Андрей Конопляник
Встреча лидеров России и Китая в ходе первого визита президента Владимира Путина после его избрания на новый срок должна была продемонстрировать отсутствие каких-либо проблем в отношениях двух стран. Фото Reuters
Многие считают, что поворот, и даже более радикально – разворот России на Восток, начался с 2022 года. По моему мнению, это не так. Это произошло много раньше, но началось лишь тогда, когда для этого созрели материальные предпосылки.
Великий Николай Константинович Байбаков (заместитель председателя Совета министров, председатель Госплана СССР в 1965–1985 годах. – «НГ- Энергия») утверждал, что «нефть всегда течет с Востока на Запад». Во времена СССР это было верное утверждение. Ресурсная база с течением времени уходила все дальше на восток: после Баку – Урал-Поволжье, затем Западная Сибирь. Потребители/рынки же с течением времени перемещались все дальше на запад: поставки шли сначала в европейскую часть СССР, где было сосредоточено 80% населения и промышленного потенциала страны, затем в страны Совета экономической взаимопомощи (СЭВ), затем в Западную Европу.
Освоение новых ресурсных баз на востоке СССР (а в 1990-е годы и в РФ) было нацелено на покрытие прироста спроса в европейской части СССР/РФ и в Европе, и на возмещение выбытия добывающих мощностей, нацеленных на поставки в западном направлении. Время опоры на Азию в ХХ веке еще не пришло – там не было должных объемов спроса, чтобы экономически обосновать освоение месторождений на востоке страны и крупномасштабные поставки (для получения эффекта масштаба) оттуда в Азию.
В начале 1990-х годов стала вызревать и формулироваться концепция устойчивого развития российской энергетики с опорой на «три ноги». Первым на моей памяти ее выдвинул и сформулировал в 1990–1991 годах академик РАН Алексей Макаров, что Россия должна опираться на три континентальных рынка: внутренний российский плюс экспортные европейский и азиатский. Я назвал эту его концепцию «триногой Макарова» (здесь и далее сохранена орфография автора. – «НГ- Энергия»). Это значит, необходимо развивать энергетическую инфраструктуру, связывающую эти рынки и российскую ресурсную базу невозобновляемых энергоресурсов (НВЭР), чтобы иметь возможность при необходимости маневра потоками между ними. И формировать таким образом Евразийское энергетическое пространство (ЕЭП).
Три вектора
Ответом России на грядущее необратимое закрытие европейского рынка для российских энергоресурсов с 2027 года в соответствии с программой REPowerEU – «Перезагрузи ЕС» – является неизбежное перераспределение энергетических потоков в рамках трех векторов «триноги Макарова». Происходит:
– временное увядание вектора «А» (европейский рынок). Неизбежна долговременная утрата рынка ЕС для РФ в результате целенаправленного двойного разорения Европы через организованный США конфликт Украины и России при поддержке ЕС/НАТО;
– рост значения вектора «Б» (внутренний рынок РФ). Я вижу три группы приоритетов на этом направлении.
Во-первых, энергоэффективность, включая ее энергетические эффекты (рост отдачи/полезной работы с единицы используемой энергии), инвестиционные эффекты (снижение потребности в инвестициях на добычу/производство первичной энергии при сохранении того же количества энергии, подведенной к конечному потребителю с перенаправлением высвободившихся средств на иные приоритетные цели страны), климатические эффекты (уменьшение выбросов вследствие снижения объема вовлекаемой в хозяйственный оборот энергии и оборудования для ее производства, переработки, транспортировки, преобразования).
Во-вторых, опора на газ (в том числе для ускоренной экономически эффективной утилизации невостребованных в Европе объемов, под которые были созданы мощности по добыче) с использованием нетрадиционных решений. Например, за счет ускоренной децентрализованной газификации (и электрификации на ее основе) огромных неосвоенных территорий России к востоку от Урала и в Арктической зоне на основе малотоннажного СПГ (мтСПГ в криоцистернах и танк-контейнерах), модульного энергоснабжения (дискретного ряда газовых турбин малой мощности, комбинируемых в электростанции под нужную нагрузку) и беспилотных грузовых дирижаблей как всесезонного всепогодного средства доставки танк-контейнеров с мтСПГ и крупнотоннажных модулей для маттехснабжения, как замена северному завозу в условиях отсутствия стационарной транспортной инфраструктуры.
