Юрий Кувалдин
Юрий Кувалдин и Фазиль Искандер. 1988. Фото из архива автора
На даче на чердаке слушаю «Голос Америки». «You listen to the voice of America». Передают главу из романа Фазиля Искандера «Пиры Валтасара».
«И в этой тишине, с лицом, прикрытым башлыком, с распахнутыми руками, дядя Сандро стремительно прошуршал на коленях танцевальное пространство и замер у ног товарища Сталина.
Сталин от неожиданности нахмурился. Он даже слегка взмахнул сжатой в кулак трубкой, но сама поза дяди Сандро, выражающая дерзостную преданность, и эта трогательная беззащитность раскинутых рук, и слепота гордо закинутой головы, и в то же время тайное упрямство во всей фигуре, как бы внушающее вождю, мол, не встану, пока не благословишь, заставили его улыбнуться.
В самом деле, положив трубку на стол и продолжая улыбаться, он с выражением маскарадного любопытства стал развязывать башлык на его голове.
И когда повязка башлыка соскользнула с лица дяди Сандро и все увидели это лицо, как бы озаренное благословением вождя, раздался ураган неслыханных рукоплесканий, а секретари райкомов Западной Грузии еще более удивленно приподняли брови, хотя казалось до этого, что и приподымать их дальше некуда.
Сталин, продолжая держать в одной руке башлык дяди Сандро, с улыбкой показывал его всем, как бы давая убедиться, что номер проделан чисто, без всякого трюкачества. Он жестом пригласил дядю Сандро встать. Дядя Сандро встал, а Калинин в это время взял из рук Сталина башлык и стал его рассматривать. Неожиданно Ворошилов ловко перегнулся через стол и вырвал из рук Калинина башлык. Под смех окружающих он приложил его к глазам, показывая, что в самом деле сквозь башлык ничего не видно.
– Кто ты, абрек? – спросил Сталин и взглянул на дядю Сандро своими лучистыми глазами.
– Я Сандро из Чегема, – ответил дядя Сандро и опустил глаза. Взгляд вождя был слишком лучезарным. Но не только это. Какая-то беспокойная тень мелькнула в этом взгляде и тревогой отдалась в душе дяди Сандро...»
Во второй половине 80-х годов страна забурлила. Куда там 60-м годам – там была слабенькая оттепель. А тут разлилось море буйное свободы. Потоком пошли запрещенные рукописи, многие из которых при появлении на свет сразу же потеряли свою силу, а их авторы стали меркнуть на глазах. Не буду перечислять, но лучше бы они сидели в углах и продолжали кричать, что их не печатают. С настоящими писателями такого произойти не могло. К их числу я отношу великого Фазиля Искандера. С ним я был знаком с начала 70-х годов. Познакомились мы в Коктебеле. Я рассказывал ему о своих замыслах, он что-то отвергал, что-то предлагал, когда прогуливались мы по коктебельской набережной у столовой или сидели на террасе дома Волошина. Помню, в 1972 году, бродя по писательскому парку среди кипарисов и акаций, под треск цикад и шелест моря, я читал Искандеру наизусть моего любимого Осипа Мандельштама: «Золотистого меда струя из бутылки текла/ Так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела:/ «Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла,/ Мы совсем не скучаем», – и через плечо поглядела...»
Первое полное издание сборника рассказов «Сандро из Чегема» Фазиля Искандера я организовал в издательстве «Московский рабочий» в 1988 году. Мы долго сидели у Искандера, складывая рассказы в роман. И своего давнего приятеля художника Николая Недбайло я привел на этот трехтомник. Он сделал множество черно-белых рисунков пером и тушью. Сначала, конечно, Николай Недбайло по моим пересказам выдающейся главы Искандера «Пиры Валтасара» написал большой холст маслом, и мы эту огромную картину принесли в подарок Фазилю Абдуловичу на день его рождения. Потом, в 1990 году, я сам под маркой «Вся Москва» издал фолиант – весь роман «Сандро из Чегема» в одном томе 100-тысячным тиражом. Надо сказать, что Искандер был читателем всех моих главных произведений, он давал мне рекомендацию в Союз писателей, он написал предисловие к моей первой книге «Улица Мандельштама», и самолично в середине 80-х годов отнес в издательство «Советский писатель» рукопись моей книги «Избушка на елке» со своей «пробивной» рецензией.
