Бе-Блю-За об "Иль-ба-зай"

Мейерхольд в русской театральной критике. 1920-1938. Составление и комментарии Т.В. Ланиной. - М.: Артист. Режиссер. Театр, 2000, 656 с.

К СОЖАЛЕНИЮ, в заглавии этой масштабной и увлекательной книги - уже две неточности. И первая - хронологическая. Среди множества ее библиографических составляющих нет ни одной, относящейся собственно к 1938 году. Печально известная, разгромная статья Платона Керженцева "Чужой театр" вышла в декабре 37-го, но поскольку завершение мейерхольдовской антологии на этой ноте неизбежно придало бы изданию характер мрачной эпитафии, вслед помещаются две весьма благожелательные рецензии на третью редакцию "Маскарада" в Александринском театре - последнюю, по сути, сценическую работу Мастера. Эти рецензии помечены годом... 1939-м.

Не может не вызвать вопроса и название книги. Если мейерхольдовского "черного человека", председателя Комитета по делам искусств Керженцева еще можно, скрепя сердце, провести по ведомству театральной критики, то совсем уже странным и даже несколько обидным для чести мундира выглядит причисление к ней и ряда других авторов, как то: Надежды Крупской (той самой!), писателя Михаила Булгакова, актера Михаила Чехова, наркома здравоохранения Николая Семашко... Последний, любивший на досуге побаловаться искусствоведческими штудиями, правда, представлен в книге наилапидарнейшей из рецензий в анкете "Вечерней Москвы": "Пьеса "Последний решительный" производит очень сильное впечатление, особенно конец. Нечего и говорить о своевременности сюжета". Чем не блистательный образец железной наркомовской логики!

Кажется, точнее было бы озаглавить издание "Мейерхольд в советской журналистике" или "Мейерхольд в зеркале советской прессы", тем более что в его состав не вошли отклики эмигрантской печати (две корреспонденции московских литераторов в сменовеховскую "Накануне", в том числе известный антимейерхольдовский фельетон Булгакова - не в счет). Справедливости ради стоит заметить, что заголовок книги обусловлен ее "серийностью" - она продолжает рассказ о захватывающих перипетиях драматического романа между художником и обществом с того самого места, где оборвалось повествование "Мейерхольда в русской театральной критике. 1892-1918", выпущенного издательством "АРТ" четыре года назад.

Впрочем, все эти мелочные "титульные" придирки, столь раздражавшие в свое время гениального режиссера, в котором широта русской души брала явный верх над педантизмом немецкой крови (дотошные грибоедоведы никак не могли смириться с тем, что своему сценическому прочтению пьесы Мейерхольд придал первоначальное авторское наименование "Горе уму"), все эти критические комариные укусы и ядовитые шпильки - число коих благодаря многочисленным "шероховатостям" примечаний, комментариев и справочного аппарата можно было бы множить и множить - все это не может заслонить самого главного. Издательство театральной литературы "АРТ", об уникальности, особой культуре и необходимости которого говорилось уже не раз, окончило воздвижение внушительного литературного памятника одному из главных действующих лиц на подмостках ХХ века. Несколько лет назад "АРТ", недавно отметившее 10-летие своей издательской деятельности, выпустило в свет два двухтомника о Мейерхольде: воспоминания Александра Гладкова и записи репетиций 20-30-х годов.

Судя по обширным и не замыкающимся только в текстологии комментариям, составителем была проделана большая работа по погружению в предмет и отбору материала. В результате мы имеем перед собой развернутую, пеструю панораму оценок и мнений, имен и названий - живую дисгармонию летописи бурных двадцати лет работы Всеволода Мейерхольда, вождя "Театрального Октября", почетного красноармейца, шарлатана, экспериментатора, гения, формалиста и "вредителя".

134 статьи, 77 авторов, 43 издания. Герою книги, столь любившему всякую цифирь и обильно оснащавшему ею афиши своих легендарных спектаклей, такая математика должна была бы понравиться. Не порадовал бы его, однако, тот факт, что по меньшей мере треть представленных материалов являются либо разносными, либо "не положительными" как минимум. Такого Мейерхольд, как мы знаем, не спускал, схватываясь со своими зоилами в острейших спорах, вступая в затяжную полемику. До той поры, конечно, пока оставалась еще такая возможность.

Том этот, прочитанный насквозь, представляет нагляднейшую картину последовательного взлета и упадка, "триумфа и трагедии" нашей журналистики или, если угодно, русской театральной критики на протяжении первых двадцати советских лет. От "громокипящего", бесшабашного самовыражения послереволюционных и нэповских лет через ярко выраженный период "академизма" на рубеже двадцатых-тридцатых, когда отечественное театроведение впервые попыталось обозначить себя в качестве науки со своим собственным инструментарием, - к непререкаемому главенству классового "чутья" и марксистского подхода. От забавных, пахнущих временем придумок, типа формулы "Иль-ба-зай", в которой мейерхольдовские артисты Ильинский, Бабанова, Зайчиков знаменовали собой ни много ни мало новый тип театра, "который должен стать носителем коллективного действия" (Алексей Гвоздев). До принципиально иной лексики: необходимости "проблему ГосТИМа <┘> ставить впервые во весь объем" (Всеволод Вишневский), которая, в свою очередь, логически приводит к керженцовским инвективам: "Систематический уход от советской действительности, политическое искажение этой действительности, враждебная клевета на нашу жизнь привели театр к полнейшему идейному и художественному краху, к позорному банкротству". Смешное и забавное, умилительно покусывающее за палец существо Бе-Блю-За (именно так, с легкой руки Зинаиды Райх, именовались трое главных газетных ревнителей театральной революционности: Эммануил Бескин, Владимир Блюм, Михаил Загорский) вдруг ощерилось жутким оскалом.

Детальное изображение всех обстоятельств перерастания дружеской возни в хладнокровное избиение с последующим хирургическим актом, безусловно, должно найти еще 999 внимательных и благодарных болельщиков (книга издана тысячным тиражом). Подобных тем, что смотрят матч в записи, уже зная его неблагоприятный исход, и все же до самого конца надеются на чудо.