В-третьих, опора на собственные силы, ибо реальный суверенитет, в том числе на природные ресурсы, обретается через интеллектуальный, технологический и финансовый суверенитет;
– рост значения вектора «В» (азиатский рынок). Поворот на Восток – это не вынужденное, но объективно-обусловленное решение. Задачей которого должна являться энергетическая консолидация Евразии на основе общих приоритетных целей устойчивого развития (ЦУР) ООН, чтобы на смену «долгому веку США» (термин Джованни Арриги) пришел не «век Китая», но «век Евразии». Нужна система объединенных/интегрированных решений в рамках векторов «Б» и «В» «триноги Макарова» для достижения «эффекта масштаба» и других синергетических эффектов (расширение рынков, снижение удельных затрат, увеличение числа вовлеченных игроков…), чтобы переход от системы доминантных для России до 2022 года векторов «А» плюс «Б» в рамках Большой энергетической Европы (БЭЕ) к ставшим доминантными с 2022 года векторам «Б» плюс «В» в рамках ЕЭП прошел с разумно меньшими издержками.
В рамках «века Китая» России, похоже, уготована роль одного из (неключевых) транзитных коридоров, связывающих Китай с Европой в рамках китайского мегапроекта «Один пояс – один путь» (ОПОП). Он включает семь транспортных коридоров (шесть сухопутных и один морской), связывающий Китай с Европой в основном в обход РФ (см. схему на стр. 10). Участие в этом проекте дает РФ лишь плюсы (эффекты домино) зависимого развития от роли пристяжной в упряжке, где роль коренника (или возницы, направляющего движение) принадлежит Китаю.
«Сопряжение ЕАЭС и ОПОП», то есть встраивание ЕАЭС в ОПОП как дополнительной зоны транзитных путей для транспортировки грузов, является лишь частным решением, хотя и взаимодополняющим, исходя из географии доминантных коридоров: инфраструктурные транспортные коридоры ОПОП – горизонтальные (Европа–Китай), ЕАЭС – вертикальный (Север–Юг). Эти коридоры решают взаимодополняющие и непротиворечивые транспортные задачи, но обеспечивают лишь частичную Евразийскую интеграцию преимущественно под решение сформулированных «под себя» задач Китая.
Поэтому предлагаю добавить к интеграции на основе транспортных транзитных коридоров энергетический срез для перехода к общеевразийской интеграции – к энергетической консолидации Евразии на основе общеприоритетных для всех ее государств целей устойчивого развития – в первую очередь самой главной ЦУР-1 ООН.
Сегодня в западном мире на высшую ступень в иерархии приоритетов поставлена борьба за сохранение климата, а это ЦУР-13 из 17 Целей в области устойчивого развития ООН. То есть эта ЦУР не обладает высшим приоритетом, она даже не входит в верхнюю часть списка приоритетов ООН.
В странах Евразии главными приоритетами остаются ЦУР, расположенные в иерархии выше (в том числе много выше) ЦУР-13: ЦУР-1 (ликвидация нищеты), ЦУР-2 (ликвидация голода), ЦУР-6 (чистая вода и санитария), ЦУР-7 (недорогостоящая и чистая энергия) и др. Достижение этих ЦУР невозможно без решения проблемы «энергетической бедности», что является общим объединительным началом для всех государств Евразии. При этом ЦУР-7 не должна искаженно пониматься как переход на ВИЭ и отказ от невозобновляемых энергоресурсов (НВЭР). То есть речь должна идти не о превратно понимаемой «декарбонизации» (отказ от НВЭР), но о низкоэмиссионном развитии при использовании всех видов и источников энергии (похоже, даже в наиболее радикально заточенной на ВИЭ Европе начинают постепенно склоняться к такому пониманию). То есть нужна эффективная комбинация НВЭР плюс ВИЭ, плюс энергетической и эмиссионной эффективности их использования, включая утилизацию отработанного оборудования.
