Андрей Ваганов
Оба еще молодые и дерзкие. Ньютону – 46 лет, Петру I – 26.
Годфрид Кнеллер. Портрет Исаака Ньютона. 1689. Кембриджский университет; Портрет Петра Великого (фрагмент). 1698. Королевская коллекция
В начале шестого часа утра 8 февраля 1725 года скончался в Санкт-Петербурге российский император Петр Великий. Было ему 52 года. «Природой здесь нам суждено / В Европу прорубить окно…» Пожалуй, эта крылатая фраза Александра Пушкина из поэмы «Медный всадник», посвященная Петру I, с годами стала самым прилипчивым мемом. Исторически всегда это «окно в Европу» ставилось в заслугу императору. Но сегодня отношение к этому проекту Петра I неожиданно стало не столь однозначно. Полезным или вредным для России оказался выбор России в пользу Европы, а не Азии и Востока? По-видимому, споры эти носят по большей части схоластический характер. А для Петра I это явно было не спонтанным решением, давно задуманным и упорно реализуемым геополитическим проектом. Интересно посмотреть, как он начинался.
Десятник Петр Михайлов
После полудня 7 января 1698 года «из Амстердама поехали в аглийскую землю валентеров 16 человек». Компания подобралась пестрая. Среди этих 16 волонтеров, отплывавших в Англию, – Гаврила Кобылин, Гаврила Меншиков, Лукьян Верещагин, Федосей Скляев, Иван Кочет, царевич имеретинский, Александр Меншиков, Филат Шанский, лекарь Иван Термант, лекарский ученик Иван Левкин, переводчик Петр Шафиров, доктор Петр Постников, полковник Яков Брюс и государевы повара Яков Пенюгин и Осип Зюзин. Этот отряд волонтеров, ехавший с посольством в Англию, прежде всего имел своей задачей изучение морского дела. Среди них и скрылся еще один, десятник Петр Михайлов. Этим последним был молодой московский царь Петр I.
Рано утром 10 января завиделся английский берег. А на следующий день несколько яхт с русской делегацией стали на якорь на реке Темзе, несколько ниже лондонского Тауэра, у доков святой Екатерины. «Проехали на правой стороне (для плывущих вверх по реке) здание, именуемое Тур (Тоуер), где английских честных (то есть знатных. – А.В.) людей сажают за караул; проехали мост, на котором дворы построены. Приехали в город Лондон, поставлены в трех дворах мещанских и тут кушали в одном дворе», – отмечено в «Юрнале» (Походном журнале) путешествия.
Судя по всему, господин десятник не очень-то «шифровался». По крайней мере его инкогнито достаточно быстро было раскрыто. Австрийский резидент в Лондоне Гофман отмечал в своем донесении в Вену: «При осмотре города он обыкновенно ходит пешком, а когда устает, садится в извощичью карету. Раз он побывал в опере и сажал свою свиту перед собой. Но, как он ни старался не быть узнанным, его легко узнать по постоянным конвульсиям в руке и ноге и особенно в глазах. Сильный холод, который держит лед на Темзе, мешает ему отправиться в Чатам осматривать большие военные корабли, что только и доставляет ему удовольствие». Но австрийский резидент ошибался.
В том же «Юрнале» – запись от 9 марта: «Ездил десятник верхами к астрономику». Речь идет о посещении Петром Гринвичской обсерватории, основанной в 1674 году. Ее директором был тогда Джон Флемстид, первый королевский астроном. В истории науки он остался как составитель знаменитых звездных каталогов.
Два портрета
Пожалуй, с этого момента и начинает ткаться тонкая поначалу паутинка крепчайших и теснейших – хотя порой и малозаметных – научных связей Англии и России. И один из самых интересных, интригующих эпизодов в этой многовековой истории научных коммуникаций двух держав – знакомство России с трудами Исаака Ньютона. Россия в лице Петра как будто исподволь начала подбираться к творческому наследию великого англичанина.
За месяц до посещения «астрономика» Джона Флемстида, 28 января 1698 года, «по желанию короля живший тогда в Лондоне знаменитый художник, ученик Рембрандта Готфрид Кнеллер (1646–1723), придворный живописец английского короля Карла II, начал писать с Петра портрет. Портрет, изображающий молодого 25-летнего Петра с крупными чертами открытого лица, мужественным и полным энергии взором больших красивых глаз, длинными вьющимися волосами, в металлической кирасе, в перекинутой через правое плечо царской, опушенной горностаем мантии с застежкой из драгоценных камней и жемчуга, так верно передавал оригинал, что иностранец-путешественник Корнелий Дебруин, через три гора посетивший Москву и впервые увидевший Петра в доме голландского резидента, тотчас же узнал его по виденному им портрету Кнеллера. Портрет этот находится во дворце Гамптон-Корт, бывшем любимой резиденцией короля Вильгельма III», – пишет русский историк Михаил Михайлович в своем труде «Петр I. Материалы для биографии. Том 2. Первое заграничное путешествие». Какая связь с Ньютоном?
