване русскоязычном журнале «Литературная Армения», литприложении «Красноярского вестника» (как это случилось, не спрашивайте, сам не знаю), да выпустил авторским изданием сборник рассказов. Ну а потом, в 2012 году, случился у нас в Армении фестиваль молодых писателей – да, на тот момент я, пожалуй, был еще молодой, – организованный фондом СЭИП Сергея Филатова. Тогда и был замечен и рекомендован в сборник «Новые писатели» нашим мастером Леонидом Юзефовичем, которого я, кстати, считаю своим крестным отцом, хотя и до того писал и публиковался уже немалое количество лет. Потом был второй фестиваль, по итогам которого Евгений Попов рекомендовал рассказы в «Пролог» и «Кольцо А», ну а мастер по прозе третьего фестиваля Александр Эбаноидзе – тогда уже я не был молодым и участвовал в фестивале как вольнослушатель (см. «НГ-EL» от 27.11.14). – просто взял мой рассказ в «Дружбу народов» – журнал, ставший для меня родным. За это время мои друзья и коллеги по перу Елена Шуваева-Петросян и Вика Чембарцева периодически просили у меня рассказы с тем, чтобы посылать в разные сборники и издания (как написал Цвейг, «Бог да благословит женщин, все доброе только от них!»), и беззаветно выполняли эту роль послов-посланников, так что к моменту появления первых публикаций в российских толстяках «Дружбе», «Неве», «Октябре», «Урале» я уже был замечен то там, то сям, в том числе и на ваших страницах (см. «НГ-EL» от 06.11.14).
С армянскими же писателями знакомство произошло на литфестивалях «Литературный Ковчег» (см. «НГ-EL» от 02.10.14), благодаря чему меня стали переводить на армянский и публиковать в таких легендарных армянских изданиях, как «Гарун», «Андин», «Гракан терт» («Литературная газета»). Ну а потом и были опубликованы мои два романа в «Дружбе», за которыми последовало предложение заключить договор с «Эксмо», и это было похоже на настоящее счастье, за что, без сомнения, мои благодарности Первой редакции Отдела современной прозы. Кстати, о конвейерности речи быть не может, потому что я не серийный… писатель, и писать очень трудно и всегда было трудно. Особенно когда у тебя есть работа, далеко не литературная, которая хоть и позволяет получать зарплату и как-то жить, но отнимает много сил и времени.
Что я хочу сказать-то. Я не вижу никакого такого «выброса», «взрыва». Это долгая дорога, по которой идешь то быстро, то медленно, иногда бежишь, иногда буксуешь, падаешь, всегда сомневаешься, но что-то заставляет тебя встать и опять идти. Несмотря ни на что. Главное – не бояться. Нужно писать и высылать произведения. И не верить тем, кто пугает. И да: самотек журналы и издательства тоже читают (это я вам точно говорю!). И на премии нужно обязательно посылать. Нужно что-то делать, чтоб была удача. Если ничего не делать, то и не будет ничего. Ведь кто бы мог подумать, что «какой-то далекий, неизвестный ереванский айтишник, бывший учитель истории…» может получить премию имени великого одесского писателя в самой Одессе в присутствии величайшего одессита всех времен и народов Михаила Жванецкого, или вдруг тебя выдвинут на номинацию «За лучшее прозаическое произведение», как это случилось с полюбившимся мне очень российским журналом «Этажи». Сказали б мне буквально пару-тройку лет назад, что такое может быть, я б посчитал человека идиотом. Но как-то так…
– А будущее может поразить вас еще больше… Но – к текстам. Последний ваш доступный широкому читателю роман «В ожидании весны» обрел особую горькую актуальность после недавней войны в Нагорном Карабахе. Насколько эта рана важна и смыслообразующа для современной армянской литературы и для вас лично?
– Рана эта не только важна, смыслообразующа, но должна таковой быть без всякого сомнения, потому что Арцах (Карабах) – это мы сами. Точнее будет сказать, карабахский вопрос – это мы сами: в каком статусе этот вопрос, в таком статусе и мы, такие же и мы. Это – незаживающая рана, с историей длиной в сто лет. Не заживающая с тех самых пор, как большевистскому руководству с Лениным и Сталиным во главе вздумалось перекраивать карты и границы по своему извращенному разумению, затаптывая интересы народов и закладывая бомбы замедленного действия для будущих поколений. Страшная практика, примененная почти по всей территории бывшего СССР. Без всякого сомнения, самым большим преступлением большевиков можно считать именно их национальную политику со всеми этими переселениями целых народов, перекраиванием границ и так далее. Вот Арцах, как, впрочем, и Нахичеван, тоже стал жертвой этой политики, хоть и на момент передачи его в состав соседней республики 100 лет назад в нем традиционно преобладало армянское население (не говоря об исторической принадлежности этой земли).
Я не знаю, что будет потом, через месяц, через год, через пять лет. Но в том, что эта война, как и предыдущая война 90-х, найдет и находит уже свое место в современной литературе, я уверен. И еще в одном я уверен. То, как эту проблему, этот вопрос представляют некоторые, скажем, российские представители интеллигенции – речь о том, что, мол, «жили же столько десятилетий бок о бок, что же случилось вдруг?!» и «Какая им разница, сто метров сюда, сто метров туда» – это более чем упрощенный и примитивный взгляд на вещи. Жили, но это не означает, что все так уж и было безоблачно. Далеко нет. И мне очень жаль, что очень многое, что было в романе, оказалось пророчеством. Очень-очень жаль…
– Но миры, которые рушатся, – это ведь очень ваша тема? Роман «Три церкви» весь об этом. У вас как историка (и представителя древней культуры), наверное, особое отношение к этой фатальности и цикличности культур, родов, цивилизаций?
– Миры всегда рушатся. Расставание ли это с любимым человеком, банальная ли ссора, или масштабная катастрофа – война или землетрясение, – миры рушатся всегда, когда что-то или кого-то теряешь. А теряешь (как, впрочем, и приобретаешь) всегда. Весь вопрос лишь в процентном соотношении того и другого. Так было и так будет всегда, покуда будет светить «звезда по имени Солнце» и будет сама Земля, по которой мы все ходим, потому что так или иначе «род приходит и род уходит, а земля пребывает вовеки». Отношение ко всему этому историческое, а значит, действительно фатальное. Историк ведь как – всегда найдет какой-нибудь аналог происходящему из прошлых времен. И это, кстати, позволяет мне трезвее воспринимать настоящее. Многого не бояться или, наоборот, очень многого опасаться и даже пугаться, будь то некая политическая личность, или даже фраза, услышанная по телевизору случайно.
Все проходит, и все меняется. И я думаю, что мы стоим в преддверии новой эпохи. Или эры, если хотите. К сожалению, опять же как историк я знаю, что новые эпохи никогда не наступают без разрушения прошлых. Просто это всегда пугает, когда ты своими глазами видишь, как время уходит. Прошлое уходит. И старый, привычный мир исчезает безвозвратно.
Рассказ Ованеса Азнауряна читайте в следующем выпуске «НГ-EL»
комментарии(0)