Насколько Россия подготовлена к вызовам ХХI века

Роботы в японском ресторане, обслуживающие посетителей. Фото Reuters

В 2017 году в России стартовала программа цифрового развития. В экономически лидирующих странах мира проекты, которые относят к комплексу процессов Индустриализации 4.0, начались в заметном масштабе намного раньше и зашли намного дальше. Тон в них во многом задали Япония и Германия, где в отличие от США цифровой переход охватил преимущественно гражданский промышленный сектор. Именно представитель японской промышленности Норицугу Уэмура из Mitsubishi Electric вручил летом 2016 года на выставке в Екатеринбурге Владимиру Путину видение вопроса цифровизации с акцентом на вызовы перехода к Обществу 5.0. С тех пор многое произошло, но по-прежнему ряд ключевых вопросов требует прояснения. В первую очередь – цена вопроса, условия и последствия всеобщей цифровизации. 

Перспективы мирового производства промышленных роботов. Инфографика с сайта www.tesla-tehnika.biz

Цена вопроса 

Ситуации с ухудшением положения России в мировой экономической системе традиционно осмысливаются в укрупненных терминах необходимости ускорения экономического роста ВВП с неявной цитатой известного высказывания («иначе нас сомнут»). Ускорение темпов роста неизбежно ставит вопрос о готовности государства и общества пойти на определенные жертвы в текущем потреблении в пользу инвестиций и в интересах будущих поколений. В недавней истории периодом, когда страна «вкушала» плоды повышенной доли потребления, были тучные нулевые, хотя они всего лишь к 2010 году восстановили валовой объем экономики 1990 года, правда, при существенных сдвигах ее структуры. Затем наступило «потерянное почти-десятилетие», за которое ВВП и инвестиции выросли всего лишь на  несколько процентов. Доля инвестиций в основной капитал составила лишь 17%, уступив средним значениям и развитых стран (20%), и развивающихся (33%). 

Между тем реальное состояние российской экономики вновь требует наращивания инвестиций, вынуждая нынешнее поколение к относительному затягиванию поясов. Минимум стратегических задач, которые предстоит решать в обозримой перспективе, включает технологическую модернизацию производства с доведением «экономики знаний» до трети в структуре ВВП, создание современной транспортно-логистической инфраструктуры, удвоение объемов жилищного и социально-бытового строительства. При этом декларируется установка на повышение качества жизни, рост ее продолжительности. Поставленные цели требуют темпов роста в 4–6% и доли инвестиций в 25–35%. Такие темпы и пропорции позволят России к 2030 году обойти Германию и Японию по объему ВВП (по паритету покупательной способности) и выйти на 15–20-е место в мире по ВВП на душу населения. 

Однако достижение таких темпов – непростой вызов для России. Годовой прирост на уровне 1,5% – таковы реальные российские темпы в 2017 и 2018 годах при среднемировых около 4%. Традиционная («аналоговая») экономика, где основные фонды изношены почти наполовину, вряд ли способна резко ускориться. Более высокий шанс совершить прорыв в развитии есть у цифрового сегмента российской экономики. Она опирается на новый и быстро развивающийся технологический базис – Всемирную сеть Интернет, облачные вычисления, блокчейны, трехмерную печать, роботизацию, электронную коммерцию, интернет-банкинг, электронные платежи и документооборот, интернет-рекламу, интернет вещей, «умные» дома и города, телемедицину и т.д. В некоторых из них есть неплохие стартовые позиции, и Россия даже числится в группе лидеров мировой цифровизации, правда, в нижней ее части. По оценкам международных экспертов, Россия занимает передовые позиции в ряде сегментов цифровой экономики, в частности в обработке больших данных (big data), визуализации, автоматизации рекламы, маркетинговых технологиях. Однако страна в целом занимает менее выдающиеся позиции в международных сравнениях по специализированным критериям. Польза любых рейтингов в том, что они фокусируют внимание на проблемах, главные из которых – «долина смерти» между наукой и массовым внедрением инноваций, падение количества патентных заявок, уровень внутреннего предложения и спроса на цифровые продукты и технологии. В большинстве сегментов цифровой экономики Россия все же отстает от передовых зарубежных технологий и вынуждена платить иностранным правообладателям и производителям значительные средства за их трансфер. 

