Что может быть страшнее ядерной войны

Рассмотрение связи цивилизаций и катастроф, нынешних экологических бед и их возможных последствий в недалеком будущем привлекает многих действующих ученых. Для автора книги, доктора физико-математических наук, главного научного сотрудника Института теории прогноза землетрясений и математической геофизики РАН и Института морской геологии и геофизики ДВО РАН Михаила Родкина обсуждение этих проблем – например мифа глобального потепления – лишь пролог к изложению главной идеи. Суть ее в том, что шансы сохранения нашей высокотехнологичной цивилизации на многие сотни и тысячи лет весьма малы, при этом одной из отправных точек построений Родкина является отсутствие признаков существования внеземных цивилизаций.

Цивилизация или жизнь

Наблюдательная астрономия с ее новейшими космическими телескопами – в самом начале обнаружения землеподобных планет. Проект «Кеплер» к 2018 году подарил нам несколько тысяч экзопланет, часть из них, как уже известно, землеподобны. Но пока еще нет инструментальных возможностей узнать что-то, кроме их размеров, удаления от звезды и периода обращения.

Между тем давно понятно, что для подтверждения существования единственной известной нам формы белковой жизни, хотя бы в виде микроорганизмов и растений, необходимо сначала установить факт наличия воды при подходящей температуре поверхности. Затем необходимо подтверждение наличия озона и газов – результатов жизнедеятельности организмов земного типа. В первую очередь речь идет о кислороде. Этот сильнейший окислитель, как мы сейчас понимаем, может ощутимо присутствовать только как продукт фотосинтеза. Вторым маркером жизни земного типа был бы метан в атмосфере планеты. Для такой проверки требуется поднять на несколько порядков характеристики телескопов в разных областях спектра.

Подчеркну, что с точки зрения физики обнаружение какой-либо формы жизни вне Земли принципиально важнее поиска «внеземных цивилизаций». Все размышления по поводу земного варианта жизни приводят, однако, к очень грустным выводам и на примере одной-единственной сегодняшней земной цивилизации.

Основной вопрос такой: стало ли предпосылок к самоуничтожению меньше после всех трансформаций капитализма и сокрушения двух самых страшных тоталитарных режимов? После невиданного роста производительности труда, зеленой революции и появления возможности прокормить не семь миллиардов, а, по серьезным оценкам, все двенадцать? После создания в США многорасового общества? После длящегося более 70 лет перерыва в мировых войнах? По моему мнению, этих самых предпосылок стало, увы, больше, чем даже в разгар холодной войны. Попытаюсь аргументировать.

Качественная угроза

Рост производительности труда и продуктивности земель, успехи медицины привели в мировом масштабе к смене политэкономической парадигмы. Вместо привычной марксистской модели трудящегося люда и кучки эксплуататоров мы уже вплотную подошли к ситуации, когда меньшинство своим высокопроизводительным трудом кормит иждивенческое и не знающее, чем заняться, большинство. Картина чем-то напоминает время заката Рима, когда многочисленный праздный плебс требовал от властей хлеба и зрелищ и был готов низвергать власти, не обеспечивающие требуемых развлечений. При этом продолжает действовать ранее отвоеванное в классовой борьбе всеобщее избирательное право и прямо на наших глазах демократия (не самая безошибочная форма правления – ведь Гитлер пришел к власти через выборы) превращается в охлократию. Такая качественная угроза развитию человечества смотрится почти столь же зловеще, как и угроза ядерного самоуничтожения.

Более того, мне представляется, что сытое безделье большинства в отсутствие целеполагания и есть тот неотвратимый тупик, в который упрется любая технологическая цивилизация, даже в гипотетических других обитаемых мирах.

Рассмотрим несколько тревожных симптомов. Неравномерность в развитии человечества после распада СССР резко усилилась. За четверть века с 1949 года лежавшая в руинах Западная Германия построила социальную рыночную экономику, а за такой же срок постсоветская Россия растеряла почти все достижения советского времени и из высокоразвитой промышленной страны скатилась на уровень сырьевого придатка. За 30 лет – никаких значимых научных и технологических прорывов. Народные массы, однако, это ничуть не расстраивает, и такое нарастающее отставание прекрасно уживается в их головах с имперским синдромом.

