Счастливец праздный

Пушкин – это весело! Илья Репин. А.С. Пушкин у Карла Брюллова. Всероссийский музей А.С. Пушкина

Пушкин использует и описывает похожий прием погружения. В «Осени»: «И забываю мир – и в сладкой тишине/ Я сладко усыплен моим воображением,/ И пробуждается поэзия во мне…/ И тут ко мне идет незримый рой гостей,/ Знакомцы давние, плоды мечты моей». В черновике после этих строк следует список героев волшебного мира: «Стальные рыцари, угрюмые султаны, монахи, карлики, богатыри,/ Царевны пленные и злые великаны», «И мысли в голове волнуются в отваге,/ И рифмы легкие навстречу им бегут,/ И пальцы просятся к перу, перо к бумаге,/ Минута – и стихи свободно потекут».

Поэт сладко усыплен своей сказкой – но это не сон в обычном смысле слова, а некое третье состояние. В нем «пробуждается поэзия» – другое Я, у которого «стихи свободно потекут». Поэтическое Я – это субъект, который имеет свой нрав. Читаем там же: «...я нечто в ней нашел мечтою своенравной». Стоит помнить, что для «французского» уха поэта слова «мечта», «сновидение» суть лики одного и того же – reve. Отдельность поэтического субъекта в «Полководце» подчеркнута союзом «или»: «Свою ли точно мысль художник обнажил/…Или невольное то было вдохновенье». Поэтический дар – не производное от других свойств человека, проявленных внешне. Он – первичный элемент. Импровизатор-итальянец в «Египетских ночах» суетен, тускл, поглощен мелочными хлопотами, но его поэтический дар несомненен. И он проявляется в определенном состоянии: «И вдруг шагнул вперед, сложил крестом руки на грудь…музыка умолкла…Импровизация началась».

«Крестом руки на грудь» – отстранение профанного мира. Это «выражение» рук самого Пушкина на портрете кисти Кипренского. Художник писал только с натуры и, судя по статуэтке музы на заднем плане, хотел передать, что поэт изображен в творческом процессе. Интересно, что Пушкин уже в юности указывает на свой прием: «…задумаюсь, взмахну руками,/ На рифмах вдруг заговорю». Не «взгляну на небо» или «потуплю очи», а так непоэтично «взмахну руками». По-видимому, это не образ, а точное описание, впрочем, как всегда у Пушкина. Много лет спустя в «Осени» Пушкин развернул это общее «задумаюсь». Прием сказки – усыпление воображением. Возможно, дети обладают как раз этим методом исходно, а потом в большинстве своем теряют его под нашим наблюдением.

Быть может, изобилие великих людей в маленьких по современным меркам Афинах объясняется продвинутой педагогикой. А может быть, мифические представления позволяют дольше сохранить детское воображение как часть творческого мышления. Или проявлялось «правило взаимности причины и действия» и свобода от «нужд низкой жизни» рождала «счастливцев праздных». Нам полезно ныне понимать это: скоро вслед за физической и нудная работа уйдет к машинам. Что ж будем делать? Скучать и требовать все более острых зрелищ? Впрочем, возможно, скоро наука многое объяснит. Великие поэты – прекрасные объекты для психоанализа: мы знаем многое про их личную жизнь. Они высказываются ярко и полно, умеют облекать неуловимые движения души в слова, находясь при этом в состоянии, похожем на гипнотическое. Гений не обязан учить, но учиться у него мы можем. И понимание его – работа коллективная, часто для одного человека неподъемная. А современники к тому же накалены перипетиями своего исторического момента. Поэт же знает, что большая часть его читателей живет в будущем. Белинский, к примеру, отрицательно отнесся к поэме «Домик в Коломне». Откуда ему было знать психологическую подоплеку этого произведения? Читать личные бумаги и письма современника – грех, изучать их спустя 100 лет – наука.