Доля цифровой экономики в общем объеме ВВП России сейчас оценивается в 3%, в перспективе эта цифра должна стать двузначной. При этом российская экономика остается сильно неоднородной, в ней сосуществуют зоны отсталости и зоны роста, разные технологические уклады, разнородные социально-профессиональные группы и интересы. Но риск необратимого технологического отставания признан сегодня официально как один из наиболее серьезных вызовов, который стоит перед Россией. Для решения этой проблемы сделана ставка на комплекс национальных проектов, среди которых значимое место заняла и цифровая трансформация. Следует признать, что не многие программы в современной России осуществляются в таком ударном формате. 

Реальная ситуация оставляет, однако, немало вопросов. Они в конечном счете сводятся к двум ключевым: 1) как осуществить цифровой переход, без которого невозможно развитие страны со всеми вытекающими последствиями для безопасности, суверенитета и качества жизни – это, по сути, решение проблемы управления развития, и 2) каким видится результат этого перехода, какое общество и в конце концов какое человечество возникнет в результате всех этих перемен. 

Любое управление, тем более управление развитием, требует в первую очередь точной диагностики исходного состояния. Обратимся к результатам проведенного нами в 2018 году исследования адаптивности высокотехнологичного комплекса России к реалиям цифровой экономики. Речь идет о цифровой зрелости промышленности. Уровень цифровизации банковской деятельности, связи, СМИ будет наверняка выше, но все-таки именно состояние промышленности является индикатором цифровой зрелости всей экономики. 

Цифровая зрелость российской промышленности 

Цифровую трансформацию справедливо связывают с новой индустриализацией. Для России, как и для других стран, новая индустриализация предполагает комплекс мер по обновлению технологий и организации производства. Достигнутая к 2010-м годам встроенность (и соответственно зависимость) экономики России в глобальные технологические и финансовые институты при ужесточающихся санкциях делает этот процесс болезненным и турбулентным на достаточно длительный исторический период. 

Очевидно, в этом контексте перспективы цифровизации в российской экономике существенным образом определяются состоянием и трансформацией именно высокотехнологичного промышленного сектора. Кратко приведем основные итоги исследования, касающиеся наиболее и наименее вероятных цифровых изменений, готовности промышленных предприятий к их осознанию и учету в управленческой практике, ключевых рисков цифровизации и основных «стратегических разрывов». 

Наиболее вероятные элементы цифровой трансформации, которые, по ожиданиям, будут в ближайший период проявлены во внешней среде и (или) будут внедряться на предприятиях высокотехнологичного комплекса (ВТК) России, включили три блока изменений. Во-первых, идущее развертывание цифровой инфраструктуры (электронные торговые площадки, широкополосная связь, аддитивное производство, системы управления ресурсами, включая интеллектуальные); во-вторых, обострение цифровых угроз; в-третьих, разработка и обеспечение доступности новых производственных и управленческих технологий, опирающихся на цифровые решения. 

Довольно значительный ряд цифровых изменений представился участникам проекта маловероятными в среднесрочной перспективе. В первую очередь это внедрение передовых технологий, которые находятся на самой начальной фазе своего жизненного цикла: квантовые технологии, разработки по «улучшению человека» и управлению свойствами биообъектов, природоподобные технологии, нейротехнологии. 

В то же время обнаружен достаточно высокий уровень компетенций и готовности к освоению таких элементов цифровой экономики, как использование электронных торговых площадок в качестве основного инструмента приобретения товарно-материальных ценностей и услуг, внедрение высокоскоростных широкополосных сетей связи, систем кибербезопасности, технологии SEO-оптимизации, аддитивное производство и т.п. 