Фазиль Искандер говорит глубоким басом очень медленно, с большими паузами, от которых иногда собеседнику делается не по себе. Взгляд его больших черных глаз почти гипнотизирует, отсылая как бы к его саркастической повести «Кролики и удавы». Положив локти на стол и обхватив голову, долго смотрит в одну точку, как будто взвешивает все «за» и «против» в высказываниях собеседника. Он вообще нетороплив.
Сидели как-то у Фазиля, выпивали, закусывали. Андрей Битов держал бутылку водки, почти не выпуская, другой рукой опрокидывал стопку, и так, со стопкой и бутылкой в руках, развивал почти недосягаемую мысль о вероятностном совпадении текста и подтекста, улавливая самые неожиданные ассоциативные ходы, вращая монотонные фразы, а говорил он приглушенно и монотонно, как дьячок читает молитву в храме, стараясь на каждую каноническую мысль ответить свободным противопоставлением, выверяя отмеченное контрапунктальным сравнением, взвивая ее до трансцендентной метафоры, так что у нас голова начинала вертеться, как в колбе Битова вертелся нескончаемый поток слов, каждое из которых тянуло за собой новое слово, не предполагая остановки, и так продолжалось после каждой стопки по многим минутам, на что неисчерпаемо терпеливый Фазиль, обращаясь к Битову, басовито наконец-то вставлял:
– Старик, дай слово вставить…
Битов несколько смущался, как будто его застали врасплох при стрельбе в окно директора школы из самодельной рогатки, но умолкал на мгновение, в которое Фазиль успевал вставить басовую фразу:
– Ну, за верхнюю чегемскую дорогу! – И опрокидывал стопку.
Вечно юный Стасик Рассадин, махнув с удовольствием свою дозу, тут же добавлял:
– И за нижнюю!
Между прочим, Андрей Битов направил в Нобелевский комитет вот такое письмо:
«Уважаемые члены Нобелевского комитета!
Однажды (в 1998 году) я уже осмеливался отправить вам письмо, предлагающее номинировать на Нобелевскую премию по литературе Беллу Ахмадулину. Это очень нужно было сделать тогда, но теперь уже слишком поздно…
Сейчас хочу сделать то же самое и, пока не поздно, номинировать на премию Фазиля Искандера – величайшего из ныне живущих наших писателей. Верю, что Исполнительный комитет согласится со мной. Я считаю его роман «Сандро из Чегема» лучшим романом в русской литературе XX века. Не зная ничего о том, что называется «магическим реализмом», он к нему пришел, по счастливой случайности родившись в маленькой, уникальной стране Абхазии на побережье Черного моря. Она стала для него лупой, через которую он смог увидеть всю Советскую империю.
Рожденный в Абхазии, он стал русским писателем, мастерски владеющим русским языком. Он остается непревзойденным своими современниками и продолжает великую традицию русской литературы. Его часто сравнивают с Львом Толстым в силе и мощи описания характеров. В отличие от большинства писателей той эпохи, которые попробовали и потерпели поражение, он смог схватить даже характер Сталина, полностью пренебрегая социалистическим реализмом. Поэтому я отваживаюсь поставить его роман «Сандро из Чегема» в один ряд с величайшими произведениями европейской литературы, такими как «Дон Кихот» и «Бравый солдат Швейк». Я считаю его роман лучшим портретом рухнувшей империи.
В те времена, когда он писал особенно активно, считалось недостаточным быть просто хорошим писателем. Произведения должны были быть подкреплены честностью автора, и Искандер хорошо известен своей твердой приверженностью гуманистическим ценностям.
Будет огромным упущением, если этот писатель не получит того признания, которое он заслуживает.
Андрей Битов.
P.S. Исполнительный комитет Русского ПЕН-центра горячо и единогласно поддерживает мнение своего президента и выдвигает кандидатуру Фазиля Искандера на Нобелевскую премию в области литературы. Его шедевр «Сандро из Чегема» демонстрирует полноту мультикультурной жизни СССР и неистощимое чувство юмора, которое дало возможность нациям и народам страны выжить в бесчеловечных и враждебных обстоятельствах».
