Игра в миксер

Борис Акунин. Сокол и Ласточка. – М.: Олма Медиа Групп, 2009. – 624 с.

Новую книгу Бориса Акунина «Сокол и Ласточка» можно назвать провалом технологии, которую известный беллетрист выбрал способом поддержания своей писательской карьеры. Не литературной судьбы (при чем здесь литература?), ведь успешности этой карьеры не сможет повредить даже его последний роман. Если, конечно, прорезавшаяся в Григории Чхарташвили страсть к общественной деятельности окончательно не возобладает над писательской и ему удастся усидеть на двух стульях сразу.

На сей раз – как бы «пиратский» и «дневниковый». Текст состоит из записей в Живом Журнале современных читателю персонажей и выдержек из дневника барышни XVIII века. О стилистической аутентичности последнего судить не возьмусь. А вот попытка перенести ЖЖ в роман явно не удалась – несоответствие постов блогерской культуре бросается в глаза, использование «албанского» наречия выглядит настолько неестественным, что озадачило бы самих «падонков».

Сюжет своими поворотами мало отличается от предыдущих произведений этой акунинской серии. Современный отпрыск рода Фандориных, баронет Николас, для преодоления последствий мирового финансового кризиса отправляется на поиски сокровищ, о которых ему становится известно из дневника своей «пра-пра-пра» Летиции фон Дорн. Девушка отправилась на борту корсарского рейдера разыскивать плененного врагами, непутевого, но любимого отца. Далее следуют события, знакомые читателям хотя бы по мультфильму «Остров сокровищ».

Герои «маскарадят», безуспешно стараясь не выходить за рамки того, что автор понимает под жанровым колоритом. Оттого, вероятно, и возникает некая натужность, искусственность происходящего в обоих веках – и в XVIII, и в XXI. Скелеты в пиратском романе, конечно, дело обычное и даже необходимое, если эти кости не вываливаются из шкафа без всякого повода. Сюжет не спасает даже разумный попугай, исповедующий восточную философию. У Стивенсона птица той же породы доводила читателя до мурашек одним лишь воплем: «Пиастры!» В «Соколе и Ласточке» – исполняет должность осла, говорящего по-гречески. При том что Акунин – далеко не Апулей.

В этом много голливудского: те же «Пираты Карибского моря» хотя и развлекают недурно, но оставляют разочарование своими анахронизмами и сюжетными поворотами, подогнанными под маркетинговую необходимость. При всем уважении к Джонни Дэппу Джек Воробей сильно проигрывает в жизненности капитану Бладу или Джону Сильверу. Герой блокбастера радует кунштюками, но не вызывает сопереживания как литературный. Персонажи «Сокола и Ласточки» картонностью и картинностью не заслуживают даже таких аналогий. Хотя маркетинговая мотивация автора определенно просматривается.

Не впервые Акунин смешивает «классическую авантюру» с современностью при помощи миксера. Не первый год из одних и тех же ингредиентов создает свои коктейли, меняя лишь пропорции, отчего создается недолгое ощущение разнообразия. До поры это ощущение позволяло принимать новизну за свежесть. Но когда на смену достаточно цельным (насколько цельным может быть глянцевый миф) историям об Эрасте Фандорине пришли похождения его потомка Николаса, технология начала сбоить.

Григорий Чхартишвили сам, похоже, не заметил, как стал относиться к Борису Акунину серьезнее, чем следует. Фото Артема Чернова (НГ-фото)

В «Соколе и Ласточке» все то, что раньше позволяло Борису Акунину маскировать «игру в миксер» под литературную, исчезло напрочь. Похоже, от испуга не угодить всем потенциальным потребителям сразу. Кто испугался – автор или издатель, – судить сложно. Однако некие автобиографические черты прослеживаются в истории превращения бегства Николоса Фандорина от кризиса в поход за пиратским кладом.

При всем прочем неудача «Сокола и Ласточки» – это хорошо прежде всего для самого Бориса Акунина. Как фактор отрезвления. Прослыв (и заслуженно) мастером стилизации, он до сих пор не оправдал надежд поклонников серьезной литературы, при этом умудрившись создать себе репутацию «штучного» писателя, не принадлежащего к откровенно рыночной когорте бушковых, донцовых, марининых.

Отчасти для этого есть основания просто потому, что Акунин пишет лучше и интеллигентнее. Но и спрос с него поэтому другой. Череду бесконечных самоповторов уже тяжело маскировать чехардой жанров и стилизаций под лучшие образцы. Тем не менее Григорий Чхартишвили, ранее честно, хотя и не без кокетства, утверждавший, что с Бориса Акунина как с коммерческого писателя и взятки гладки, сам, похоже, не заметил, как стал относиться к себе серьезнее, чем следует.

Став знаменитостью и понимая, что ею нужно и оставаться (популярность у издателей для коммерческого писателя важнее читательской), он пишет, комментирует и высказывает вещи, совсем далекие от беллетристики. И остается на слуху уже благодаря этому, а не очередным приключениям Фандориных.

Это можно было бы понять – коммерческий успех требует постоянных пиар-усилий, – если бы при создании информационных поводов не использовался все тот же миксер. Создав коктейль из Бориса Акунина и себя, Григорий Чхартишвили, очевидно, добавил слишком много от образа серьезного писателя, существующего в русской литературе. При этом ему легко забыть, что «ФМ» ближе к радиодиапазону поп-музыки, чем к Достоевскому, а творческое переосмысление дореволюционного «авантюрного жанра» не дает права на толстовское: «Не могу молчать!» И если даже Борис Акунин напишет о приключениях Эраста Фандорина в ГУЛАГе, это не сделает его Солженицыным.

Право же, не припомню политических заявлений от той же Дарьи Донцовой. Очевидно, она достаточно умна для того, чтобы в отличие от Акунина рассуждать публично лишь о севрюге с хреном, ибо в кулинарных рецептах уже зарекомендовала себя авторитетом. Ценна, разумеется, гражданская позиция каждого, включая беллетристов и даже литературных критиков. Но навязывание себя как «совести нации» лишь на основании наличия собственного фан-клуба больше напоминает не саму чистоплотную разновидность саморекламы.

Понимание этого простого факта полезно не только при оценке современной российской «окололитературы», но и общества в целом. Кумиры таковы, каковы поклонники, и, когда на безрыбье объявляется хотя бы рак, многие готовы принять его за царь-рыбу. Рыночный бренд – за литературное имя. Уровень продаж – за моральный авторитет.

Это не значит, что в России не осталось серьезных писателей, тех, кто не бежит от современности в прошлое или гламур. Стало, к несчастью, меньше серьезных читателей. Так что, возможно, и на этот раз издатели Акунина не прогадают, рассчитывая на коммерческий взлет «Сокола и Ласточки». Заметно это и по богатому оформлению книги, стилизованной под старину до искусственной желтизны страниц. Вот за дизайн, пожалуй, 400 рублей, указанные на ценнике, отдать можно. Сразу в рамку и на стену. Не читая.