Дело в том, что Кнеллер – автор одного из самых известных (и тиражируемых до сих пор) портретов Исаака Ньютона. И даже приведенное выше словесное описание кнеллеровского портрета Петра, если убрать из него упоминание кирасиры и горностаевой мантии, весьма схоже с портретом Ньютона, написанным Кнеллером в 1689 году. Этот портрет замечателен тем, что написан в период расцвета творчества Ньютона: в 1687 году вышло первое издание его грандиозного труда «Математические начала натуральной философии». В 1702 году Кнеллер создаст еще один, канонический теперь, портрет Ньютона. К тому времени ученый был выбран членом Парижской академии наук, перебрался из Кембриджа в Лондон, где стал директором Монетного двора. Но все это будет уже после Великого посольства Петра в Англию...
«Обрезывание монеты»
А в 1698 году Исаак Ньютон – еще «только» хранитель Монетного двора. Должность тоже немалая, к тому же ответственная. Как раз в то время Ньютон был одним из тех, кто активно занимался проведением денежной реформы в Англии (в народе ее прозвали Великой перечеканкой). Причины, вызвавшие необходимость Великой перечеканки, можно считать сугубо физическими – от использовавшихся серебряных монет обрезались края, при этом номинал монеты не менялся.
Естественно, это влекло крайнее расстройство всего финансового хозяйства в Англии. Вот как об этом пишет английский государственный деятель и историк Томас Бабингтон Маколей: «До Карла II наша монета чеканилась по способу, остававшемуся еще от XIII столетия. Эдуард I (1272–1307) вызвал искусных мастеров из Флоренции, которая в его время была то же сравнительно с Лондоном, что во время Вильгельма III Лондон был сравнительно с Москвой. Много поколений инструменты, введенные тогда в наш Монетный двор, продолжали служить почти без перемен. Металл резали ножницами, потом округляли куски молотом и выбивали на них штемпель также молотом. Тут много зависело от руки и глаза работника. Неизбежно некоторые монеты выходили имевшими несколько больше, другие несколько меньше точного количества металла; лишь немногие из монет выходили совершенно круглые, и монета не имела каемочки по ободу. Поэтому с течением времени плуты нашли, что обрезывание монеты – самое легкое и самое выгодное из всех мошенничеств. При Елизавете уже найдено было нужным постановить, что обрезыватель монеты подвергается такому же наказанию, какое было издавна определено подделывателю монеты, – смертной казни. Но ремесло обрезывания монеты не могло быть убито подобными мерами, потому что было слишком выгодно, и около времени Реставрации все стали замечать, что очень многие из попадавшихся в руки крон, полукрон и шиллингов несколько обрезаны» (История Англии. Русское издание. – М.: Изд-во М.О. Вольфа, 1863–1868).
И далее Маколей делает очень примечательное признание: «В Реставрацию (имеется в виду восстановление власти (1660) Стюартов, свергнутых Английской революцией в 1648 году. – А.В.) Монетный двор, подобно всем другим официальным местам, сделался гнездом тунеядцев и плутов. Важная должность управляющего им, дававшая от 6 до 7 сотен фунтов дохода, стала пустою синекурою, которую занимали одни после другого светские господа, очень известные за карточными столами Вайтголля (Уайтхолл, улица в центре Лондона. – А.В.), но никогда не удостаивавшие хоть издали взглянуть на Тоуэр. Теперь эта должность стала вакантною, и Монтегю (канцлер казначейства. – А.В.) настоял, чтобы отдали ее Ньютону. Благодаря деятельности, усердию и строгой честности великого мыслителя быстро преобразовалось все на Монетном дворе. Он занялся своею должностью так деятельно, что не оставил себе времени на те труды, которыми стал выше Архимеда и Галилея. До совершенного окончания великой заботы о перечеканке монеты он с твердостью, почти с досадою, отвергал все попытки английских и континентальных ученых отвлечь его от занятий по должности. Старые служащие на Монетном дворе считали отличною работаю, когда успевали чеканить на 15 000 фунтов стерлингов серебряной монеты в неделю. Когда Монтегю заговорил о 30 или 40 тысячах, эти формалисты и рутинеры отвечали, что такая вещь невозможна. Но энергия молодого канцлера казначейства и его друга, теперь управлявшего Монетным двором, достигла гораздо удивительнейшего результата. Скоро в Тоуэре работали 19 машинных станков».
