Взмах, и небо стало розовым

Хочется гладить и гладить… Фото Евгения Никитина

«Бенджамен – суфий. Кажется, что он владеет тайнами бытия» – это ощущение действительно складывается, когда читаешь книгу художника и прозаика Каринэ Арутюновой «Мой друг Бенджамен», рассказывающей о приключениях таксы, домашнего питомца самого автора.

Повседневные прогулки, встречи с прохожими, детская радость, поглаживание «тудой-сюдой» хозяйкой спинки, ожидание косточки – все это простые и непримечательные события. Обращая внимание на то, что «свобода – плод воображения» и описывая жизнь глазами таксы, Каринэ создает каким-то образом неуловимую взаимосвязь между жизнью животного, то есть природы, и среды, в которой происходит человеческая жизнь, со стороны взгляда автора, отпущенного на свободу, взгляда, освобожденного от социальных условностей.

То простое, что смотрится через такой взгляд, оживает и расцветает, создает пространство текучего, но наиболее естественного движения жизни. Все это открывается как бы из закулисья, из того неведомого и неочерченного, но непременно присутствующего в мире, как рябь на воде.

В небольших рассказах можно не только прочитать о странничестве Бенджамена, оказавшегося в мире человеческих фигур и тоскующего по палочке, которую забыли, или о радости поглаживания, но и понять подлинные устремления автора, ищущего приют в мгновениях прекрасного и таким образом высвобождающегося от плена «поводка» мира тщетного, временного.

Меж строк сквозит детское и наивное (а потому самое чистое) желание волшебства, чтобы «взмах, и небо стало розовым», чтобы пока «Бенджамен читает куст, а куст читает Бенджамена», быть свидетелем этому, приобщиться к таинствам, скрытым, как все самое ценное, на самом виду. Слышать и видеть это, ведь это единственное, что окрыляет и дает возможность почувствовать, что «я тоже часть его, со всем, что есть во мне прекрасного». Таким образом, книгу можно читать как приобщение к чудесному, разлитому в воздухе, как свидетельство очевидца-художника, однажды так сильно захотевшего увидеть незримое, расслышать тишину и то неслышимое, что скрывается за ее покровами, что вдруг обретшего дар понимать язык животного. Пусть это маленькая такса – почему бы и нет? И пусть такса смотрит иногда на человеческий мир с некоторой нотой небрежности, но не потому, что ей безразличен мир людей. Скорее та собачья тишина, в которой Бенджамен живет, гораздо больше наполнена всякими чудесностями, и потому богатое воображение маленького таксообразного мудреца, таящего в себе такое количество разного, не должно отвлекаться на шумы, не должно перестать откликаться на прикосновения таинств бытия.

Ощущается, что Каринэ, однажды открыв своего рода канал связи с подлинностью, находит успокоение и радость в том, для чего современному человеку не остается времени.

Каринэ Арутюнова. Мой друг Бенджамен.– Киев: НАИРИ, 2020. – 84 с.

А ведь в этой фразе сквозит и вся тоска человека, которому приходится покидать на время мир прекрасного и мгновенного ради выполнения каких-то своих обязательств, принятых в человеческом сообществе. Мир красоты терпеливо ждет, прощает человека за его предательства, за то, что выбирает он иногда между чудесным и социальным в пользу второго, тем самым отворачиваясь от подлинного присутствия, от радости, возможной только в мире «между». Эта истина не так уж банальна для нашего современника, потому что напоминает о качестве проводимого времени, о том, что всегда мир воображения, раскрывающий объятия, терпелив, но всегда ждет любвеобильности за время без него. Вернее, конечно, сам человек нуждается в этом мире, без которого все становится каким-то серым…

Утонченная недосказанность автора замалчивает некоторые вещи, которые могли бы в большей степени прояснить особенность мира ряби, но и это прощаешь, потому что ощущаешь, что таким образом дарится редкая возможность самому читателю додумать, представить, вообразить и испытать радость от внутреннего открытия.

Таким незамысловатым образом автор находит, помогая себе, конечно, в первую очередь, но и читателям снова обрести этот детский, наивный взгляд на происходящие вокруг повседневные события, чтобы снова очутиться, опять, как когда-то в детстве, попасть в пространство «между» мирами, чтобы сказать ему: «Боже, какие глаза, – умиляется она и треплет мои уши, – какие прекрасные человеческие у него глаза», – и давай гладить до изнурения».

Глаза таксы ли? Может, это глаза смотрящего? Возможно. А может, глаза самого мира прекрасного – и если вглядеться в них, прислушаться к его неслышимому шороху, откроется то, что хочется лишь гладить и гладить…

Киев