Значит, нужна комбинация решений на основе эволюционного плюс революционного НТП, активная выработка и применение нетрадиционных решений не только на основе ВИЭ, хотя именно к последнему (только ВИЭ и их производные) западное сообщество подталкивает пока весь остальной мир.
|
|
(1) Экономический коридор Китай–Монголия–Россия, (2) Новый экономический коридор «Новый Евразийский сухопутный мост», (3) Экономический коридор Китай–Центральная Азия–Западная Азия, (4) Экономический коридор Китай–Пакистан, (5) Экономический коридор Бангладеш–Китай–Индия–Мьянма, (6) Экономический коридор Китай–Индокитай, (7) Морской шелковый путь XXI века. Схема автора (Увеличить карту) |
Приоритеты и риски
Материальной основой для многосторонней взаимовыгодной сбалансированной консолидирующей политики России в Евразии является формирование общей энергетической инфраструктуры в рамках создания ЕЭП. Для этого необходимы в том числе эффективные взаимоприемлемые механизмы заемного финансирования инвестпроектов по приемлемым кредитным ставкам и инструменты минимизации инвестиционных рисков.
Россия должна избежать соблазна замещения надолго утраченного рынка ЕС китайским – это контрпродуктивная задача. Разворот европейских поставок на Восток по модели этих поставок (экспорт сырья, даже не продукции первого передела, ибо нефтепродукты таковым не являются) чреват риском «перепопадания» из англосаксонской ловушки в китайскую.
России нужно взяться за энергетическую консолидацию Евразии на основе общей для государств макрорегиона задачи – борьбы с энергетической бедностью. Следовательно, необходимо стимулировать и объединить усилия государств региона (а лучше возглавить как минимум идеологически и концептуально) на формирование общего/единого Евро-азиатского энергетического пространства, пока без «третьей ноги» (от БЭЕ – к ЕЭП). Возможности для консолидирующей роли России на этом пути в энергетической сфере у нашей страны есть, но ждут и ловушки.
Нефтегазовая ловушка – ловушка попадания в порочный круг зависимости от экспорта сырья для импорта всего остального («все куплю, сказало злато…»). Ее называют «голландской болезнью», или эффектом Гронингена, ссылаясь обычно на историю и экономические последствия освоения голландского газового месторождения Гронинген (открыто в 1959 году, начало промышленного освоения – 1963 год). Однако справедливости ради отметим, что первоначальная «голландская болезнь» связана с тюльпаноманией XVII века в этой стране, завершившейся биржевым крахом 1635–1637 годов.
В СССР рост экспорта нефти и цен на нефть в 1970-е годы обеспечили взрывной рост валютной выручки, что позволило наращивать импорт продовольствия, машин и оборудования, ширпотреба при сохранении низкой эффективности экономики страны. Но падение нефтяных цен в середине 1980-х годов привело к кризису внешней торговли страны, сокращению золотовалютных резервов, росту внешнего долга и в итоге к фактическому банкротству СССР.
Постсоветская Россия с начала 1990-х годов и до санкций 2014–2022 годов, после разрыва внутри- и межотраслевых производственных цепочек после распада СССР и СЭВ, в условиях жесточайшего финансового кризиса 1990-х годов, связанного с системной трансформацией страны, продолжала находиться в этой ловушке. Поэтому провал нефтяных цен после азиатского финансового кризиса 1997 года привел к дефолту; а рост нефтяных цен 2000–2008 годов и предельно высокие их уровни в 2009–2014 годах стали основой экономического бума середины нулевых: экспорт нефти и газа обеспечил импорт многого остального.