Выявлена сильная взаимосвязь между признанием сравнительно слабых компетенций в ряде цифровых областей и оценкой их как наименее вероятных. Наименьшая компетентность промышленности обнаружена в таких областях, как квантовые технологии, разработки по усовершенствованию человека и управление свойствами биообъектов, природоподобные технологии. Признано также на текущий момент практическое бессилие перед таким высокоранговым риском, как деградация естественного интеллекта. Очевидно, что отчасти такие выводы связаны с особенностями новых технологий, разработка которых под силу лишь специализированным научно-технологическим структурам, которых штучное число и в мире, и, как говорится, «да что там в мире, в России!». Более того, часть передовых технологий вообще неправомерно относить к цифровым, они представляют собой уже «зацифровую эпоху». Но то, что даже быстро распространяющиеся технологии, дающие импульс к образованию новых отраслей и множества новых элементов экосистемы (технологии распределенного реестра, цифровая экосистема маркетинга, продуктовые каталоги, «цифровой гражданин» и др.), слабо освоены кадровым корпусом большинства предприятий ВТК, сигнализирует о реальной проблеме управления на высшем уровне государственной научно-технологической политики. Это касается и феномена деградации естественного интеллекта, явно указывающего на известные проблемы образования на всех его этапах – от начального до высшего, вплоть до кадров высшей квалификации. 

Наивысшие риски, генерируемые цифровизацией, ассоциируются прежде всего с киберугрозами во всем разнообразии их проявлений, за ними, с существенным отрывом, следуют такие риски, как деградация естественного интеллекта, транснациональный характер конкуренции и цифровая трансформация государства и общества. Последние два фактора воспринимаются не только как угрозы, но и как возможности, требующие эффективного управления. 

Характерно, что вторая по значимости угроза – деградация естественного интеллекта – практически никак не включена в управленческий процесс на уровне организаций. Это отчасти объяснимо: проблема имеет даже не отраслевой, а общенациональный и глобальный масштаб и затрагивает весь образовательный цикл. Например, в США эта тематика рассматривается через призму повышения научной грамотности всего населения, начиная с детского сада и до высших академических сфер. Рост научной грамотности там обеспечивается специальным законодательством и политикой. 

Тренд деградации естественного интеллекта охватывает целый клубок новейших явлений, включая широкое распространение клипового мышления, вытесняющего мыслительные практики, восходящие к логике и традиционной грамотности; рост интеллектуально-психической зависимости от электронных устройств (аутсорсинг функции памяти гаджетам – одно из ярких проявлений этого явления); стирание граней между действительностью и иллюзиями, что серьезно облегчает манипулирование массовым сознанием в коммерческих и военно-политических целях; заимствование (отчасти и «подсаживание») ценностей и потребностей из цифровых шаблонов, предлагаемых компьютерными программами, играми, социальными сетями, происходящее практически подсознательно. 

Строго говоря, киберугрозы и деградацию естественного интеллекта следует рассматривать как взаимосвязанные феномены.

В конечном счете деградация естественного интеллекта приводит к формированию устойчиво неадекватных представлений о мире у широких масс людей, с сильной их инфантилизацией и примитивизацией. В известной степени это свидетельство укоренения социально-ментальных и психологических патологий. Еще тревожнее то, что почти 80% экспертов указали на низкую готовность противостоять этой угрозе. В практическом плане это свидетельствует, во-первых, о риске нарастания дефицита кадров, способных решать задачи цифровой трансформации, которые требуют высоких когнитивных компетенций, способностей комплексного восприятия и решения проблем. Во-вторых, общая низкая готовность парировать процессы деградации умственной культуры повышает риски целенаправленного или косвенного поражения управляющего звена организаций. Известна преобладающая роль антропогенного фактора среди причин производственно-технологических и организационно-экономических катастроф. Так было и до цифровой эпохи, сегодня и в обозримом будущем рост неадекватности «картин мира» руководящего персонала становится едва ли не решающим вызовом устойчивости управляющих систем и кадров.

Практическое отсутствие приготовлений промышленности к такому аспекту цифрового перехода, как «разработки по усовершенствованию человека и управление его биологическими свойствами», свидетельствует скорее о том, что эта тематика и не могла сколько-нибудь заметно разрабатываться на большинстве промышленных предприятий, оставаясь прерогативой центров опережающих научных разработок. 