И конечно, постоянно думаешь о глубине предмета, о его буквально-таки рентгенологическом постижении, до каждого пятнышка. В этом смысле критик старой закваски Станислав Борисович Рассадин не имеет себе равных в литературе. Правда, здесь я не могу упустить из виду моего наставника Владимира Лакшина, а также Ирину Роднянскую, Лазаря Лазарева, Владимира Новикова, Андрея Немзера. Вот, собственно, критики, которые составляют гордость не только русской, но и, как мне представляется, мировой литературы, если полагать, что русская литература основой таковой и направляющей, рецептуальной силой является. Тут я несколько напираю на национальное, но мне нравится национальное в трактовке Станислава Рассадина, книгу которого «Русские...» я издал в 1995 году. В его понимании русские – это те, кто не напоминает о своем национальном, а творят исключительно во всемирном: Александр Пушкин, Денис Фонвизин, Екатерина II, Иван Крылов, Дмитрий Хвостов, Константин Батюшков, Денис Давыдов, Федор Толстой, Александр Грибоедов, Фаддей Булгарин, Кондратий Рылеев, Мария Волконская, Антон Дельвиг, Евгений Баратынский, Петр Вяземский, Николай Языков, Николай Гоголь, Карл Брюллов, Владимир Бенедиктов, Николай Некрасов, Александр Сухово-Кобылин, Козьма Прутков, Александр Островский, Владимир Гиляровский, Николай Лесков, Федор Шаляпин, Антон Чехов. Потому что название книги имеет продолжение «Русские, или Из дворян в интеллигенты». То есть путь этот от национального ко всемирному, к чему пришла уже Европа, вольется в общую единую страну со временем и Россия. Бог один, язык один в разных национальных модификациях, человек везде одинаков. Но до этого надо дорасти. У России очень тяжелая наследственность. До «Русских» я издал не менее прекрасную книгу классика критики Станислава Рассадина «Очень простой Мандельштам». Рекомендовал мне ее к изданию Фазиль Искандер.
…Коктебель начала 70-х годов. Тихо шелестит за калиткой море. В тени кипарисов и туи за большим дощатым столом идет свободная беседа за чашкой зеленого чая. Сочетание собравшихся бывало таким: Мария Степановна Волошина, отец Александр Мень, критик Владимир Лакшин, Мариэтта Шагинян, Анастасия Цветаева, литературовед Владимир Купченко, специалист по Достоевскому Тамара Орнатская, писатель Фазиль Искандер, литературовед из Загорска Александр Горловский, писатель Владимир Тендряков... и знаменитый авиаконструктор Олег Константинович Антонов. Коктебель – не только культовое место русской поэзии, но и родина русского планеризма. В 1923 году здесь состоялись первые Всесоюзные соревнования планеристов. Была открыта Высшая летно-планерная школа. Именно тут начинал свой путь к звездам молодой Сергей Королев. В Коктебеле представляли свои конструкции Сергей Владимирович Ильюшин, Александр Сергеевич Яковлев и Олег Константинович Антонов. Днем Антонов плавал в море вместе со всеми, загорал на пляже, играл в большой теннис в тени писательского парка, и я часто срезался с ним. Также он очень любил ходить с нами в горы, а однажды даже пошел в поход в Старый Крым, где с любопытством осматривал домик Александра Грина и посетил его могилу на старокрымском кладбище.
Обладая связями в верхних эшелонах коммунистической власти, Олег Константинович Антонов использовал их на благо антисоветской литературы. С его помощью и при непосредственном участии, несмотря на всяческие препоны, мы торжественно отметили 100-летие антисоветского поэта Максимилиана Волошина.
В предисловии к моей книге «Улица Мандельштама» Фазиль Искандер писал:
«Книга Юрия Кувалдина «Улица Мандельштама» (сборник повестей) – именно книга в самом точном смысле этого слова. При внешне разнообразном материале ее мы все время чувствуем ее внутреннее единство. Единство ее в том, что в мире мыслей автор чувствует себя как дома и хочет, чтобы и мы здесь чувствовали себя так же, однако и не слишком при этом распускали пояса, да и автор сам при должном гостеприимстве достаточно подтянут.