Тайна встречи на Монетном дворе
Секрет такого феноменального повышения производительности держался более 100 лет. Наполеон, например, пытался узнать, как же удалось Ньютону достичь этого результата. В 1802 году он поручил выдающемуся французскому физику и убежденному последователю Ньютона Пьеру-Симону Лапласу узнать, как удалось достичь такого резкого повышения выпуска монет. Русский академик Алексей Николаевич Крылов по этому поводу заметил: «Лапласу оказалось легче из одного тома Principia создать пять громадных томов «Небесной механики», нежели проникнуть в тайники английского парламента, где хранятся до сих пор неизданные отчеты Ньютона». (Заметим, что в «Небесной механике» Лапласа только развернутые оглавления и предисловия ко всем томам занимают 100 страниц!)
Очевидно, что Петр тоже не мог пройти мимо того, чтобы не попытаться узнать технические подробности Великой перечеканки. 13 апреля 1698 года, как гласит «Юрнал», «был десятник с Яковом Брюсом в туре, где денги делают», то есть на Монетном дворе. По подсчетам некоторых исследователей, Петр как минимум пять раз посетил Монетный двор в Тоуере (Тауэре).
«Московский царь интересовался работой в Тоуере не только потому, что его занимало всякое производство, всякая машина, но и в особенности потому, что его собственное государство страдало также от плохой монеты. Яков Брюс был взят на Монетный двор, вероятно, с практической целью ознакомиться с выделкой монеты в Англии, чтобы потом завести те же приемы в России. Гости, надо полагать, хотя бы в общих чертах были ознакомлены с монетной реформой. Надо полагать также, что в качестве директора Монетного двора Ньютон присутствовал при этих посещениях царя, но, кажется, не сохранилось никаких письменных документов о встрече Петра с великим математиком», – отмечает М.М. Богословский.
И до сегодняшнего дня так и не найдено ни одного прямого документального подтверждения встречи двух великих – Ньютона и Петра. «При отсутствии прямых указаний на их встречу, по всей совокупности имеющихся у нас известий можно, однако, с полной уверенностью утверждать, что в качестве смотрителя Монетного двора Ньютон принимал царя на Монетном дворе и он же, по всей вероятности, знакомил своих посетителей – Петра и сопровождавшего его Я.В. Брюса – с монетной реформой», – делает вывод советский историк Иван Игнатьевич Андреев (Петр Великий. Сборник статей / Под ред. А.И. Андреева. – Москва–Ленинград. Изд-во Академии наук СССР, 1947. – 433 с.).
И все же сомнения в реальности этой встречи остаются. Интересную версию – состоялась она или все-таки нет – выдвинул историк науки, старший научный сотрудник Государственного астрономического института им. П.К. Штернберга (ГАИШ) МГУ им. М.В. Ломоносова Юлий Менцин. «При рассмотрении вопроса о встрече Петра I и Ньютона необходимо учитывать сложное положение, в котором оказался Монетный двор, – пишет Ю.Л. Менцин. – В конце 1697 года завершилась Великая перечеканка. Нужда в сверхмощном Монетном дворе отпала. Отпадала нужда и в Ньютоне – человеке, который менее чем за два года превратил Монетный двор Англии в лучший монетный двор в мире. Между тем желающих занять место Хранителя, а тем более Директора МД было немало.
В этих условиях Ньютон, так пока и не назначенный Директором Монетного двора, должен был проявлять максимальную осторожность. И, возможно, именно поэтому он сделал все, чтобы избежать встречи с иностранным монархом.
В начале 1698 года были закрыты филиалы МД в других городах, а в Тауэре большинство дорогостоящих машин стояло без дела. Чтобы загрузить мощности и тем самым спасти свое детище, Ньютон начал брать заказы на чеканку серебряных монет для крупных торговых компаний, прежде всего англо-голландской Ост-Индской компании. При этом монеты, изготовленные из серебра, поступавшего в Европу из Америки, продавали (за золото, ценные бумаги и т.д.) по цене, на несколько процентов ниже европейской» (см. «НГ» от 12.10.16).
Так что вопрос остается открытым.
Импорт научной культуры
Петр покинул берега Туманного Альбиона рано поутру в понедельник, 25 апреля. В тот же день в 7 часов вечера караван кораблей завидел голландский берег. И даже в самый последний день своего пребывания в Англии Петр еще раз посещает Монетный двор… «Тем примечательнее, что Петр I, не любивший, по его собственному признанию, торговое дело и финансы, проявил столь пристальный интерес к работе Монетного двора», – пишет Юлий Менцин.
