Петит

ПРЕДЪЯВЫ И ПРИГОВОРЫ

Наталья Рубанова. Коллекция нефункциональных мужчин: Предъяв. – СПб.: Лимбус Пресс, 2006 368 с.

Интригующее название, шокирующая аннотация, необычная обложка – этого достаточно, чтобы пробудить интерес к сборнику «предъяв» Натальи Рубановой. Но не только. Уже первые рассказы – т.н. «предъявы» – вводят читателя в недоумение: «Первый», «Крепленая проза» и др. Последующие – «Богемка», «Одеяло», «Несмертные записки» – вызывают любопытство, будоражат. А вот заключительная постмодернистская повесть «Анфиса в Стране чудес» (автор обозначает ее как «роман с реальностью» и использует в ней тексты из Тибетской книги мертвых, а также сказку Кэрролла «Алиса в Стране чудес») переворачивает все с ног на голову, словно бы требуя прочесть книгу заново.

В то же время сборник нельзя назвать гармоничным. В нем сталкиваются полярные суждения и мотивы, герои раздваиваются, отзеркаливаются и меняются местами – и даже образ автора видится со стороны двойственным.

Во-первых, Рубанова предстает перед нами в маске этакой интеллектуальной, бескомпромиссной стервы-феминистки, «ставящей беспощадный приговор», увлекающей читателя блистательным стилем, игрой в слова, цитированием – прямым и косвенным – как всемирно известных текстов, так и «субкультурных», а также черным юмором, которого у нее хоть отбавляй. Во-вторых, Рубанова – обогащенная разнообразным жизненным опытом «маска»: таковы и ее героини. Однако и им – сильным, интересным, небесталанным – бывает страшно: до надрыва, депрессии, суицида.

Мужчина ты или женщина, существенной разницы словно бы нет: следствие мужской нефункциональности – одна из причин одиночества и хронического несчастья женщины, а значит, по сути, та же нефункциональность (автор не дает однозначных указаний на трактовку термина – так воспользуемся же возможностью растолковать его сами).

Алексей Караковский

ЖИЗНЬ СЫЗНОВА

Ирина Маулер. Под знаком перемен, или Любовь эмигрантки. – М.: Водолей Publishers, 2006, 192 с.

Это любовный роман об эмиграции – нынешней, бархатной (да жестко спать, ибо горошины вечны, а грабли те же), об обыденном уже, вне ОВИРа и Воланда, перемещении из Москвы в Иерусалим, с Земляного вала на Святую землю. Сочный, солнечный, временами смачный (нота Бени) реализм прозы Маулер наложен на неизбывный сюр Израиля – где вечен полет вокруг гранаты и над гнездом вражьей «кукушки», крепка кость в горле от готики с тангейзерами, развесисты шумящие кроны русских корней (навскидку фамилии тель-авивских улиц: Орлов, Соколов, Жаботинский, Арлозоров, Дубнов, Усышкин). Добавим горячий ветер из застывшей пустыни и влажный бриз шевелящегося моря – Средиземье!

Сказочность этой земли, апокрифичность и тут же знакомые отроду, привычные московские люди, отважно (а по фиг!) прыгнувшие, перелетевшие в иную жизнь, в волшебную страну Из. Целое поколение, популяция «принесенных ветром» – как домик девочки Элли. Вживание, врастание в каменистую почву новой жизни – вот сюжет. Московская «женщина-с-ребенком» спускается с неба на плиты аэропорта Бен-Гуриона. Ее страсти, маленькие муки и радости, ее движение по жизни под знаком Весов судьбы – и доводится нам наблюдать. «Перемена участи», вздохнул бы Федор Михайлович, царствие ему небесное.

Главы в книге носят имена героев: Лена (главная), Таня, Света, Люба – это нежное, женское, желанное, русское; Эди, Габи, Нахум, Фред – это местное, мужское, чужеродное (вначале), только слезшее с Марса. По-нашему, по-простому – «изеры». Лене, совсем недавно жившей в Москве на обсаженном липами проспекте своего имени – Ленинском, и чувствующей, как выражался чаровник Борис Леонидович, «счастливое умиленное спокойствие за этот святой город», поначалу приходится несладко в беспокойной ближневосточной Касриловке, в вечно горящей избе. Но зато очень нескучно! Эмиграция ведь, братцы и сестры, – это побег в следующую жизнь, с сопутствующим треском кустов и ангельскими окриками вохры и кармы.

Повсюду по тексту разлита ностальгия – не только по златоглаво-белокаменной, но и просто по детству: «по голубиному уханью по утрам, запаху жженых осенних листьев, несмываемому вкусу незрелого крыжовника на руках» и вслед – по сладкой пиитической юности, тверской литинститутности (пусть со второго захода), ведущей, как обещала, не обманывая, к традиционной тетради героини: «Эмиграция – слово горькое, на родной земле лет уж сколько я, вот цветок горит – все без имени, а мне б кленовый цвет, да рябиновый┘»

Михаил Юдсон