Вытяну в тонкую нить

Виктория Полищук словно обращается к близким из краев нездешних.    Фото из архива Рады Полищук

витражи моей души.

Тихий окрик, чья-то песня,

шорох, музыка чужая,

синь и даль, огни в ночи,

окна в зеркалах проплыли,

отражая день и тень,

лица, звезды, впечатленья –

мимолетные виденья,

отсветы моей судьбы.

Я очнусь от летаргии,

отражение увижу:

вздрогну, будто бы во сне –

мир иной открылся мне.

Будто сейчас сказала, оттуда уже, из краев нездешних. Она его предчувствовала, «иной» мир… Теперь он открылся ей. Пусть будет теплым, светлым, добрым, пусть впустит в себя и окутает любовью, нежностью и покоем, пусть слушает любимый 23-й концерт Моцарта и другую умиротворяющую душу музыку, звучавшую в ней и вокруг нее всегда…

* * *

Моя сестра Виктория – филолог, а я – писатель. Я – инженер по образованию, а она рисует невероятной сложности композиции, где многомерное пространство не взрывается, а странным образом гармонизируется неожиданным, порой немыслимым сочетанием красок. А она смущенно говорит: «Не представляю, как это у меня получилось, ведь в школе я так и не сумела понять, что такое стереометрия. Прямая линия – предел моего пространственного воображения».

Нет, не предел. Не предел. Ее фантазия безгранична. Да и не фантазия это вовсе.

Это мир, в существование которого веришь, так неистово выплескивается он «потоками неразгаданных миров» на бумагу, холст или картон, пишет ли она свои «строки» или картины. Из бездонных глубин мироздания – в слово, в строку, на плоскость, не теряя глубины и бесконечности. Не важен материал, не имеет значение – чем воспроизведен. Изображение и строчка живут своей жизнью.

А она с тех пор, как пережила это впервые, живет в ожидании.

* * *

К горлу подкатывает вдохновение.

Оооо! Как любит она эти мгновения предвкушения. Ждет их долго, бесконечно долго, отчаиваясь, впадая в депрессию, глотая таблетки, срываясь на всех, как цепная собака, по поводу и без – как это все мучительно, на грани всех человеческих возможностей...

И вдруг – откуда-то из неведомого, из ничего накатывает легким шелестом, переходящим в рокот, еще не слышная, но уже музыка – музыка надвигающегося чуда. Обостряются все ощущения, мир переворачивается, обволакивает волшебным теплом, дрожь пробегает волнами по всему телу – хочется кричать, смеяться и плакать одновременно. И умереть – чтобы это никогда не кончилось. И жить – чтобы повторялось с начала.

О! Она знает эти мгновения. Безошибочно распознает и шепчет, едва угадав, – спасибо, Господи, спасибо!..

На белый картон падают тяжелые красные сгустки, она размазывает красное пальцами, погружая их в вязкое месиво, и мнет, и давит, как живую плоть, податливую, мягкую, беззащитную.

Красным – по белому, еще и еще. И волнение не отпускает, нарастает крещендо и останавливается – трепещет, пульсирует, покалывает в кончиках пальцев и холодит до озноба или обжигает огнем, не различить.

Сама вся – в красном: лицо, руки, волосы, шея, на полу – лужа, на стуле – пятно, и телефон весь красный от ее пальцев, повсюду оставляет кровавые отпечатки.

Отхлынывает потихоньку...

Смотрит только на картон, где это чудо – красным по белому. Только на картон.

Как жаль, что отступает, жди теперь невесть сколько. Такое может и не повториться.

Конечно, она не раз так думала. Но такое – может не повториться никогда. Жаль, что отступает. Страшно, пусто, и – ничего не хочется.

Нет сил. Больше нет никаких сил.

* * *

Только бы повторилось – неистово, испепеляюще, опустошительно.

Яркие сполохи цвета крутого замеса, рези в глазах успокаивает размытая слеза акварели.

Видение? Миг? Недосказанность? Миражи? Или четкий дактилографический отпечаток души:

Откликнувшись на робкий

тихий шепот,

Я выхожу из тьмы...

Слова пульсируют, как блики цвета, сбиваясь в строки:

Ночь нежна – цитата

без кавычек,

Филология – в основе бытия.

Уносясь обманной каруселью,

Все смешалось – сны

и наважденья,

И ночные и дневные бденья,

И уход в безумство ярких

красок,

В мир страстей,

в провалы пустоты.

Только ночь, подмена дня,

Мчится, нарушая все законы.

Прерывистое дыхание усталого, неутомимого сердца:

Растерзанной жить не хочу...

Вытяну в тонкую нить

обрывки разбросанных струн,

что в силе душевной

моей собрать

и соткать воедино,

что в воле, подвластной Тебе,

набело, наново сделать.

Зачем? – лишь осталось

вдохнуть

и – выдохнуть влажный комок

вконец обессиленной плоти.

Неутоленного мира:

Я забрела случайно в этот мир,

И он ответил тем же...

Зыбкие строки, аритмический рисунок которых напоминает тревожную кардиограмму. Диагноз – жизнь. Исход неизбежен:

Черта предельная,

мечта заветная,

Узор таинственный

иных миров,

Задача сложная,

задача грешная –

Уйти в забвение,

не тратя слов.

Картины и строки, изображение и слово – извечное. Вечное. Из ниоткуда пришли. И уйдут в никуда. Как ты, как я. Как художник, поэт. Как все. Только кому-то дано сказать:

Томительный был день –

Окутанный чужими страхами,

Виденьями несбывшихся ночей,

Пугливой тишиной раздора, –

И отошел без капли сожаленья.

Кому-то дано нарисовать черные цветы печали рядом с неистовыми цветами надежды, клубок которой как путеводная нить для метущихся и несмиренных.

А Виктория, сестра моя, даже не представляет, как это все у нее получилось.