Как бы там ни было, влияние Ньютона на русскую научную культуру (да и культуру в целом) с этого момента становится весьма значительным. Это тема отдельного большого и обещающего быть интереснейшим исследования. Здесь же мы отметим только несколько важных моментов.
Уже на первом, документально зафиксированном (записанном в протоколе) заседании (конференции) Императорской Академии наук в Петербурге 13 ноября 1725 года прозвучало имя Ньютона. «…Происходило чтение статьи, касавшейся высшей математики – науки, занятиями которой наша академия в короткое время приобрела особенный блеск и значение в ученом мире», – отмечает выдающийся российский историк науки Петр Петрович Пекарский в своем фундаментальном труде «История Императорской Академии наук в Петербурге» (Санкт-Петербург. Издание Отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук, 1870. – 774 с.).
По обычаю того времени протокол велся на латинском языке. Вот начало этой записи: «Privatae consultationes multo ante publicum conventum coeptae sunt, in iis autem disseruerunt viri clarissimi.A. 1725, d. 13 Nov. Herrmannus de figura telluris sphaeroide axis minor sit intra polos a Newtono in Principiis Philosophiae mathematicis synthetice demonstratam annalytica methodo deduxit». («Частные консультации проходили задолго до начала общественного собрания по ним среди людей самых известных. А. 1725, 13 ноября. Герман (Herrmannus) сфероидальную фигуру Земли, меньшая ось которой проходит через полюса, что доказано Ньютоном в «Математических принципах философии» (Principiis Philosophiae mathematicis), вывел синтетически, используя аналитический метод».
История любит закольцовывать некоторые сюжеты. Так произошло и в нашем случае. 2 марта 1727 года в Лондоне состоялось заседание Королевского общества. На нем было зачитано письмо из Императорской Академии наук в Петербурге. Это было последнее заседание, проходившее под председательством Исаака Ньютона. 31 марта сэр Исаак Ньютон умер. Ему было 84 года.
Но российская наука без Ньютона уже не мыслила себя. Хотя зачастую и спорила с ним отчаянно. «Уже на первом заседании академии с возражениями против доклада Я. Германа выступил Г.–Б. Бильфингер (1693–1750), ученик Х.Х. Вольфа (1679–1754). Как и Вольф, Бильфингер принадлежал к лагерю противников Ньютона. Эта борьба продолжилась и в последующие годы, когда в работах академии приняли участие ее питомцы. В частности, в выступлениях Ломоносова, как устных, так и письменных, в его научных трактатах и личной переписке неоднократно оспаривался ряд положений, выдвинутых Ньютоном», – пишет советский историк науки и техники Моисей Израилевич Радовский (Из истории англо-русских научных связей. – М.; Л.: Изд. АН СССР, 1961).
Ничего удивительного, ведь Михаил Васильевич Ломоносов также был учеником немецкого философа и ученого-энциклопедиста Христиана фон Вольфа (1679–1754). По преданию, М.В. Ломоносов, просмотрев «Математические начала натуральной философии» Ньютона, отложил эту книгу со словами: «Премудрость сия великая есть». Доктор физико-математических наук Юрий Нечипоренко отмечает в связи с этим: «В том, что Ломоносов не освоил подхода Ньютона и Лейбница в науке, заключалась одна из причин его драмы как ученого: многие явления он понимал верно, описывал точно, но не мог облечь эти описания в формулы».
И тем не менее Ломоносов относился к Ньютону именно как к научному оппоненту. А это подразумевает, несомненно, и уважение к нему. Не случайно для русской культуры стали хрестоматийными строки Михаила Васильевича из его «Оды на день восшествия на Всероссийский Престол Ея Величества Государыни Императрицы Елисаветы Петровны 1747 года»:
О вы, которых ожидает
Отечество от недр своих
И видеть таковых желает,
Каких зовет от стран чужих,
О ваши дни благословенны
Раченьем вашим показать,
Что может собственных
Платонов
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля раждать.
И опять мы сталкиваемся с неистребимым капризом истории – закольцовывать свои любимые сюжеты. Через 200 лет после Михаила Ломоносова, в ноябре 1964 года, другой выдающийся русский поэт Иосиф Бродский в стихотворении «Письмо в бутылке (Entertainment for Marry)» напишет:
Природа сама и ее щедрот
сыщики: Ньютон,
Бойль-Мариотт,
Кеплер, поднявший свой лик
к Луне, –
вы, полагаю, приснились мне.