К другим подтверждениям «разбегания траекторий развития» для разных государств и этносов я бы отнес нарастание различий не в уровнях потребления и даже в экономической активности, а в характере деятельности. Неуклонно падает доля стран и людей, создающих что-то существенно новое в материальном мире, науке и культуре, затем тиражируемое по всей планете.

Многое изменилось и у тех, кто не надорвался в гонке вооружений, как СССР. Реальный научно-технический прогресс стал замедляться, вероятно, и в силу корыстных интересов транснациональных корпораций. Например, если учесть, что большая часть добываемой в мире нефти сжигается автомобилями, совсем не удивляет, что продемонстрированный уже давно металлокерамический двигатель (3 литра бензина на 100 км пробега) куда-то тихо исчез. Да и управляемый термояд как-то «растворился», его объявили делом неблизких десятилетий. Зато информационные технологии безудержно росли, уничтожили границы в общении и позволили занять время и головы миллиардов людей.

Контуры неустойчивости

Однако через эту потребительскую благодать в последние годы проглядывают все чаще контуры зловещей неустойчивости. Даже потребительские предпочтения и целеполагание отдельного человека программируются ТНК. В странах с авторитарным режимом сюда добавляется пропаганда государственных телеканалов, выносящих мозг куда сильнее, чем радио в 30-е годы прошлого века.

Народные массы, не занятые созидательным трудом, легко зомбируются политиками-авантюристами, выступающими якобы от имени религий. Сейчас никого уже не удивит ни джихад с применением ядерного оружия, ни гнев миллионов верующих, оскорбленных в самое сердце преподаванием в школах модели эволюции Дарвина. Разве разгул церковников, озабоченных удержанием и расширением «своей доли рынка», не провоцирует погромов и хаоса? Легко себе представить, что вместо десятков миллионов (как в гитлеровской Германии) зомби могут появиться и миллиарды. Тогда уже не будет иметь большого значения «ядерное сдерживание».

Ранее было сказано о замедлении (в целом) научно-технического прогресса. Здесь внимательный читатель возразит: а как же неоспоримые успехи биологии и медицины, компьютеры и мобильная связь, марсоходы и Большой адронный коллайдер? Конечно, успехи прикладных (в основном) наук за последние 30 лет фантастичны. Но они основаны на успехах фундаментальной науки, достигнутых примерно до 90-х годов ХХ века при неуклонном в последующие десятилетия снижении интереса и энтузиазма молодого поколения. Решения прикладных задач в ряде случаев положены под сукно в ходе борьбы между монополиями.

Как бы то ни было, доля ресурсов человечества, направляемых на развитие естественных наук – особенно фундаментальных исследований, – явно уменьшается. Отчасти это связано с прекращением до поры соревнования между двумя военными блоками, поддерживавшими эти исследования из опасения, что противоположная сторона изобретет нечто принципиально новое и обесценивающее ранее созданное оружие.

Пока фундаментальная наука все еще процветает в США (фантастическими достижениями опровергая миф о бездуховности американцев) и в меньшей степени в объединенной Европе, особенно в Германии. В ФРГ ценой гигантских усилий за полвека удалось восстановить первоклассное образование и науку мирового уровня. Страшно подумать, сколько времени на это потребуется России. Однако и на более благополучном Западе будущее науки весьма туманно.

Следует отметить еще одну общую и тревожную тенденцию. Это широкое распространение антиэлитарных настроений среди обладателей всеобщего избирательного права и неприязнь к творческому меньшинству.

Самоуничтожение, возможно, заложено в какую-то внутреннюю программу человечества. Внутривидовая борьба в человеческом сообществе несравненно более жестока, чем почти турнирные поединки «по правилам», распространенные в дикой природе. И все-таки будем надеяться...