Взаимодействие организаций ВТК с ведущими научно-промышленными и исследовательскими центрами по повестке цифровизации сегодня складывается, но явно недостаточно. Этот элемент цифрового перехода и изучен плохо, и практически не принимается в расчет в управленческих приоритетах и формировании текущей и перспективной бизнес-модели. Более того, этот фактор вместе с освоением цифровых платформ работы с данными в отраслях экономики, созданием, использованием и защитой результатов интеллектуальной деятельности выходит на первый план в «отложенных» стратегических разрывах. По этим позициям и связанным с ними элементам (отечественная инфраструктура хранения и обработки данных, развитие сети центров коллективного пользования VR, цифровизация городской среды) обнаружена самая низкая готовность. Сравнительно лучше положение с внедрением высокоскоростной широкополосной связи. 

В «отложенных» стратегических разрывах наличие современной корпоративной системы ERP остается первостепенной задачей. Но на второе место вышли инструменты прогнозирования как основы управленческих решений. Это важный нюанс, учитывая, что именно «прогнозная экономика» является сердцевиной цифровой экономической модели. 

В любом случае внедрение новых производственных технологий потребует глубоких изменений системы управления на микро-, мезо- и макроуровнях. Продуктивнее, чтобы эти процессы шли синхронно, а лучше – с опережающим принятием управленческих решений, создающих экосистемы цифровых и нецифровых преобразований. Но без единого понятийного поля, без согласованного управленческого языка общения и как следствие – единого семантического пространства для создания новых стандартов и, собственно, систем управления вся эта комплексная работа превратится в довольно опасный «лоскутный» процесс. Поэтому на первый план выходит задача цифрового всеобуча. 

Сегодня речь идет и о том, чтобы успеть создать и внедрить модели цифровой трансформации, превосходящие по всем критичным критериям цифровой прогресс в ведущих странах. Цифровизация – это прежде всего жесткая схватка за превосходство в разработке передовых систем управления силами и средствами по всем категориям потенциалов развития, включая и умение выращивать и привлекать таланты, избегать деградации естественного интеллекта, создавать системы работы с большими данными и развивать искусственный интеллект. 

Обнаруженные стратегические разрывы в восприятии значимости трендов и готовности их парировать указывают на приоритетные области цифровых преобразований. Это помимо цифрового всеобуча укрепление кибербезопасности, развитие кадрового цифрового потенциала, целевые программы сбережения как минимум естественного интеллекта. 

Цифровая экономика возникает в результате сквозной трансформации предшествующего ей хозяйственно-технологического уклада. Ее полноценное внедрение в локальном масштабе невозможно в принципе. Поэтому цифровой статус внешней среды для организации столь же значим, как и внутренняя цифровая динамика. Рассматривать организацию как цифровую корректно лишь после достижения ею минимального набора признаков цифровизации, включая параметры ее включенности в цифровую внешнюю среду.

Производство компонентов промышленной автоматизации на заводе в японском Нагое. Фото © Mitsubishi Electric Corporation

Новый «ящик Пандоры»? 

Внедрение новых технологий и достижение возможного уже сегодня уровня цифровизации неизбежно обернутся высвобождением огромных масс работников, исчезновением целых классов профессий. Многим людям работы не найдется в принципе, усилится расслоение внутри общества, увеличится неравномерность развития стран и регионов, что при общей глобализации спровоцирует рост миграции, масштабы которой заставят заговорить о новом великом переселении народов. Существенно возрастут риски социальной нестабильности. 

