Под парусами посуху

Военный символ военной победы, смелости, отваги, правильно сформулированной политики. Федор Бруни. Князь Олег прибивает щит свой к вратам Цареграда. Русский музей

Первый роман востоковеда Евгения Анташкевича «Харбин» взбудоражил потомков первой волны харбинских эмигрантов: в Институте Дальнего Востока АН РФ прошла конференция, посвященная библиографии книги. Следующий роман, «33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине», охватывает жизнь русской эмиграции в Китае от начала Гражданской войны до вступления в Харбин Красной армии в 1945 году. «Хроника одного полка. 1915 год. В седле» и «Хроника одного полка. 1916 год. В окопах» принесли писателю признание как автору, способному психологически достоверно рассказать о судьбах русских людей времен Первой мировой и Гражданской войн. Его новый роман «Олег» описывает события раннего Средневековья. Читайте о романе в этом номере в рубрике «Пять книг недели». С Евгением АНТАШКЕВИЧЕМ беседовал Сергей ШУЛАКОВ.

– Евгений Михайлович, фигуру главного героя, события его знаменитого похода на Константинополь вы описываете, опираясь на «Повесть временных лет». Но с точки зрения текстологии этот источник вызывает вопросы. Во-первых, в некотором смысле, его нет – «ПВЛ» дошла до нас в основном в двух позднейших списках-редакциях. Во-вторых, источник обрывается незаконченной статьей. Фигура автора, монаха Киево-Печерской лавры Нестора Летописца, некоторым представляется легендарной. Вы не страшились упреков в самонадеянности, опираясь на такой источник?

– В 1837 году специально созданная царем Николаем I комиссия по всем монастырям, музеям и частным коллекциям собрала более 160 письменных источников и из них создала летописное собрание, где в содержательном отношении лакун практически не осталось. И если в Лаврентьевской летописи действительно нет листов с описанием константинопольского похода князя Олега, то в Троицкой это описание присутствует. Следовало бы сказать «спасибо» царю Николаю Павловичу за то, что не дал распылиться нашей истории. За декабристов – нет, а за летописное собрание – да. По поводу Нестора. Мне, как юристу по образованию, всегда нравилось работать с бездоказательными утверждениями, такими как: был ли Нестор? Но нет доказательств, что его не было, тем более что не могло быть. Содержание «ПВЛ» создано одним человеком, это становится понятно при чтении. В том, что мы видим в качестве Лаврентьевской летописи, рука не его, а замысел его, по крайней мере в описании того, что относится к периоду, который приписывают ему, Нестору. Этого мне достаточно. Кроме того, большинство исследователей указывают, что Нестор Летописец опирался на документы – договоры с Византией, источники, существовавшие на Руси до XII века. Исследователи говорят, что и Нестор, и игумен Сильвестр, считающийся автором второй редакции, хотя и учитывали интересы владетельных особ, русских князей, во время правления которых писали, – что было естественно для феодального общества, – все же имели в виду определенную цель, которой достигли: показать историю Руси на фоне истории других современных им государств. Этот исторический подход сохранился до сих пор. По большому счету летописи объективны. Есть другое косвенное доказательство объективности летописей – текст договора, подписанного Львом и его братом Александром, константинопольскими императорами, с россами. Если этот договор, для составления которого Византия послала в Киев своего юриста Иоанна, выдумка, то зачем выдумывать так много подробностей: например, как поступить с товаром, если корабль выбросило на берег, и надо ли искать наследников владельца этого корабля для возвращения им товара? Чувствуете? Это же настоящее гражданское право! А чего стоит последняя фраза о сожительстве россов с «греки» в мире и согласии! Не слишком ли самонадеянно для тогда еще даже «негосударства», которое Олегом только начало создаваться из союза племен? Византия ведь в это время уже была государством с 700-летней историей и опытом, могли бы и надуть самонадеянных россов. Поэтому, я думаю, дату подписания договора о мире и дружбе между Киевом и Византией 2 сентября 912 года можно считать датой рождения русского государства, и это не будет натяжкой. В этом смысле замечательно звучит договоренность пускать русских в константинопольские бани, когда им захочется, то есть регулярно, и это «викингов», от которых за милю должно было нести кислой овчиной и нечищеной полостью рта, как представляется некоторым нашим специалистам-медиевистам. Для мистификации истории так много подробностей не нужно, достаточно округлых упоминаний. Это выглядит так же нелепо, как если на маскарад, где все в масках из папье-маше, кто-то придет в настоящих доспехах времен Максимилиана I. Чего-то он перепутал.

– А как быть с эпизодом, в котором поставленные на колеса корабли Олеговой рати двигались под парусами посуху и устрашили греков? Большинство специалистов считают это явным вымыслом.