Одним словом, это настоящая интеллектуальная, а точнее сказать, интеллигентная проза. Кувалдин не поддается ни волнам скороспелых и скоропреходящих литературных веяний, ни суете «проходных» рассуждений о «положительном герое». Этим в немалой мере объясняется то доверие, которое при чтении испытываешь к его повестям, ибо в работе каждого настоящего писателя важна не только сама система его нравственных, философских, эстетических ценностей, но и последовательность, упорство, страсть в их отстаивании...»
В конце 80-х годов как-то захожу к Фазилю, а там толпа людей в папахах, в бурках с газырями, бурное застолье, цветы, речь по-абхазски. Фазиль Искандер избран депутатом Совета народных депутатов. Правда, праздники быстро закончились, потому что Искандер, походив неделю на заседания, отчетливо осознал свою ошибку. Он не депутат. Он писатель. И дело писателя сидеть за столом и ежедневно писать, а не окунаться в водоворот социальной жизни. Мало-помалу волна делегаций к Фазилю схлынула, абхазцы в своем избраннике разочаровались. Художник не участвует в жизни современников, художник свидетельствует, сохраняет свою душу в вечности, живет в тексте, поскольку душа находится вне тела – в Слове.
Я свой роман «Избушка на елке» писал с 1979 по 1984 год. Сначала роман назывался «Сыч», по прозвищу главного героя, молчаливо противостоящего системе подавления свободы слова. Роман я принес, как обычно все новое, Фазилю Искандеру, чья проза по изобразительным, лексическим качествам мне очень близка. Вообще, я никогда не писал содержание и тем более сюжет. Сюжет – удел невзыскательной толпы, бегающей по строчкам в метро.
Лучшей похвалой от Фазиля Абдуловича было то, что он отнес папку с рукописью в издательство «Советский писатель», где книга, благополучно пролежав восемь лет, вышла в 1993 году. Работая ежедневно, я еще умею ждать. Работать и ждать – основные качества писателя.
Конец 80-х и начало 90-х годов были отмечены небывалым количеством литературных вечеров, творческих встреч, всевозможной суетой вокруг бесчисленных презентаций и прочими мероприятиями, с обязательными шумными банкетами, с выступлениями артистов… Искандер был нарасхват. Один раз советуется со мною:
– Не знаю, что говорить сегодня в ЦДЛ…
– Ну уж, вам всегда есть что сказать, – заметил я.
– Почитаю-ка я главу из «Сандро».
Я несколько смутился, зная, что долгое чтение на вечерах угнетает публику, потому что на слух большой объем художественного текста плохо воспринимается.
– Да нет, – возразил я, – лучше все же просто поговорить, дать выступить другим…
Но Фазиль поступил по-своему. Он сидел за столом с книгой, в своих толстолинзных очках, отчего и без того большие черные глаза выглядели неестественно огромными. Он читал и читал. Кое-кто уже в зале, я заметил, вежливо дремал, кто-то тихо пробирался между рядами покурить, кто-то начинал шептаться, отчего в зале возникло какое-то пчелиное гудение. Но Фазиль мужественно продолжал чтение, не реагируя на поведение зала. Минут через 40 в зале осталось всего несколько человек, а Фазиль все читал и читал. Главы у него были объемные.
«Я окончательно проснулся и отрезвел. Было уже совсем светло. Из ущелья со стороны гор дул сырой ветер, в море работал сильный накат. На берегу напротив нас стоял отдыхающий старик и делал физзарядку. Он медленно, страшно медленно присел на длинных тонких ногах. Он так трудно присел, что сделалось тревожно – сможет ли встать. Но старик, передохнув на корточках, пошатываясь, медленно поднялся и, вытянув руки, застыл, не то устанавливая равновесие, не то прислушиваясь к тому, что произошло внутри него после упражнения...» («Созвездие Козлотура»)
Фазиль Искандер являет нам, без всяческого сомнения, совершенство языка, которое ставит его произведения в ряд классиков мировой художественной литературы, его несравненное мастерство в построении фразы, музыкально звучащей, придает его прозе поэтическую возвышенность.
Ну, уж кто не знает коронного рассказа Фазиля Искандера «Начало» и его изюминку о москвичах:
«Единственная особенность москвичей, которая до сих пор осталась мной не разгаданной, – это их постоянный, таинственный интерес к погоде. Бывало, сидишь у знакомых за чаем, слушаешь уютные московские разговоры, тикают стенные часы, лопочет репродуктор, но его никто не слушает, хотя почему-то и не выключают.
