Отпустите ангела домой

Алексей Сомов в галерее «О’берег». Сарапул, 10 февраля 2007 года. Фото Александра Корамыслова

Когда проникаешь в тексты Алексея Сомова (1976–2013), героя первого тома антологии рано ушедших поэтов «Уйти. Остаться. Жить», видишь, какой это мир. И не важно, с какой стороны ты подступаешься к этому миру. Из прозы ли, эссеистики, поэзии проступает одно вещество. Идеальная картинка. Это говорит нам о том, насколько целостным был Сомов и его литературное чудовище. Насколько он его приручил. Но в обмен на что достается эта целостность? Уход от реального живого мира, где все было не так прекрасно. Срывы, мысли о смерти, одиночество, обида, ум. Смешайте это все и влейте в любого, кто не смог себя реализовать ни в чем, кроме литературы. Поэтому Сомов пытается остаться в этом единственном.

Первое, что приходит в голову при чтении Сомова, – это его перекличка с Борисом Рыжим. И не только из-за внимания к смерти, из-за очарованности и захваченности ею. Завороженности. Околдованности. В некоторых стихах видится ритмическая перекличка. Рыжего уже все знают, за ним – слава. За Сомовым – почти ничего. Хотя в узких кругах у него все-таки было какое-то узнавание, а на родине (в Удмуртии) его величину оценивали и отмечали. Но в целом людям нечем было воздать по заслугам творцу, поэтому они просто молча наблюдали за его постепенным и надсадным самоуничтожением. Литература в случае Сомова – это самоуничтожение. Ежедневное и безотчетное. Когда выдавливаешь себя по капле. А тема смерти в его текстах не случайна. Этим в первую очередь его вещи и рифмуются с гибельными строками Рыжего.

(1) мир был слаб, и более того – не было опоры у него.

мир был глуп, и глух, и нем, и слеп. медленно черствел всегдашний хлеб.

(2) кто-то вытер миру пот со лба. кто-то произнес слова-слова.

кто-то распростер крыла-крыла – и настали сразу свет и мгла.

(3) селезень нырнул на дно воды, в клюве притащил сырой беды.

на беду поставил мор и глад, а на самой крыше – тихий ад.

Рыжий – не единственный, о ком думаешь при осмыслении поэтики Сомова. Близкие ему авторы (Алексей Сальников, Андрей Чемоданов) передают идентичность космогонического и метафизического в именно русском преломлении. Именно метафизикой напоминает он Мамлеева или Масодова. А еще иронией, возникающей от абсурда, потому что иногда трудно отличить реальность от такой поэтики: они смешиваются и размываются. Мы понимаем, что в России возможно почти все. И нам трудно понять, что гипербола, а что – факт нашей действительности. Поэтому готовимся не удивляться в обоих случаях.

Алексей Сомов. Грубей и небесней: Стихотворения и эссе / Сост. Б. Кутенков.– М.: ЛитГОСТ, 2021. – 220 c. (Поэты литературных чтений «Они ушли. Они остались»)

При внимательном чтении текстов Сомова заметно влияние Нины Искренко. Не уверен, правда, что эта перекличка имеет под собой действительное основание, поскольку Искренко воплощает то, чем Сомов не был. Нет никаких прямых отсылок и указаний. Однако языковые и графические приемы, которые иногда демонстрирует нам Сомов, так или иначе отсылают нас к искренковской манере. Как и у Искренко, у Сомова есть переклички с ангелофренической тематикой. Только у него Бог или ангелы – покинутые и оставленные. Искренко также микширует библейские мотивы, но для нее это скорее полистилистический прием. Для Сомова – момент оставленничества, епитимья. Искренко в своем стихотворении просит послать ей ангела, а Сомов уверен в том, что ангел его не спасет, что его ничто не спасет. Ангела же он предлагает «отпустить домой» и рефреном повторяет это. Вероятно, считая, что он не заслуживает ангела: «Под височной кожей голубой,/ словно паучок в аптечной склянке,/ в каждом мальчике томится ангел./ Отпустите ангела домой.// Отпустите ангела домой,/ напоите горьким сонным зельем,/ после – закопайте глубже в землю,/ только чтобы в небо головой.

Помимо общения с Богом у Искренко и Сомова общая тема наркозависимости. У Искренко «принимая покой, как наркотик». У Сомова – «в себя вкололи или влили всё». Тут и безнадежность, и сквозной мотив употребления. Но тут есть и некоторое самодовольство. Мол, если мы так живем и делаем так, то хотя бы будем довольны тем, что нас хорошенько «вштырило». Здесь, правда, наркотическое не только вещество, но и все, что влияет на наше трезвомыслие. «Кривая нежность» – как в строке Сомова. То есть «сидел на тяжелых наркотиках – любил». Любовь еще один из утяжелителей.

В любом случае пример Сомова вновь демонстрирует нам, что положено на алтарь хорошего текста. И как приходится отрезать ломоть от себя, чтобы переплавлять жизнь в искусство. Минутное – в вечное.