По экспертным оценкам, развитие цифровизации в России при допущении стремительной автоматизации может привести к утрате работы более чем 40 млн человек, при сглаженных параметрах будет высвобождено более 12 млн занятых до 2030 года. Более четверти из них может принять малый бизнес, остальным предстоит переобучение и, возможно, внешняя или внутренняя миграция. Переобучение должны проходить примерно 1 млн занятых в год, иначе технологическое развитие будет приостановлено, как это уже случилось с реформой 1965 года. Похожая ситуация предопределяла многое и 1980-х годах. Как отмечали в своей докладной записке руководству страны Геннадий Писаревский и Валентин Фалин, «в СССР 43 млн нищих людей. И примерно 40 млн ненужных рабочих мест. Причем немало таких мест – мечта многих юношей и девушек, что отвратительно… Серьезный массив социальной паразитации общества – следствие многих причин…» 

В первую очередь автоматизация затронет самые массовые профессии: водителей, продавцов, бухгалтеров, экономистов, юристов, грузчиков и т.д. Сферу, которая сформируется из людей, исключенных из хозяйственной деятельности, можно уже называть «экономикой незнания» в противоположность «экономике знания». При этом будет обостряться дефицит высококвалифицированных кадров, способных работать в новой экономике. Иначе говоря, речь идет не только о безработице вследствие цифровизации, а в принципе о невозможности переобучения и создания рабочих мест в современной экономике для многих, если не для большинства граждан. Это исключительно серьезная проблема. Она на практике преодолевается либо через поддержание ненужных рабочих мест, через распространение низкокачественного массового высшего образования, либо через низкооплачиваемые общественные работы, снижающие протестные энергии больших масс людей в региональном или возрастном разрезах. 

Рост структурной безработицы происходит уже в ведущих западных странах. Одно из предлагаемых решений – базовый безусловный доход, в ряде стран начат или планируется эксперимент по воплощению его в жизнь. Но есть и еще один исторически опробованный подход – следование Неду Лудду. Современные луддиты по-прежнему выступают против технологического прогресса. Массовые протесты с перекрытием дорог происходили в США и странах Европы, где, например, таксисты выступали против компании «Убер». Становится модным переселяться в заброшенные уголки, чтобы жить без связи с внешним миром. Распространяется мода на проведение времени в стиле internet-free. Некоторые одиночки не отказываются от насильственных действий против университетов и цифровых компаний, но в основной массе технофобы отстаивают свои убеждения в виртуальном пространстве в виде индивидуального бунта, который выражается в отказе от Интернета или в бойкоте интернет-рекламы. 

Цифрофобы как современная версия луддитов усматривают в новых технологиях не только угрозу своим рабочим местам, но и опасность цифрового порабощения. Они предлагают и пытаются отстаивать разные ограничительные меры против вредных последствий внедрения новых технологий. 

Более отдаленной по времени фатальной опасностью озабочены приверженцы концепции технологической сингулярности. Целый ряд ученых и инновационных предпринимателей (Курцвейл, Маск, Хокинг и др.) окрестность 2045 года назвали моментом появления сверхчеловеческого интеллекта. Их оппоненты полагают, что концепция сингулярности отражает страх перед будущим и ее надо оставить в словаре писателей-фантастов. 

Реальной проблемой, однако, является то, что научные заделы для технологического роста будут существенно исчерпаны к 2025 году и требуется мощный прогресс в науке, чтобы создать фундаментальные знания для технологий нового поколения.

Переход к цифровой экономике накапливает признаки схожести с прежними технологическими революциями, которые каждый раз в истории сопровождались кризисами и разрушениями прежней структуры, утверждением новой структуры производства и потребления, их энергетической, институциональной и кадровой основ. 

Так, технологически экономика весьма скоро будет почти готова удовлетворить массовые персонализированные потребности максимально удобным способом. Но есть скрытая сторона этих трансформаций, а именно – возможность манипулирования потребностями человека, причем на протяжении всего жизненного цикла – от зачатия до смерти (утилизации). В результате наряду с появлением множества беспрецедентных возможностей развития возникает масса псевдоинноваций и проектов по взламыванию экономик и сознаний, массовых и индивидуальных. В кинотрилогии братьев Вачовски «Матрица», в частности, весьма реалистично показаны механизмы и инструменты конфликта между человечностью и сущностями, действующими на основе псевдоценностей. 