Литературовед Гершензон, психоаналитик Ермаков проделали свою работу. Читая поэму вместе с ними, мы видим, как преодолевает гениальный поэт те проблемы, которые принято называть личными. Женитьба – обмен свободы на вероятность счастья. Свобода – потенциал поступков. Она как сундук золота – в подвале не работает. Сократ говорил, что и женившись и не женившись будешь расстраиваться. Но искусный моряк любой ветер превращает в энергию движения. Творец сумятицу, разлад, переживание уже принятого решения переработал в шедевры, которые теперь носят имя плодов Болдинской осени. Другой поэт потом открыто скажет: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи…» У каждого на пути возникают истинно человеческие задачи, в которых нет однозначно правильного решения. И как раз в них может лежать энергия творчества. Принуждение к труду может быть разным: сила, голод, консьюмеризм… жажда славы. Все это наружные стимулы. Творчество – радостная деятельность свободного от внешнего принуждения человека. Лицеист Пушкин в стихотворении «К моему Аристарху» высказался о свободе творчества по праву юности откровенно, от первого лица, легко, весело и иронично: «Люблю я праздность и покой,/ Мне счастливый досуг не бремя».

Спустя годы тема осталась, но теперь вместо послания «проповеднику» – трагедия. Гений остался прежним, не изменил своему светлому видению мира. А его оппонент превратился в злобного, угрюмого завистника, тайного врага, убийцу. Как же, видимо, достали Александра Сергеевича за жизнь наставители на путь истинный и борцы за справедливость, что тема не отпускала всю жизнь. «Поэт и толпа», «Поэт», «Моцарт и Сальери» – все про то же. Даже в стихотворении «В начале жизни школу помню я…» есть две строки, как будто дразнящие кого-то из «скучных проповедников»: «Я предавал мечтам свой юный ум,/ И праздномыслить было мне отрада». «Праздномыслие» – слово старинное и имеет отнюдь не позитивное значение: бесплодные мечтания. Поэт говорит: для вас это бесплодные мечтания, а для меня – отрада. Пушкинская праздность - это не лень, а особое возвышенное состояние ума. Время работы души. Состояние чистого и спокойного сознания, которого непросто достичь. В нем и может родиться нечто действительно новое, не выводимое логикой из уже явленного.

Физика: рождение (частиц) в вакууме в поле высокого духовного напряжения. Вот если в этом плане понимать пушкинского Моцарта, тогда его слова могут задеть каждого: «Нас мало избранных, счастливцев праздных,/ Пренебрегающих презренной пользой,/ Единого прекрасного жрецов». Чтобы стать счастливцем праздным, нужно решиться пренебречь презренной пользой. Пренебречь можно только тем, что ты можешь иметь. Это не про голодных. Диоген пренебрег чашкой, когда увидел, как собака обходится без нее. Потому и остался этот анекдот в веках, что иллюстрирует идею, приводя ее крайнее воплощение. Каждый человек и все человечество решает, где оно остановится в производстве того, чем можно обладать. Идея персонального владения большим, чем нужно ежедневно, и сакральность труда родились в одно время (10 тыс. лет назад – в аграрную революцию). Но скоро их власть падет. Частное владение сменяется пользованием. Наем квартир, каршеринг, е-книга – только первые знаки. Самолет общественный, но быстрее кареты, пусть и личной. Да и неравенство становится слабым: один ботинок в сравнении с двумя у соседа – это разница, а 10 пар и 20 в пользовании практически равны. Закон насыщения. Но труд, куда же он может деться? Он же «источник всех материальных благ». Так было. И будет еще недолго по историческим меркам. Машины освободили от физического труда и, спарившись с компьютерами, освободят от нудного, суетного. Дворяне знали это будущее, они уже жили в нем. Гении сообщали нам, как могли, о приближении этого нового времени и способах принятия его. Пушкин однажды писал из Михайловского: «Уединение мое совершенно – праздность торжественна».

Конфуций понял бы его и принял за своего. Кстати, о Китае... Известно, что Александр Сергеевич дружил с выдающимся китаеведом Бичуриным, даже подал прошение на участие в русском посольстве. Но в творчестве поэта едва найдется несколько строк, связанных с Китаем. И все же Достоевский, говоря на открытии памятника о всечеловечности поэта, был прав. У Пушкина есть одна из главных составляющих китайской культуры – объемное понимание важных событий, истории, выдающихся личностей. В китайской ментальности дружно живут буддизм, даосизм, конфуцианство – системы/воззрения во многом противоречащие, а в восприятии китайца дополняющие друг друга. Пушкина иногда критиковали современники, не понимая, как один и тот же человек мог написать и «Вольность», и «Стансы», – ведь нужно клеймить, вести, обличать, а он… А он, гигант, мудрец, бережно отвечал им притчей о рыбаке и рыбке, призывом к сдерживанию несвоевременных стремлений.