Можно ли избежать «голландской болезни», опираясь на нефть и газ? Можно, пример – Норвегия. То есть причина не в нефти и газе, а в модели хозяйствования: где и как монетизируются нефтегазовые доходы и локализуются мультипликативные эффекты от нефти и газа. Пример упущенных возможностей на этом пути в нашей стране – несостоявшаяся модель массового применения режима соглашений о разделе продукции (СРП) в России в 1990-е годы. Она дала бы возможность использовать будущую государственную долю прибыльной нефти проектов СРП как гарантированное ликвидное обеспечение под финансирование широкомасштабной модернизации/реконструкции обрабатывающих отраслей страны в народнохозяйственных интересах, нацелив их на производство высокотехнологичного наукоемкого оборудования для нефти и газа. То есть создавался бы необходимый для запуска этих производств «эффект масштаба». Но увы… режим СРП в России был целенаправленно уничтожен.
Можно ли избежать нефтегазовой ловушки («голландской болезни»), сохраняя сотрудничество в энергетике? Ответ «нет», если речь идет только об экспортных поставках первичных энергоресурсов (или сырья низших переделов) на импортных энерготехнологиях, тем более или преимущественно в одну страну. Ответ «да», если вести речь об энерготехнологическом сотрудничестве, на новых направлениях, в рамках новых совместных, в том числе нетривиальных решений, как технологических, так и организационно-управленческих, в том числе по широкому кругу стран, объединенных решением одной общей для всех задачи.
Например, на основе мтСПГ и бизнесов и инструментальных решений вокруг него для борьбы с энергетической бедностью в Евразии. Или на основе модульных, в том числе плавучих, мини-АЭС, типа и на основе нашей АЭС «Ломоносов», которые будут особенно актуальны – и, не сомневаюсь, конкурентоспособны – в островных экономиках Евразии. Или по разработке утилизационных/ликвидационных технологий. Эта проблема является особенно актуальной (но пока недооцененной) для ВИЭ, ибо отсутствуют эффективные (или просто отсутствуют) технологии утилизации отработанных элементов ветряных и солнечных электростанций, аккумуляторных батарей. Или по созданию совместных (с бизнесами заинтересованных стран Евразии) вертикально интегрированных энергетических компаний вверх по цепочкам создания стоимости в области высоких переделов по принципу «обмена активами» и сложения компетенций, отталкиваясь от того, что не сработало (что, например, «Газпрому» не дали реализовать) в Европе. Но используя при этом и положительный опыт регулирования ЕС, например механику «проектов общего интереса» и др.
В основе англосаксонской ловушки лежит аксиома любой программы действий США при любых обстоятельствах и во взаимоотношениях с любыми партнерами: «помогая другим, помогаешь себе».
Вот пример коллективной англосаксонской ловушки США и ЕС, в которую попали постсоветская Россия, страны СНГ, Восточной Европы в 1990-е годы и далее. Это «программы техпомощи» США в рамках Международного валютного фонда, Всемирного банка, Эксимбанка США (US EximBank), агентства USAid, программа техпомощи ЕС Tacis и др. Все они были нацелены на встраивание государств бывшего СССР/СЭВ в мировую/глобальную экономику по западным правилам. Эти правила были новыми для формирующегося российского, постсоветского и восточноевропейского бизнеса, что означало для него дополнительные транзакционные издержки и частичную утрату конкурентоспособности. Но эти правила были привычными для западного бизнеса, что означало минимизацию рисков и создание конкурентных преимуществ для его работы на пространстве бывшего СССР/СЭВ. Это встраивание в мировую (западную) экономику происходило в значительной мере на западном оборудовании, ибо приобретение и постпродажное обслуживание англосаксонского оборудования было быстрее, дешевле, качественнее, эффективнее (то есть оно было на тот момент наилучшим в терминах «цена–качество» в рамках производственного цикла «покупка–эксплуатация»), чем производство отечественного в условиях одномоментного разрыва кооперационных связей в рамках бывшего СССР и СЭВ и долгого финансового кризиса, связанного с переходным периодом системной трансформации страны. Эта ловушка обеспечивала привязку к западным стандартам, ГОСТам и т.п., то есть обрекала на расширяющуюся воспроизводственную спираль зависимости от Запада, тем более что западные страны активно применяли программы поддержки своего экспорта.