Более суровый приговор вынес доклад Римского клуба «Come On! Капитализм, близорукость, население и разрушение планеты», опубликованный в декабре 2017 года, констатировавший, что в 80-х годах прошлого века произошло вырождение капитализма: 98% финансовых операций носят ныне спекулятивный характер, в офшорных зонах спрятано от 21 до 32 трлн долл. Существует переизбыток капитала в фиктивных, но доходных сферах, в то время как направления, от которых зависит будущее планеты, испытывают дефицит средств. Есть реальная опасность неконтролируемого развития и неэтичного использования технологий, и пока неясно, как этого избежать.

Действительно, есть все основания сделать вывод о ветшании многовековой модели экономического и социального устройства, которой, однако, удалось пережить не один технологический уклад и не одну социальную революцию. Утвердившаяся в 1990-е годы модель глобализации не сводилась только к финансово-экономическому и силовому доминированию одних стран и блоков над другими. Самое главное в этой модели – безразличие к высоким смыслам и ценностям жизни. Это можно назвать процессом институционального расчеловечивания. Модель экономики на принципах разжигания спекулятивных игр, безграничной алчности и монополии, нечестной конкуренции, наращивания всеобщего долга и потребительского ажиотажа настроена на всемерное высвобождение низких человеческих инстинктов вплоть до формирования в человеке всей гаммы психологических и физических патологий и мотивационной примитивизации. Пренебрежение идеальным, его очернение и высмеивание, подмена культуры стали следствием торжества именно этой экономической модели и одновременно условием ее популярности.

Между тем культура в своих подлинных основаниях остается пространством сохранения сложности, накопления наследия высших и уникальных творений человеческого духа, непрестанного поиска смысла жизни и ее истинных ценностей, сизифова усилия, максимизации в человеке человечности и минимизации животных начал.

Кризис глобальной экономической модели обострил этот фундаментальный конфликт, имеющий, по сути, антропологическую природу. Идеальное в иерархии ценностей стоит выше материального, и развитие предполагает не примитивизацию, а усложнение, наращивание «цветущей сложности» бытия. Развитие требует целенаправленного усилия, противодействующего энтропии. 

Отсюда следует потребность в росте способности управлять человеческой эволюцией. Но здесь же нас подстерегает и принципиальная развилка: ради чего, каким образом и кому управлять эволюцией? 

В перспективе жизнь человека в цифровом обществе по многим параметрам будет напоминать общество из известной картины «Матрица». Кадр из фильма «Матрица». 1999

Человечность и Общество 5.0

Ядром цифровой экономики становятся электронная торговля, электронные оболочки всемирной кооперации, производство на прогнозной основе персонализированных товаров и услуг. Тот, кто разрабатывает идеи и стандарты этих благ, защищает их юридически или иным образом, получает доступ к массиву данных и способен их обрабатывать и использовать, вероятно, получит преимущества в новой экономике. В конечном счете за формированием и воплощением всего множества проектов цифровизации таится некая мегаидея. Ее генерируют вполне конкретные лица и сообщества. У них свои картины мира и свои представления о мироустройстве вообще. Разумеется, у каждой идеи есть своя генеалогия. Но новизна момента в том, что «закладки» мировоззрений масс людей происходят все явственнее не столько в семье и школе, а в недрах социальных сетей, в «деревьях» поисковиков, по сути, задаются алгоритмами на стадии проектирования социальных сетей и Интернета вещей, а фундаментально – самим образом жизни общества потребления. 

Обобщенно суть нынешней развилки в эволюции общества представлена в матрице сценариев Всемирного экономического форума, опубликованной в 2016 году. Сценариев будущего в ней четыре, но они впитывают в себя столетия футуристической и утопической мысли и учитывают уже четко обозначившиеся новейшие достижения в цифровизации, отражая озабоченность задачами глобального управления. 

