Станиславский бы сказал: "Не верю!"

Бернард Шоу. О музыке. - М.: Аграф, 2000, 304 с.

В ПОРУ относительно неблагоприятного расположения звезд для самоутверждения Бернарда Шоу в качестве литератора те же самые звезды вполне благоприятствовали ему в сфере музыкальной критики. Смешно уже то, что целых шесть сложных лет, с 1888 по 1894 год, будущий великий драматург проработал в газете, называющейся опять-таки не иначе, как "Star".

Поскольку основным достоинством критических статей Шоу, посвященных музыке, несмотря на энциклопедическую образованность их автора и его способность к свободному чтению оркестровых партитур, остается стиль, мне представляется вполне уместным обширное цитирование.

О своих музыкальных познаниях сам Бернард Шоу говорит следующее: "┘я уже успел убедиться, что мои заметки о музыке и музыкантах ценятся высоко лишь потому, что многие мои почитатели считают их великолепным блефом, гвоздь которого в том, что при моем полном незнании музыки, я необычайно изобретательно подделываюсь под музыкального критика, чтобы удовлетворить свою страсть к мистификациям и парадоксам. <...> Наконец, мне до того надоело слышать простодушное восклицание: "О! Так вы все-таки кое-что понимаете в музыке!", что теперь я тщательно избегаю выставлять напоказ свои знания".

Отчасти это правда. В основном в своих статьях Шоу говорит о себе самом и о том, как он делает то, что в данный момент он делает. Это неудивительно, принимая во внимание артистизм его натуры. Хотя его эрудиция в области именно теории музыки время от времени прорывается наружу. Но скорее всего исключительно для дополнения собственного и без того яркого образа. В статье 1891 года "О Масканьи и о двух типах композиторов" мы находим буквально следующее: "┘публика приучилась смаковать самые острые диссонансы - нонаккорды, ундецим и терцдецимаккорды на тонике, - неподготовленные в любых своих обращениях (смотрите-ка, я тоже эрудирован не хуже иных прочих!) - без всяких гримас, какие искажали физиономии наших предков, когда их слух, избалованный хроматическими усладами Шпора и его современников, возмущался простым доминантсептаккордом".

Отсюда явствует, что Шоу, прямо скажем, не всегда удавалось держать данное им редактору "Звезды" обещание "не писать о Бахе в "си-миноре". Кстати, появлением этого сборника статей мы обязаны именно отказу того же главного редактора "Звезды" от услуг Шоу в качестве политического обозревателя, поскольку в тот период, по словам самого писателя, он "┘проповедовал социализм на каждом перекрестке".

Однако несмотря на общий шутливый тон данной рецензии, вызванный, в свою очередь, тоном самих критических статей Бернарда Шоу, нельзя отрицать, что его работы бесспорно можно признать действительно очень качественными образцами мировой музыкальной критики. А то, что они выполнены в настолько индивидуальной манере, что степень ее может показаться кому-то чрезмерной, вряд ли можно считать недостатком. Сегодня интересны эти работы классика мировой литературы. Интересны потому, что их профессиональный уровень и поныне остается недостижимым для многих современных музыкальных критиков.

Рассуждая о проблеме сочетания в одном человеке разных способностей в той же статье "О Масканьи и о двух типах композиторов", Бернард Шоу пытается нарисовать образ идеального, с его точки зрения, композитора: "Велик тот композитор, который благодаря редчайшему совпадению является одновременно и великим музыкантом, и великим поэтом, кто одарен чудесным слухом Брамса, но не его заурядным мышлением, кто подобен Мольеру в его интуиции и воображении, но не в его музыкальном бесплодии".

За шесть лет своей работы в "Звезде" Бернарду Шоу постепенно удалось создать несколько музыковедческих циклов, каждый из которых, посвященный самым общим темам, поднимает не только музыкальные, но и общекультурные проблемы, таким образом предвосхищая жанр культурологического эссе, столь ярко выразившего себя уже в XX веке. Таковы, например, его статьи, объединенные общим названием "Вагнер и вагнерианство". Названия статей из этого цикла говорят сами за себя: "Опера и музыкальная драма", "Старая музыка и новая музыка", "Девятнадцатый век".

Оригинальностью подхода и суждений отличаются и статьи, посвященные анализу творчества самых разных композиторов и исполнителей, объединенные в данной книге в раздел "В концертном зале". Шоу рассуждает о Генделе и о Бахе, а также о своих старших современниках - Шумане и Берлиозе. Особенно подробно освещается творчество Людвига ван Бетховена на материале четырех симфоний и поздних квартетов.

В том же разделе российского читателя ждет сюрприз: две статьи, посвященные творчеству Петра Ильича Чайковского. Прямо скажем, будучи живым и необыкновенно эмоциональным человеком, Бернард Шоу в каждой из них высказывает совершенно полярные мнения о масштабах таланта гениального русского мелодиста. О Втором фортепианном концерте, услышанном Шоу 2 мая 1890 года, он пишет следующее: "┘произведение не содержало ничего нового. Оно импульсивно, пышно, трудно для исполнения и претенциозно; но в нем нет запоминающихся черт, нет оригинальности, нет умения преподнести солирующий инструмент, в общем, нет ничего, что может возбудить внимание или остаться в памяти". Однако на этом Шоу, видимо, находившийся в тот злополучный день не в настроении, не успокаивается и даже делает далеко идущие выводы, нелишенные и социального пафоса: "Подростковый энтузиазм, революционные страсти и запоздалый романтизм славян не могут дать Англии ничего, кроме игрушек для молодежи".

Спустя четыре года, уже после смерти Чайковского, о которой критик как бы мимоходом упоминает в скобках ("Чайковский недавно скончался"), Шоу, анализируя Шестую симфонию, уже иначе оценивает "запоздалый романтизм славян", хотя и не перестает иронизировать: "Чайковский обладал подлинно байроновской силой в умении быть трагичным, торжественным и романтичным на ровном месте. Подобно Чайльд Гарольду, который в рядовой момент своей жизни умудрялся быть более трагичным, чем рядовой англичанин перед казнью, Чайковский мог ввести роковую дробь барабанов или заставить тромбоны издавать похоронный глас судьбы безо всякого повода".

Соглашаться или не соглашаться с этим высказыванием Бернарда Шоу - исключительно личное дело каждого, но не согласиться в очередной раз с тем, что истинно талантливый человек талантлив во всем, придется любому.

Хотя┘ В контексте всего критического наследия английского драматурга его следующая сентенция из авторского предисловия к сборнику выглядит пугающе остроумно: "Если бы мне пришлось повторить свою жизнь, я посвятил бы ее изобретению разных приспособлений - наушников, микрофонов и тому подобного, - при помощи которых шум, производимый музыкальными маниаками, доходил бы только до них".