Stairway to heaven

Время летит. Но у него нет крыльев. Оно не прилетит обратно. Александр Трифонов. Оттепель. 2022

Лера Нарбикова умерла. Прозрачная простота этой фразы заставляет вспомнить о главном герое ее прозы. Из предисловия к ее последнему роману «…и путешествие» (сказано от ее лица): «Потому что героем романа и являюсь Я – Язык. Это я – герой, а не они. Они персонажи, они простые люди в книжке».

Лера, Лера, Лера, Лера…

Кто, как и когда, где…

Отсутствие присутствия или наоборот?

Как шахматная набоковская королева, Лера появляется из льюис-кэрролловского волшебства и исчезает как карточный фокусник. Ее игра с языком абсолютна – хочется написать именно так.

Сама она писала карандашом и пользовалась ластиком. На стенах ее комнаты у письменного стола были пришпилены карточки. И здесь можно вспомнить и о набоковских приемах монтажа. Сама она жила на «Полежаевской» и любила полежать с томиком Ходасевича или Кузмина. Но была в ней и розановская приватность, когда она встречала вас в пуховом платке, непритязательной кофточке и тапочках. Она непременно просила привезти с собой бутылку водки и пила с каждым мужчиной наравне. А еще она знала наизусть старинный русский романс «Я встретил вас и все былое…». И пела его под аккомпанемент моей семиструнной гитары.

Лера, Лера, Лера, Лера…

Какую игру придумываешь ты сейчас там, на небесах, какие имена и слова? Кто там с тобой разговаривает – твой Достоевский, твой Чящяжышын? Встречаешься ли ты с Александром Сергеевичем? На небесах – «Мороз и солнце; день чудесный»?

О тебе хочется писать в столбик.

Оставлять побольше пространства.

Ведь каждый пассаж твоей прозы – ступенька на небеса.

«Время летит. Но у него нет крыльев. Оно не прилетит обратно. Оно даже на лето не возвращается, чтобы гнездиться у себя на родине. У него нет родины. И у него нет потомства. У него нет времени на это. Оно сделано из ничего, как небо».

Мифы подобны облакам, и они недосягаемы. Здесь, на земле, облакам не место. Как бодлеровы альбатросы не умеют ходить по палубе и лишь нелепо переминаются, так и облака никогда не стелются по земле. Их место на небе, иногда на вершинах. Но плата за миф – изнанка мифа. Ты не смогла выжить в новые жестокие времена, когда писатель стал никто, а издатель и литературный менеджер – всё. Ты была выброшена на жестокий берег новой реальности, и многие с любопытством рассматривали, как ты задыхаешься.

Тебе было легко летать и плавать, оборачиваться то Маргаритой, то Саломеей, то Анри Наваррским, то принцем Конде… Но ты не умела ходить по земле. Быть может, ты слишком рано стала звездой и думала, что звезду будут всегда носить на руках?

Да, ты была звезда, ослепительная и сияющая.

Как каждый миф требует насмешки над самим собой, чем проверяет себя на прочность, так и мифу о Нарбиковой не избежать гротеска. Но если уж и сам Набоков написал «Смотри на арлекинов!» – роман-пародию на свою биографию, то и Лера, наверное, была бы не против. «Играй! Изобретай мир!» – кредо не только Владимира Владимировича и главного действующего лица его романа Вадима Вадимовича Н., но и принцип, перпетуум мобиле всей прозы Валерии Нарбиковой. Итак, попробуем:

Она не умела набирать тексты на компьютере.

У нее не было электронной почты.

У нее была карликовая собака на тонких ногах, как с картины Сальвадора Дали, не то колли, не то карликовый бигль.

Она была астральной любовницей Ришелье (непроверенное вранье).

Ее книги выходили миллионными тиражами (полная правда).

И она могла писать только в поездах дальнего следования, лежа на верхней полке одна в восьмидесятичетырехместном купе (о чем можно прочитать в ее интервью Наталье Рубановой).

Лера, Лера, Лера, Лера…

Эндрю, Эндрю, Эндрю, Эндрю…

Почти как в том диалоге из фильма Кустурицы «Аризонская мечта», который, наверное, никто и не помнит, кроме нас с тобой. Мы смотрели его на Высших курсах сценаристов и режиссеров, где вместе учились.

«Лео, Лео, Лео…

Аксель, Аксель, Аксель…»

«Есть ли критерий памяти? Память самая непостоянная величина. Прерывная во времени. Нет, именно времени у памяти и нет. Ты помнишь совсем не то, что было последовательно. Только выборочно. И совсем не то, что надо помнить, не учитывая важности событий. Скорее всего ты помнишь свое настроение, и воспоминание – это память настроения».

А еще тебя нужно было возить на автомобиле, просто катать по ночной Москве, и я иногда тебя катал. Я помню твое счастливое от алкоголя лицо и как скользили в твоих глазах ночные огни…

Как и все пропущенное и оставленное между строк, как и все ответы, которых жаждут слишком умные люди, заведующие этой реальностью, и которых интересует сейчас, конечно же, прежде всего, а отчего она умерла? И алкоголь не ответ, а вопрос, который следовало бы правильно поставить – для начала, а не для конца, поставить в пустоте, в которой она, Лера, не смогла удержаться, как не держится и неправильная, замечательно невписывающаяся фраза, когда литература становится уже не нужна, и когда на место литературы нагло водружает сама себя литературная реальность, и правильный вопрос – это а судьи кто? очередная шарашкина контора, которая, прикрываясь именем классика, важно вручает премию?.. Но ей же не дали и премию Андрея Белого, как, впрочем, и Радову, и Яркевичу, и Хоружему… И только муж, Александр Давидович, но не Сергеевич ведь – «Вот единственное имя, достойное слова муж. И если муж – слово, то это слово зовут по имени Александр Сергеевич» – дал свою, глезеровку, и, несмотря на местечковый интерес, с названием (имени Набокова) все-таки угадал.

Нет, нет, Андрей Станиславович, вы же умный человек, к чему же так?! Вы лучше напишите о том, как в те времена Валерия Спартаковна вместе с Сашей Соколовым открывали новое направление в русской словесности, перпендикулярное направлению «Generation «П».

Кто бы спорил… Продолжим в любимом для конторки концептуальном тоне: за что и была репрессирована менеджерами от литературы журфаковского, а то и откровенно факовского разлива нулевых и десятых годов.

Аксель, Аксель, Аксель…

«Купи себе форд!»

Но ведь вы же не станете отрицать, что причина – алкоголизм!

Опять вы про направления...

«Даже с утра после литра водки – и такое случалось – он мог провести такую линию. И эта линия ложилась так, как мог бы лечь на горный снег волос, выпавший из бороды пророка».

На горный снег…

Мороз и солнце…

И как эта линия, и как та лестница, ну, хорошо, пусть – как ступенька или ступеньки, из которых та лестница состоит, как роман состоит из фраз, по которым каждый читатель, пусть он и не Джимми Пейдж и не Роберт Плант, может подняться с тобой, Лера, на небеса.

Что бы еще сказать, чтобы не наврать в этой дурацкой литературной игре под названием жизнь?

Мы слишком рано с тобой поссорились.

И с тех пор не виделись двадцать лет.

Лера, прости.