Сценарии делятся по двум критериям. Критерий первый – это степень централизации владения персональными данными. Критерий второй – характер ценностных ориентаций людей. По первому критерию на одном полюсе – полный, централизованный контроль правительствами или квазигосударственными структурами над всеми персональными данными и возможность ими управлять. Другой полюс – это децентрализованное хранение и контроль данных. Предполагается, что в этом случае граждане не позволят эти данные сделать общим достоянием и создать условия для появления монополии на владение данными, прежде всего личными. Напомним, что сбор личных данных и более широко – больших пользовательских данных давно уже стал рутинной процедурой (полицейской, финансовой, налоговой, технической), вопрос лишь в характере контроля за ними, целей обладателей данных, состоянии защиты цифровых прав людей.

По второму критерию на одном полюсе абсолютно материалистическое, эгоистическое целеполагание и соответствующие ценности жизни. На другом – менее эгоистическая культура с ценностями социальной солидарности, экологической ответственности, интегрированного мышления и т.п. Иначе говоря, выбор здесь в диапазоне между материалистическим, потребительским эгоизмом и некой социоэкологической картиной мира и моделями поведения. 

Разумеется, в научной творческой среде мораль иная, нежели в зонах вооруженных конфликтов, в казино или в финансовых пирамидах. Между высшими и низшими моральными стандартами и практиками всегда существует компромиссный моральный диапазон. Миллиарды поступков, совершаемых 7 миллиардами землян каждый день, мотивируются ценностями по всему их спектру. Повседневность полна непростых моральных решений, реализующих явно или неявно те или иные моральные принципы. И в большинстве своем эти решения и поступки пропитаны духом глобализации и коммерциализации, иначе ее нынешняя модель не прожила бы и дня. К счастью, поступков высокой моральной пробы также достаточно, иначе мир при всех его проблемах давно перестал бы генерировать новые научные и технические открытия, утратил бы какую-либо милосердность и связность и погрузился в пучину войн вплоть до ядерной зимы. 

Однако существует реальная опасность, что люди с преобладанием самых низких моральных норм попытаются воспользоваться плодами цифровой революции. Глобальной цифровой системе для устойчивости по своей алгоритмической природе и принципу (обработка массивов данных) удобно, чтобы ценностные ориентации брались из фиксированного меню, как бы оно ни было безгранично. Так достигается снижение или полная ликвидация права и способности человека на выбор, в том числе и на выбор цели жизни по всему спектру смыслов, в том числе не предписанных компьютерными играми или мобильными приложениями. 

В идеальном варианте этой системе вообще не требуется, чтобы управляемый объект что-либо решал, задумывался. У него не должно быть своих ценностей и своих потребностей. Все должно быть заимствованным, по сути, но желательно своим по форме. Так соединяются Оруэлл и Хаксли: тирания, тем более цифровая, не должна восприниматься как тирания, она даже не должна так именоваться, а должна представать для большинства потребителей как «лучший из миров». 

Обоснование у такой линии эволюции человечества вполне экономическое: для достижения высшей эффективности, полной индивидуализации потребления и сбережения скудных природных ресурсов. Возможно и социально-политическое обоснование: для поддержания стабильности, борьбы с терроризмом, преступностью и т.п. Возможно и управленческое обоснование: «всеобщий Госплан» вполне уместен, если будет досконально известно все о каждом, то утолить все индивидуальные потребности и оптимизировать размещение мировых факторов производства эффективнее в плановом порядке. Логичен в такой конструкции и следующий шаг – для идеально управляемого мира нужен и идеально спроектированный человек или его новые виды. И это не абстрактное допущение: в мире идет активная разработка сценариев будущего с проектированием будущих образов жизни и типов людей. Например, часть сторонников трансгуманизма стремится использовать плоды научно-технической революции для повышения человеческих возможностей и избавления людей от страданий и старения, болезней и даже смерти. В крайних вариантах трансгуманизма речь идет «о сбросе человека как отработанной ступени». Обсуждается и даже в небольших пока объемах реализуется сюжет продажи и присвоения права на жизнь. По сути, вновь реанимирован проект нового сверхчеловека, что уже не раз бывало в истории. Вновь появился призрак разделения мира на группу сверхлюдей и людей низших сортов. 

