Писать невозможно без вольности

Не факт, что литература в традиционном виде всегда будет главной. Тут и рэп, и рок – а равно и блоги, и граффити.Рисунок на стене жилого дома. Фото Елены Семеновой

Михаил Гундарин и поэт Ганна Шевченко организовали критический медиапроект «Пассажиры земляных самолетов». Это своеобразное самоописание литературного сообщества, в котором анализируются механизмы его саморегуляции. О проекте, о творчестве писателя и его взглядах на литературу с Михаилом ГУНДАРИНЫМ побеседовал Юрий ТАТАРЕНКО.

– Михаил Вячеславович, у вас есть жизненный девиз?

– Начну с одной принципиальной вещи. С терминологии. Литература невозможна без – сказать ли «свободы»? Ну, «свобода» – слишком философское понятие; в мире здешнем правильнее, думаю, говорить «вольность». Так вот: писать невозможно без вольности. И слава богу, каждый пишущий волен выбирать себе сферу. Просто. По прихоти. Так что если говорить о некоем девизе (конечно, все такие разговоры большая условность), то вот он – вольность ради достижения своих целей.

– Вы пишете прозу, поэзию, критику – что вам ближе? Не пробовали себя в драматургии?

– Выбор жанра зависит сугубо от внутренней потребности, и одновременно писать, скажем, рассказ и стихотворение у меня не получается. А вот критический материал и стихотворение – запросто. Право, не знаю, какой вывод можно сделать. Вот к драматургии пока дорога не свернула.

– Еще одна ваша составляющая – преподавание. Сколько в нем творчества и сколько – рутины?

– Потребность сказать что-то важное (ну, не самовыражением же, в конце концов, мы занимаемся) диктует сочетание творчества и рутины, выбор инструментов. Я работаю в вузе почти 30 лет непрерывно. Иногда к цели ведет рутинное повторение одного и того же по много раз. Иногда, наоборот, со-творчество, совместный полет мысли. Все зависит от материала, обстоятельств, аудитории.

– Почему уехали из Барнаула? Это навсегда? Главная трудность жизни в мегаполисе?

– Если говорить о жизни в различных городах и странах – опять же критерий вольности нам в помощь. Везде хорошо, везде интересно. Но иногда нужно двигаться дальше, иногда возвращаться. И так всегда. Но да, мегаполисы мне нравятся больше, чем деревни. Столкновение стилей, людей, информационных потоков всегда меня бодрило и вдохновляло больше, чем спокойствие и единообразие.

– Вы стояли у истоков журнала «Барнаул литературный». Этот проект существует? Каковы были его цели?

– Я поучаствовал за многие годы в множестве литературных проектов. Все они не видны с уровня Москвы. Не очень, наверное, видны и с других полок, пониже. Но они были, в них участвовали десятки человек, и, в общем, хотя бы в этих людях след остался. Например, альманах «ЛИКБЕЗ» вполне благополучен в Питере, где живет его основатель профессор Вячеслав Корнев. Или вот журнал «Барнаул литературный». Новаторский для своего места и времени – тонкий литературный журнал с картинками. Сейчас его не существует в активном, так сказать, залоге – но его архивы остались и доступны, люди, которые дебютировали в нем или регулярно печатались, получили от этого проекта что хотели (надеюсь). И слава богу, не для этого ли мы его и затевали!

– Литературная Сибирь связана с именами Астафьева, Распутина, Шукшина, Вампилова. Почему в этом списке нет поэтов? Или Евтушенко и Рождественского причислим к сибирякам?

– Некий «вес» литературных фигур, конечно, с годами существеннейшим образом меняется. Мы вот говорим о Вампилове, о Шукшине – а когда-то говорили еще и о Леониде Мартынове. Или о Сергее Маркове. Хороших поэтах, чего уж. Другое дело, что региональная принадлежность сегодня играет все меньшую роль. Ну, вот Виктор Iванiв – сибирский он автор или нет? То-то и оно.

– Какие современные авторы вам интересны?

– Что касается современной литературы, то она в плане отношений авторов между собой, институциями и читателями полна ритуального самоограничения. И те, кто вписался в эту систему ритуалов и кто выбился из нее, равно ощущают свою связь с системой условностей (премии, издательства, вообще «символический вес в сообществе»). Интереснее для меня те, кто сумел не пренебречь, но обратить систему в свою пользу. К сожалению, совсем отрешиться от этих факторов, быть чистым от внетекстовой реальности у меня уже не получится. Не студент, не дебютант уже. Тут уже вольность читательская вступает в дело. Скажу о живых и здравствующих. Я читал все (и теперь, думаю, буду читать уже всегда) у Виктора Пелевина и Евгения Попова. Интересны поэты моего – условно – поколения, Андрей Поляков и Александр Кабанов. Слава богу, живы наши классики, которых не любить как-то глупо – Евгений Рейн, Олег Чухонцев, а за ними и Сергей Гандлевский с Алексеем Цветковым. А отцы современного стиля – Александр Еременко и Иван Жданов, как без них! Ну и дамы, которые, разумеется, без возраста – и Людмила Петрушевская, и Ганна Шевченко, и Наталья Николенкова. Одним словом, системы тут искать нечего – и слава богу.

– Как меняются основные задачи искусства со времен Аристотеля? Чеховскому Треплеву нужны были новые формы. Кому они сейчас нужнее – творцам или публике?

