Причины мира и войны

Иногда в нации просыпается либидо войны и агрессии...Ловис Коринт. Утро. 1900. Старая и Новая национальные галереи, Музей Берггрюна, Берлин

Но когда речь идет о событии большого значения, как революция, война, мы пытаемся указать его причины. Историки, как могут, выделяют некоторые предшествующие события как наиболее влиятельные. Например, говорят, что причины Второй мировой войны лежат в результатах Первой мировой войны. А про причины Первой мировой президент США тех времен Вудро Вильсон сказал следующее: «Все ищут и не находят причину, по которой началась война. Их поиски тщетны, причину эту они не найдут. Война началась не по какой-то одной причине, война началась по всем причинам сразу». Войны случаются силою вещей, когда нет причин мира. Не нужно искать источник темноты – она лишь название для отсутствия света. Для мира нужно согласие всех. Война же начнется тогда, когда хотя бы одна сторона посчитает, что сильнее соседа. И вот «так получилось» в истории, что на каждый год мира приходится 13 лет войны.

Сила вещей, закон истории, необходимость, с одной стороны, и свобода воли человека – с другой. Какова роль и соотношение этих факторов в великом событии? Этому вопросу посвящен эпилог «Войны и мира» Льва Толстого. Необходимость, по Толстому, – то, что происходит не по воле личности, а по закону истории, складывается из обстоятельств или из действий большого числа людей. От действий конкретных личностей мало что зависит, они принимают решения сообразно сложившейся обстановке – «для того чтобы приказание было наверное исполнено, надо, чтобы человек выразил такое приказание, которое могло бы быть исполнено».

Вполне дарвиновский вывод – последствия имеют изменения, которые соответствует окружающей среде. И заканчивает свое исследование Толстой выводом: «Необходимо отказаться от несуществующей свободы и признать не ощущаемую нами зависимость». Что же, поведение человека предопределено его историей и никакой свободы воли нет? Но ведь это противоречит нашему реальному знанию и ежедневному опыту. Да, говорит Толстой, так же как знание о движении Земли не согласуется с нашим непосредственным ощущением. «В первом случае надо было отказаться от сознания несуществующей неподвижности в пространстве и признать не ощущаемое нами движение; в настоящем случае (при рассмотрении истории. – М.Л.) – точно так же необходимо отказаться от несуществующей свободы и признать не ощущаемую нами зависимость».

Через 100 лет философ Карл Поппер, будучи жестким противником идеи наличия законов, определяющих ход истории (историцизмом), с писателем все же согласился: «Историцизм Толстого есть реакция на метод, отводящий главную роль в происходящем великому человеку, лидеру (слишком большую роль, если Толстой прав, а он, конечно, прав). Толстой доказывает, и, на мой взгляд, успешно, какое малое влияние имели действия и решения Наполеона, Александра, Кутузова и других великих лидеров 1812 года в сравнении с тем, что можно было бы назвать логикой событий». И далее там же читаем: «…Невозможна историческая социальная наука, похожая на теоретическую физику. Невозможна теория исторического развития, основываясь на которой можно было бы заниматься историческим предсказанием…»

В скобках стоит заметить, что, называя, например, одним и тем же словом «война» два события, отделенных друг от друга сотней лет, отличающихся по всем мыслимым параметрам, мы уже признаем возможность теории, чего-то существенно общего. Кто же прав? Поппер признает безупречность рассуждений Толстого и в то же время не соглашается с концепцией историцизма. Мало того, объявляет, что он, Поппер, построил доказательства невозможности предсказывать историю на основе неких ее законов – в чем тут дело?

Противоречия нет. Оба правы. Поппер говорит о непредсказуемости, а Толстой о предопределенности. Но будущее может быть предопределенным и непредсказуемым одновременно: траектория шаров на бильярдном столе предопределена, но уже после нескольких столкновений невычислима. В физике до конца решаются только модельные задачи, которые работают как инструмент в умелых руках инженера и физика.