В этом контексте главная опасность новой цифровой экономики заключается в том, что быстродействие, память и консолидация информационно-вычислительных систем позволяют оцифровать едва ли не все в этом мире. Как следствие, появляется техническая возможность не только целенаправленно и экспериментально управлять социальными процессами путем обработки больших данных, но и проектировать и внедрять, подобно любым потребительским продуктам – айфонам, косметике, лекарствам или пылесосам, целевые виды массового, группового и индивидуального сознания. Западный кинематограф этот аспект вероятного будущего разработал уже не в одном кинофильме и сериале. Мало внимания привлекает китайский эксперимент с формированием социального кредитного рейтинга. И напрасно. Это исключительно серьезный проект создания технологий управления эволюцией общества.

Пока шли оживленные дебаты об ужасах вживления чипов, люди быстро и добровольно, в меру и сверх своей покупательной способности – в кредит, обзавелись гаджетами, аккаунтами в сетях, навигаторами, банковскими и прочими картами, оставляющими «цифровые следы» – большие пользовательские данные. По сути, вся геолокация, перемещения, покупки, имущество, связи, слова и даже мысли людей стали прозрачны и в принципе при необходимости управляемы. В этой логике для управляющих цифровых платформ нет никакой разницы между вещью и человеком. 

Как только возникает техническая возможность спроектировать поведение и его мотивации, а значит и мировоззрение, такие попытки неизбежно будут кем-то предприняты. Сегодняшняя новизна подхода к формированию нового человека состоит в том, что неимоверно окреп технологический потенциал социального манипулирования на скрытой основе и без видимого насилия. А идеологический потенциал манипулирования, кстати, заметно упростился. Снижение качества образования позволяет, например, не замечать реанимации давних идеологем и подачи их в массовое сознание как новаций. Отсюда –  немыслимый расцвет всевозможного хайпа. 

Как видно, анализ практик и латентных целей и возможностей цифровизации заводит нас в довольно симптоматичные сюжеты. В финале этой логической цепочки появляется вопрос о том, что такое человечность, что такое эволюционный статус человека и общества. 

За пониманием сути человечности последует вопрос о природе и исторических сроках возникающего в наши дни Общества 5.0, в первом приближении – общества, которое возникает в ответ на цифровые перемены. 

Концепт Общества 5.0 подразумевает адаптацию социальной повседневности к технологическим платформам Индустрии 4.0 и соответственно формирование новой культуры, по сути, нового типа цивилизованности. Общество 5.0 призвано создать новые институты, право, образование, медицину, быт, межчеловеческие отношения, соответствующие наступающей новой технологической реальности. Эта тематика разрабатывается сегодня особо тщательно в Японии. 

Стоит заметить, что именно на волне индустриализаций и циклов «финансовых пузырей» появились массовые политические движения, осознанно поставившие цели, ведущие к внедрению доктрин и утопий в социальную практику и международные отношения. Так и концепция Общества 5.0 может акцентировать адаптацию социума к цифровой трансформации, но может и скрывать новую попытку воплощения социальных утопий. Поэтому есть риск в ограничении анализа складывающейся ситуации и перспектив в одних лишь цифровых технократических терминах. Тем более что за горизонтом цифровой эпохи нас ждет еще более захватывающий вызов – Общество 6.0. 

Заключение

Происходящую массовую цифровизацию недостаточно рассматривать лишь как процессы разработки и распространения технологий как основы новой индустриализации. Речь идет о большем – о преобразовании всего социума как в страновом, так и в глобальном масштабе. Более того, цифровая трансформация ставит ребром вопросы о характере человеческой эволюции, способах управления ею, по сути, цивилизационного, если не сказать вселенского, космического масштаба. 

Цифровая трансформация порождает серьезные социальные проблемы, прежде всего занятости значительных контингентов рабочей силы и образа жизни в обществе. Одна из них имеет особое значение – формирование образа будущего мира, в котором человечность становится вовсе не безусловным понятием и реальностью. 

В любом случае уже наступила исключительно интересная по своей творческой сложности эпоха, беспрецедентно значимая по своим долгосрочным последствиям, которая зависит от принимаемых сегодня стратегических решений на уровне государств, общества, корпораций и каждого человека.