– Сегодня литература и искусство – это природа сотворенная, но, увы, уже не природа творящая. Со времен Аристотеля и вплоть до XX века было иначе. Потом пришли медиа, вытеснившие кустарное производство смыслов на обочину – и теперь нечего ждать от искусства новых идей для социального мира. Нечего ждать и новых форм изнутри самого ритуализированного процесса. Новые формы могут прийти извне – из смежных гуманитарных областей. Вряд ли они убьют литературу. Но что-то сомневаюсь, что они ее вдохновят на что-то принципиально иное, чем сейчас.

– В отечественной прозе новый устойчивый бренд – «взгляд назад». Это «Обитель» и «Авиатор», «Июнь» и «Каменный мост», «Город Брежнев» и «Зулейха открывает глаза»… Как вам кажется, в чем причина?

– Тенденцию не оспоришь. Это просто цикличность, в общем, не слишком объяснимая с рациональной точки зрения. Ведь литература как крупная социальная система живет по внутренним законам, трудно объяснимым и прогнозируемым со стороны.

– Кстати, о социальной системе. Расскажите о вашем проекте «Пассажиры земляных самолетов».

– Писательское сообщество сегодня совершенно не изучается. Нет такой науки. Литературоведение, критика – о книгах. А об их творцах? По идее, этим должна заниматься социальная антропология или социология – но интереса у них к писателям сегодня нет. Негласно считается, что заметной роли в нынешнем социуме писательское сообщество не играет. Нет прямого заказа: ни государство, ни бизнес писательское сообщество не интересует. И наш с Ганной Шевченко проект вызвал резонанс. Его суть проста. Обычный экспертный опрос. Мы не затратили на работу ни копейки, но ничего, конечно, не заработали. Это был чистый энтузиазм. Мы предположили, что писателей можно считать «большой социальной группой». Общепринятые социологические критерии позволяют это делать, если группа имеет что-то общее, значимое для всех ее членов. Это общее – участие во внутригрупповых действиях, ритуалах. Среди этих ритуалов есть и малоосмысляемые, традиционные, но лишившиеся сегодня реального социального смысла. То, что называют «карго-культ». Классический пример – «глиняные самолеты», которые изготавливались туземцами, насмотревшимися на обычаи белых. Эти самолеты не летали, но выполняли ритуальную функцию. Так же, по нашему мнению, и ритуалы внутри писательского сообщества «собирают» эту группу вместе. Мы провели три опроса. Поговорили о писательских семьях, литературных премиях и изданиях поэтических книг – все это мы понимали как внутригрупповые ритуалы. Уже само участие писателей в рефлексии по поводу внутренних механизмов, по которым живет писательская среда, – очень важно. Считаю, что сообщество получило пусть маленький, но все же опыт саморефлексии.

– Толстые литературные журналы закрываются – их время проходит?

– Толстых литературных журналов мне жалко. Все же это наше национальное явление. Его надо беречь и охранять. Тем более что и роль некоего арбитра вкуса потеряна ими не до конца. Ну да трагедии еще нет. Сейчас кризис, надо потерпеть. Потом государство общими усилиями будет убеждено в ценности такой институции – и возьмет их на окончательное попечение. И в этом нет ничего плохого. Ну что ограничивает государство сегодня? Политические высказывания? Так им, на мой вкус, в толстых журналах и не место.

– Какое отношение к литературе имеет отечественный рэп?

– Мне всегда были интересны, скажем так, новые формы творчества, связанного с производством и текстов, и смыслов. Ведь не факт, что литература в традиционном виде всегда будет здесь главным. Тут и рэп, и рок – а равно и блоги, и граффити, и что угодно – и рядом, и устойчиво конкурируют. Но это уже не моя чашка чая. Желающих выпить ее, слава богу, предостаточно.

– Насколько, по-вашему, убедительны актеры в роли поэтов – на примере картин о Маяковском, Есенине, Высоцком и т.д.?

– Всякий человек бывает человеком «для себя» и человеком «для других». Актеры «снимают» и воспроизводят публичный образ, публичное представление. Ну да, непохожи на настоящих – но настоящих-то и не бывает «на публику». А так получается прямо раскрутка профессии и занятия, что в нынешней ситуации не лишнее дело.

– Почему поэт-миллионер – по-прежнему оксюморон?

– «Полезен также унитаз, но это не поэзия», – писал Николай Глазков. Я консервативно с ним солидарен, хотя для многих унитаз – это уже настоящая классика (вспомним Дюшана). И «Facebook не поэзия, с одной стороны, и увлечение зарабатыванием денег. Но и то и другое может использоваться в целях литературы. Как вспомогательный инструмент. А что до личностных характеристик, то поэт может быть гомосексуалистом, трусом, любителем шаурмы, миллионером… (Разного рода отклонения от УК тут не берем.) Его, как говорилось выше, личное дело. Вот автор текстов сотен песен миллионер Михаил Гуцериев – поэт ли? То-то и оно, что ответа нет и быть не может.

– Что вы прощаете талантливым коллегам – пьянство, лень, невежество, эгоизм?

– Я как человек старой модернистской закалки считаю, что личная жизнь автора к его сочинениям отношения не имеет. Другое дело, что общаться лично с разными талантливыми персонами неодинаково комфортно, а с некоторыми и просто невозможно. Ну да, я в силу обстоятельств нахожусь вне литературного быта. А потому такие мелочи меня не особенно волнуют. Да и вообще, «Грехи прощают за стихи. Грехи большие – за стихи большие» (Борис Слуцкий).