Я небо не кормлю

Легкость пенится в поэтической чаше Максимилиана Потемкина. Фото из архива Веры Шаповаловой

Смысловая стяжка между страхом и молитвой организована у него тонко. Внешняя простота строк, свидетельствуя о неустанной внутренней работе, сверкает золотом содержания:

Мне кажется, я больше не боюсь.

Поэтому я больше не молюсь.

Поэтому я небо не кормлю

и этим никогда не оскорблю.

И то, что дальше стихотворение завершается на детско-незащищенной ноте, словно обнажает трепетные корни души поэта Максимилиана Потемкина (1974–2023):

Мне кажется, что каждому бы так.

Пусть кажется. Ведь каждый жить мастак.

Я знаю, что не знаю ничего,

но тем незамутненнее чело.

Его стихи тщательно выделаны, и внешняя простота их, говорит о правильном векторе восприятия поэтического слова. Сколь бы трудны ни были идеи и как бы ни клокотали эмоции, все должно быть доходчиво. Как у классиков. Мелодия его стихов напевна:

Три старика играли джаз,

и им потворствовал сентябрь.

Он джазу равен был, хотя мог

и больше быть на этот раз.

Он мог подмять и стариков,

и филигранный лепет трио,

но вдохновлялся этим ВИА

и усмирял себя легко.

Что это? Предчувствие ранней смерти? Прощание с роскошным и непостижимым миром? Может быть. В его стихах нам открывается тяжелая бездна самопознания:

Мой дьявол стоял по-за правым плечом

и лыко вязал оловянное.

За правым, за правым он был размещен,

и пах валидолом и ладаном.

*

Мне тоже казалось, что кружится мир,

но оси при этом смещенные.

И дьявол мой пьяный со мной, черт возьми,

болтался за правым плечом моим.

*

Я глуп был и весел. Я тешил слова,

и думал, что строю навечное.

А дьявол меня сам себе наливал,

мой дьявол, мой правый, заплечный...

Иллюзии – в том числе и поэтические – сдергивают маски. А в лица страшно смотреть. Однако и смелостью веет от стихов Потемкина. Словно готов поэт к посмертью и не удивит его возможная расплата.

С каждым движением треть превращается в четверть.

От притяжения капли вбиваются в череп.

Бедный июнь! Рецессивные, квелые гены.

Бедное время, что проистечет без легенды.

Трагедия поворачивается то тем, то этим боком и, некрасивая, требует красивых стихов. И стихи Потемкина красивы.

Я черно-бел, и это не слова.

Мне не идут касания «едва».

В полутонах я тоже не силен.

Я словно тот в посудной лавке слон:

чуть шевельнешься – грохот и разор.

Зато не эпигон я и не вор.

Нечто сквозное мерцает, длится черно-белый фильм индивидуального бытия. Легкость пенится в поэтической чаше Потемкина.

Очень прошу вас, плиз,

Будьте меня вы близ.

Будьте со мною тут.

Станет и лад, и гуд.

Да, я дурак, ай ноу.

Только без вас хреноу.

Тошно без вас и бэд.

Полупуста май бед.

Отзвуки Серебряного века играют у него тонкими струнами ассоциаций:

Листва покрылась патиной морозной,

И, к шелесту приплюсовавши хруст,

Ноябрь вводит скрипку виртуозно

В привычную полифонию чувств.

Много ярких вспышек, китайских фонариков зажигалось в строках Потемкина, много благородного серебра переливалось, и свод, оставленный им, вмещается в огромные пространства русской поэзии.