Не уходи, Эмка!

Для него не существовало ни цензуры, ни партии…  Фото PhotoXPress.ru

Сколько книг нужно написать поэту, чтобы найти дорогу к сердцам современников? Всегда ли важно, чтобы его стихи были опубликованы? Иногда достаточно одной книги, чтобы навсегда остаться в истории литературы. «Песнь Песней» Соломона, «Похвала глупости» Эразма Роттердамского, «Горе от ума» Грибоедова, «Конек-Горбунок» Ершова.

Поэт Наум Коржавин, друзья звали его Эмкой, написал немного. Публикация в сборнике «Тарусские страницы» (Калуга, 1961). Первая книга стихов «Годы» издана в Москве в 1963-м, когда поэту было 38 лет. Вторая «Времена» и третья «Сплетения» – во Франкфурте-на-Майне в 1976-м и 1981-м, Коржавину было уже 51 и 66 лет соответственно. Еще одна книга «На скосе века: Стихи и поэмы» вышла в Москве в 2008-м. Сборники «В Москву» и «Время дано». Статьи и рецензии в «Новом мире», отличающиеся ярко заточенными фразами и бескомпромиссностью, книга воспоминаний «В соблазнах кровавой эпохи», спектакль в Театре Станиславского по его пьесе «Однажды в двадцатом» (1967).

Прожита огромная жизнь. В ней нашлось место казалось бы несовместимому.

Увлечение личностью Сталина, разочарование в идеях коммунизма и социализма. Арест по обвинению в «космополитизме», семь лет на Лубянке и в Сибири. Атеист Эммануил Мандель становится православным Наумом Коржавиным. Письма в поддержку Солженицына, в защиту Галанскова и Гинзбурга, против процесса над Синявским и Даниэлем.

Стихи Коржавина переписывались от руки и издавались в самиздате. Его очень любили, столица любит чудаков. В 1973-м, в период брежневского безвременья («Что такое брежневщина? Это сталинщина без Сталина»), покинул СССР, уехал в США, в Бостон, был членом редколлегии «Континента». Уехал из-за «нехватки воздуха для жизни». Никогда не считал себя диссидентом. «Покидал Россию, преследуя отнюдь не политические цели». Чувствовал депрессию, страдал из-за отрыва от русской почвы. В спорах русофобов и русофилов занимал русофильскую позицию, отстаивал традиции русской культуры. В публицистике 1990 – начала 2000-х годов выступал как против коммунизма, так и против радикального либерализма, упрекая последний в непродуманной и безответственной политике. Определял себя то как либерального консерватора, то как «свирепого либерала». Когда эмигранты третьей волны (Аксенов, Войнович, Максимов) перестали считаться врагами, Коржавин одним из первых стал приезжать в Москву, участвовал в поэтических вечерах.

Его стихи, консервативные по форме и бунтарские по мысли и содержанию, отличаются точностью лепки, мощной фактурой и весомой конкретностью слова.

Не так много страниц в антологии русской поэзии занимают его поэтические строки, и тем не менее несколько поколений поэтов испытали несомненное влияние как поэтики, так и благородной личности Коржавина, в характере которого сочетались мудрость и рассудительность Санчо Пансы с пылкостью и неудержимостью Дон Кихота. Именно личности. Он дал нам пример того, как можно жить в любых условиях с оглядкой только на совесть. Наум Коржавин оставался верен себе – в ссылке, в Москве, в Бостоне. Был человеком, который не пошел на уступки и никогда не искал легких путей. Ирина Чайковская назвала его «последним защитником вечных истин».

«Я просто русским был поэтом в года, доставшиеся мне…» А какие годы ему достались? 1947-й. Сталинизм, основа системы, где каждый человек – лишь винтик государства. 1956-й. Хрущевская оттепель, открывшая на время перспективы развитию личности человека и его чувства собственного достоинства. 1972-й. Первые брежневские заморозки, узаконившие ложь как единственный способ существования в этом обществе.

«Ни к чему, ни к чему, ни к чему полуночные бденья/ и мечты, что проснешься в каком-нибудь веке другом./ Время? Время дано. Это не подлежит обсужденью./ Подлежишь обсуждению ты, разместившийся в нем».

Для него не существовало ни цензуры, ни партии, руководящей и вдохновляющей силы... Ни принятых норм и правил советского общества. Многие писатели в 60-е годы остро и болезненно ощущали безопасный предел дозволенного. Наум Коржавин, видимо, никогда об этом пределе не размышлял. Ни в сталинские, ни в брежневские, ни в последующие времена. Не выпячивал собственную гражданскую смелость. И не считал себя пророком.

«Ей жить бы хотелось иначе,/ носить драгоценный наряд.../ Но кони – все скачут и скачут./ А избы – горят и горят».

Каким запомнили его друзья послевоенных лет? Смешной студент Литинститута. Куцая шинелька пелеринкой без хлястика, буденновка, едва ли не со времен Гражданской войны. Выданные в профкоме валенки, которые он носил в стужу, по раскисшему снегу, по лужам и по сухому асфальту. По мере стирания подошвы он сдвигал ее вперед и ходил на голенищах. Глуховатым голосом читал стихи в нижнем белье, стоя на кровати в общежитии. Стихи без красивостей, натяжек и без чуждой ему местечковости. Мы знаем о некоторых смешных поступках Эмки: о том, как пришел на стриптиз с подзорной трубой, как телефонную трубку по рассеянности положил в тарелку с супом...

«Хотелось жить,  хотелось плакать,/ хотелось выиграть войну./ И забывали Пастернака,/ как забывают тишину». «Гуляли, целовались, жили-были.../ А между тем гнусавя и рыча,/ шли в ночь закрытые автомобили/ и дворников будили по ночам».

20 декабря 1947-го. «Эмка, ты куда?» – спросонья спросил Расул Гамзатов, сосед Коржавина по общежитию Литинститута, когда тот разбудил его, чтобы попрощаться. Эмку уводили на Лубянку...

Сколько было испытаний, многие думали, он не выдержит, не вернется. Но каждый раз Эмка, кажущийся таким грузным и больным, возвращался с того света. Каждый раз возвращался. А теперь он ушел.

Не уходи, Эмка!

Санкт-Петербург