– Тише! – встряхивается вдруг кто-нибудь и подымает голову к репродуктору. – Погоду передают.
Все, затаив дыхание, слушают передачу, чтобы на следующий день уличить ее в неточности. В первое время, услышав это тревожное «Тише!», я вздрагивал, думая, что начинается война или еще что-нибудь не менее катастрофическое. Потом я думал, что все ждут какой-то особенной, неслыханной по своей приятности погоды. Потом я заметил, что неслыханной по своей приятности погоды как будто бы тоже не ждут. Так в чем же дело?
Можно подумать, что миллионы москвичей с утра уходят на охоту или на полевые работы. Ведь у каждого на работе крыша над головой. Нельзя же сказать, что такой испепеляющий, изнурительный в своем постоянстве интерес к погоде объясняется тем, что человеку надо пробежать до троллейбуса или до метро? Согласитесь, это было бы довольно странно и даже недостойно жителей великого города. Тут есть какая-то тайна...»
Когда меня окликают случайные прохожие, я пытаюсь понять, зачем я им понадобился. Оказывается, они меня знают. Довольно-таки странное слово «знают». Вот это очень интересно. Сегодня двое меня остановили. Один на станции «Орехово». Я долго вглядывался в его глаза, но так и не узнал, кто он. В 1989 году он видел стопу моей книги «Улица Мандельштама» в Доме книги в Ленинграде на Невском проспекте, отстоял очередь и купил. Другая остановила меня на улице Стромынка, на моем пути от парка «Сокольники» к Преображенскому кладбищу, и сказала, что она меня знает еще по Коктебелю, мы выпивали на палубе с Володей Купченко и Фазилем Искандером. Она назвалась, но ее имя оказалось пустым звуком.
В рассказе «Рукопись, найденная в пещере» Фазиль Искандер вкладывает в уста Сократа мысли о поэтических волнах вечности:
«Поэзия – это капля жизни в чаше вечности. Размер капли и размер чаши должны соответствовать друг другу. Если слишком большая чаша вечности и слишком маленькая капля жизни – холодно. Если слишком большая капля жизни и слишком маленькая чаша вечности – мутно. Гомер – величайший греческий поэт, потому что поэзия его подчинена этому закону. И хотя у него чаша вечности величиной с Эгейское море, но соответственно и капля жизни нешуточная – Троянская война. Читая Гомера, мы чувствуем, как волны вечности перекатываются через головы его героев…»
В конце февраля 1994 года я взял знакомого оператора с «Центрнаучфильма» с профессиональной камерой «Бетакам», усадил его в свою машину и помчался к Искандеру на Красноармейскую. Накануне я позвонил ему и сказал, что хочу экспромтом снять фильм о нем. Фазиль, как обычно помедлив, прибавил:
– Приезжай…
Приехали. Фазиль влажной расческой зачесал волосы назад. И начали съемку. Все были приподняты. Я снимал так, как шло. Потом поехали на Божедомку к Достоевскому. Федор Михайлович был радушен и гостеприимен. Ночью я смонтировал телефильм «Капля жизни в чаше вечности» на Ямском поле у знакомых ребят. На другой день я, уже один, поехал на Шаболовку в объединение «Лад». Без всякого предупреждения. Пришел в кабинет к Валентину Тернявскому. Он при мне вставил кассету в видеомагнитофон. Фильм я сделал 25-минутным.
– Великолепный фильм! – сказал интеллигентнейший Тернявский. – Когда ставить?
– 6 марта, в день 65-летия Фазиля Абдуловича, – сказал я.
Фильм пошел в эфир именно 6 марта 1994 года в самое «смотрибельное» время, часов в 19, после чего я не успевал отвечать на раскаленные телефонные звонки.
Фильм заканчивается басовым чтением Искандера своих стихов:
Не материнским молоком,
Не разумом, не слухом,
Я вызван русским языком
Для встречи с Божьим духом.
Чтоб, выйдя из любых горнил
И не сгорев от жажды,
Я с Ним по-русски говорил,
Он захотел однажды.