Создатель социологической теории Питирим Сорокин говорит, что уникальность каждого исторического события – принципиальное отличие истории от физики. «Другими словами, можем ли мы сказать, что история управляется такими-то законами? Нет, потому что человечество и земля не есть абсолютно изолированные от остального мира вещи, они находятся во взаимодействии с остальным миром, влияют на него и сами находятся под его влиянием». Но в естественной природе, так же как в истории, неповторимо все, каждое событие и каждый предмет уникальны. Похожи они ровно настолько, насколько мы так считаем. И событие, и предмет выделены нами из непрерывного потока жизни Вселенной. Толстой в своих рассуждениях не говорит о возможности предсказания, его задача – отделить то, что происходит с необходимостью, от причины/действия человека по его свободе воли: «Если мы рассматриваем человека одного, без отношения его ко всему окружающему, то каждое действие его представляется нам свободным. Но если мы видим… связь его с чем бы то ни было… настолько, насколько мы видим этих влияний, – настолько уменьшается наше представление о его свободе и увеличивается представление о необходимости, которой он подлежит». То есть само поведение человека может быть предопределено его памятью. Но невозможно узнать историю чувств человека с рождения, всю память его внутренней жизни, его физиологию, связь «его с светом даже, который падает на окружающие его предметы, и, значит, поведение его невычислимо/предсказуемо».

А в чем же роль исторических личностей? Для понимания толстовской концепции важна следующая мысль писателя: «Наполеоновские войны хотя уже сомнительно, но еще представляются нам произведениями воли героев; но... в переселении народов, никому уже в наше время не приходит в голову, чтобы от произвола Атиллы зависело обновить европейский мир».

С удалением от события нам оно кажется все более естественным, все менее зависимым от свободы воли политика по двум причинам. Во-первых, детали события, которые могли казаться важными в непосредственной близости к нему, если не имеют значимого продолжения, забываются, становятся интересны только историкам. Так и в другом информационном процессе – развитии видов – остаются мутации, значимые для жизни вида. Во-вторых, общество выходит на один из «допустимых» законами природы путей развития. Приняв однажды православие, русские княжества и развивались соответствующим образом, и становились все более «подходящими» выбранному пути. Великие исторические личности, как стрелочники, в переломный момент переводят общество на один из «допустимых» путей, и оно продолжит развиваться на нем и соответственно само меняться. И своя история оценивается как все более и более «естественная».

То же верно и по отношению к человеку (и об этом тоже пишет Толстой) – как говорят психологи, поступок делает характер. Вопрос о роли личности в истории остается открытым. И возможность противоположных точек зрения мыслителей сама по себе заслуживает понимания. Физики согласились с дуализмом в теории света. Разные теории применяются к одному и тому же объекту в зависимости от обстоятельств и цели. Работают оппозиционные подходы к экономике, государственному устройству, обществу. Уживаются рядом взаимоисключающие взгляды на отношения индивид–общество: индивидуализм и коллективизм. И польза такого «сожительства» становится все более очевидной.

Теории отношений между субъектами (государствами) и алгоритма мирного взаимодействия пока не найдены. Но все же законы постепенно открываются. Так же, как в физике, они не позволяют предсказывать события точно (по тем же причинам бесконечной сложности мира), но являются действенными инструментами анализа политической ситуации. Прав был Толстой – законы есть. И работают они так же, как в физике, – инструментами в «руках» исследователей. Так, например, теоремы теории игр позволили многое понять в конструкции конфликта, гонке вооружений.

А Поппер и Сорокин правы в том, что предсказание политической погоды на годы вперед невозможно. Но точные науки на практике не точнее: даже средняя температура будущей зимы – загадка. До конца решаемы только некие модельные задачи, потом исследователь с их помощью приближает реальную. Вот что сказал про квантовую механику нобелиат Мюррей Гелл-Манн: «мистическая, сбивающая с толку дисциплина, которую никто из нас по-настоящему не понимает, но все знают, как ею пользоваться». Ключевое слово «пользоваться». Историкам еще предстоит принять что-то подобное такому взгляду.

Как и когда решения модельных задач теории будут применяться в политике – нашей будущей истории, – зависит от «инженеров политики». Ссылка на уникальность исторического процесса как причину невозможности использовать теорию несостоятельна. Следствие одной из теорем называется «проклятие общего ресурса». И когда ресурс мира исчерпан, «по необходимости», силою вещей случаются войны.