Нацеленная на такую поддержку типовая модель Эксимбанка США и экспортных агентств других стран коллективного Запада (США, ЕС, Японии) предусматривала комбинацию экспортных связанных кредитов (льготное, длинное кредитование, обычно под госгарантии), плюс экспорт оборудования страны-кредитора, плюс транспортное обслуживание компаниями страны-кредитора, плюс постпродажное сервисное обслуживание, ремонты оборудования специалистами/персоналом страны-кредитора. Возврат кредитов (основного долга плюс процентов по кредиту) при длинных сроках их погашения даже при низкой ставке – это высокие кумулятивные процентные выплаты за обслуживание кредита, которое производилось обычно сырьем или продукцией низших переделов.
По сходной модели устроена потенциальная китайская ловушка. Только у нее есть отличительные черты от англосаксонской, по крайней мере в энергетической сфере, – китайское финансирование дороже англосаксонского и его объемы менее обильны, а уровень китайских технологий ниже.
Мы с моими магистрантами Губкинского университета в 2015 году, после первой волны антироссийских технологических и финансовых санкций, последовавших в ответ на «крымскую весну», доказали это, проведя соответствующий сравнительный анализ и опубликовав его в работе «Влияние антироссийских санкций на освоение нефтегазового потенциала российского арктического шельфа – и развилки энергетической политики России» (см. www. konoplyanik. ru).
Примеры стран, попавших в ловушку китайской модели сотрудничества, широко известны – Туркмения, Пакистан (в рамках экономического коридора Китай–Пакистан – обозначен номером 5 на схеме), Шри-Ланка (в рамках Морского шелкового пути XXI века – обозначен номером 7 на схеме) и др. В ее основе – связанные дешевые китайские кредиты, китайское оборудование и рабочая сила, наводнение рынка дешевыми китайскими потребительскими товарами, угнетение отечественной промышленности и т.п.
При этом отмечу, что Китай зачастую умеет захлопывать такую ловушку много быстрее, чем англосаксы.
Если на смену «долгому веку США» идет «век Китая», то в условиях западных антироссийских санкций существует риск замены англосаксонской ловушки на китайскую. Такой риск для РФ объективно существует после 2014 года, но особенно усилился после 2022 года. Достаточно взглянуть на то, как изменился парк иностранных автомобилей на улицах крупных российских городов. Уже происходит замещение англосаксонского оборудования и финансирования китайским, что допустимо, на мой взгляд, как временное краткосрочное решение, но велик риск его превращения в долгосрочную зависимость. Риск всех ловушек один – избыточная зависимость от одного товара, покупателя, продавца, отсутствие их диверсификации, множественности выбора, конкуренции. Отсюда следуют зависимое (подчиненное) развитие, утрата суверенного выбора. Возникает конфликт между сиюминутным удобством бизнеса и долгосрочными интересами страны.
Решение проблемы непопадания в указанные ловушки – только внутри страны. Это обретение технологического, финансового, интеллектуального суверенитета, что в итоге даст возможность обрести реальный суверенитет над своими природными ресурсами. Но текущая политика Банка России убивает проектное финансирование и финансирование НТП запретительной ключевой ставкой – сегодня 16%.
Финансирование только из прибыли, фактический запрет на инвестиционное (длинное) кредитование приводит к исключению коммерческих банков из финансирования экономического развития страны, значительная часть бюджета идет на компенсацию им разницы процентных ставок в рамках программ льготного кредитования. То есть частное финансирование создания передового отечественного конкурентоспособного оборудования угнетается, растет тем самым спрос на финансирование государственное, но значительная его часть отвлекается на компенсацию комбанкам процентной разницы вместо финансирования развития. Вариант возможного решения: целевое эмиссионное финансирование под будущий спрос и будущие налоговые поступления от него. Формирование же гарантированного сбыта обеспечивается по модели долгосрочного контракта, как в газовой отрасли. Консолидированный спрос должен собираться и обобщаться не в рамках частной инициативы отдельных компаний, а в рамках государственного мониторинга и госзаказа. Удастся ли избежать китайской ловушки?
Дарья Гармоненко 