– Нигде ничего не сказано, о том, куда эти корабли дошли и откуда появились… Историк в этом месте должен или бросить работу, или приступить к реконструкции – желательно на месте событий, поскольку топография многих мест нередко на протяжении столетий и даже больше остается мало измененной. Никуда не делись ни Ваганьковский холм, ни Боровицкий, ни Воробьевы горы. Человеку, пишущему художественные тексты, несколько легче. Он может что-то придумать, домыслить дорисовать. Мне надо было показать, что василевсы константинопольские «убоялись», но и показать, что было чего бояться! Галатский берег Золотого Рога с его господствующей высотой, на которой и сейчас стоит Галатский маяк-башня, и крутизной склонов для поездки на вихляющихся без «схода-развала» деревянных колесах, мало подходили, но и цель у киевского князя была не транспортная, а именно психологическая. Об этом сказано в «ПВЛ» – как только Лев с Александром увидели корабли под парусами и на колесах, они сразу послали посольство, чтобы… отравить россов, но получилось не у них, а у Олега, хотя скорее всего он разыграл маленькую мистификацию. Через 400 лет это получилось у султана Мехмета, но он не только поставил свои корабли на колеса, но колеса поставил на деревянные рельсы, а рельсы, в свою очередь, поливали маслом. Таким образом, он обогнул Галатский холм и завел корабли в залив. Об этой хитрости мне в Стамбуле с гордостью за своего султана рассказывал турецкий философ, выпускник Ленинградского госуниверситета. Но Мехмету никуда не надо было возвращаться, он пришел в Константинополь, чтобы в нем остаться. Олегу же надо было возвращаться домой. Может быть, толковые люди, которые наверняка находились рядом с Олегом, тоже могли бы до такого додуматься, но у них не было времени: лето кончалось, и нагруженные данью корабли должны были пройти по Черному морю до начала осенних штормов. И зимовать на Днепровских порогах не хотелось, тем более что мы с вами знаем, чем это кончилось для князя Святослава. А ученые – люди чаще не военные, кабинетные, и до военных хитростей им недосуг. Поэтому я продемонстрировал императорам корабли на колесах и под парусами аж на другом берегу Босфора, так, чтобы их можно было разобрать со смотровой площадки Большого дворца, а реально корабли можно было поставить на колеса в том месте, где сейчас находится аэропорт Ататюрка, там место более или менее ровное, только неизвестно, сколько бы пришлось ждать погоды у Мраморного моря…

– В вашем романе Олег задумывается о христианстве после общения с Василисой, рабыней-христианкой. Не слишком ли это смелая трактовка: обретение веры через любовь, прямо скажем, земную, под сенью шатра?

– О чем только Олег в моем романе не задумывается! Шучу! Но это удел больших руководителей – задумываться в основном о том – что? То есть о цели – зачем! А после этого неизбежно возникает вопрос – как? Если заметили, Олег чаще задумывается о том, как достичь того или иного. Христианство распространялось постепенно, много столетий, проникало в души народов, образовывалось как центры, как гнезда и развивалось дальше, расширялось. Люди перемещались, общались, обменивались новостями, а в особенности о чудесах, а что может быть чудеснее, чем воскрешение из мертвых? Думая о том – «как?», Олег стал в своей управленческой практике наталкиваться на людей, которых он, кстати, давно знал, которые на его глазах обрели другую веру, а вместе с этим и другие человеческие качества. Он обратил на это внимание. (Я сейчас говорю о моем Олеге, романтическом.) Этими качествами были упорство и целеустремленность, глубокая посвященность во что-то, чего он еще не совсем понимал. Это были христиане, которыми возвращались из Византии его дружинники, купцы, княгиня Ольга. Наверняка она верила еще до своего крещения в Константинополе в 957 году. Языческая вера простая, для простых умов. Христианская – заставляет проникать в чудо и  хотя и не сразу, но задумываться о том, что будет после. Каковы будут последствия того, что ты сделал только что? Такой взгляд на вещи был нов, но и мой Олег был готов обновляться. Подчеркиваю – мой. А Василиса была счастливым случаем, который мог помочь душе раскрыться навстречу новой вере. Однако этот финал я намеренно оставил открытым, точнее – приоткрытым.

– В одной из заключительных сцен вашего романа среди собравшихся воинов после обращения к ним Олега проносится ропот: «Вещий…» До вас никто не давал оценку этому прозванию. Как вам видится значение этого условного титула?

– Святой! Однако и «вещий», потому что не могли князя-язычника назвать «святым».

– Евгений Михайлович, помните стихотворение Федора Сологуба: «Олег повесил щит на медные ворота/ Столицы цезарей ромейских, и с тех пор...»

– Да, да: ...«Олегова щита нам светит позолота»…

– Дальше Сологуб говорит, что с «немого севера» к щиту Олега, «блистающему звездой», нас «влечет не звонкий голос славы,/ Но мощно-медленный судьбины произвол». Как вы думаете, судьбина нас все еще влечет? Щит еще блистает?

– Федор Сологуб – автор, выражаясь корректно, многоплановый. Фамилия его – Тетерников, псевдоним ему придумал поэт Николай Минский в гостинице «Пале-Рояль», и в этих тяжелых, торжественного ритма стихах Федор Кузьмич взялся за Босфор в 1915 году, во время Первой мировой войны. Тогда были другие времена, для России это было важно, и союзники устно обещали по итогам войны решить вопрос проливов Босфор и Дарданеллы «сообразно с вековыми чаяниями России», но вместо этого помогли нам с революцией. А щит блистает, еще как блистает! Этот сюжет – такую демонстрацию силы и справедливости удалось повторить, только расписавшись на Рейхстаге, – пожалуй, можно считать самым ярким во всей нашей истории. Это был военный символ военной победы, смелости, отваги, правильно сформулированной политики. Человеческая история – история войн. Этот факт невозможно игнорировать. Конечно, хочется говорить о гуманности, однако сдерживает только сила: тогда можно говорить о гуманизме, когда нет войны. Только когда народ демонстрирует силу, от судьбы возможно не ждать произвола. Кстати, щит блистал три десятка лет до похода Игоря, и оттуда он нам светит по сей день, поэтому Олег – Вещий. История непрерывна. История большого народа, который не исчез с лица земли, может условно делиться на периоды, внутри которых присутствуют частные истории, но делить –  дело историков, это их работа, работа писателя – собирать.