Без кульминации и развязки

Комлева Г.Т. Танец - счастье и боль. Записки петербургской балерины. - М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2000, 368 с., илл.

ПЕТЕРБУРГСКОЙ балерине Габриэле Комлевой было удобно писать воспоминания: балетный критик Аркадий Соколов-Каминский, ее супруг, сделал их литературную запись. Мемуары Комлевой оканчиваются на полуслове, событиями 1962 года, в разгар балеринской карьеры в Кировском (ныне Мариинском) театре. Книга, по словам мемуаристки, - лишь "предыстория сюжета: утверждение в ранге балерины", то есть "восхождение к вершинам академического репертуара". Комлева ушла на балетную пенсию гораздо позже, через 20 лет, но о столь длительном отрезке времени рассказывается вскользь, на двух страницах заключения. Правда, намекая на возможность "второй серии". В нее, видимо, войдут драматические эпизоды из последнего этапа сценической жизни Комлевой, когда балерине приходилось бороться "за право быть собой".

Эта книга - действительно записки балерины. Автору доставляет особое удовольствие порассуждать о роли рук в классическом танце или о особенностях исполнения фуэте, посмаковать профессиональные термины и варианты исполнения балетных вариаций. Аналитическую часть взяла на себя Вера Красовская, автор предисловия: здесь очень бегло, но все же обрисованы контуры хореографии, которую Комлева исполняла. С одной стороны, стихия Комлевой - "инструментальный классический танец". С другой - она стала известна после балета "Берег надежды", где исполнила характерную для начала 60-х годов партию Потерявшей любимого: пластика была эмоционально эквивалентной безымянному имени героини. Позже Комлева танцевала совершенно разную хореографию, от па-де-де Обера-Гзовского, этого парада самодовлеющей виртуозности, до "Паваны мавра" классика американского модерн-танца Хосе Лимона. На ее Обера, как справедливо вспоминает Красовская, балетоманы ходили специально, так же как и на "Баядерку", если главную героиню, Никию, танцевала Комлева. Долгое время ей не было равных в этом "индийском" балете.

Много страниц посвящено рассказам о детстве и семье, об эвакуации в годы войны. По отдельной главе Комлева отводит воспоминаниям о работе над "Берегом надежды" и над другим балетом того же хореографа Игоря Бельского - "Ленинградская симфония". Для балерины-шестидесятницы маяком всей жизни остались опыты "симфонического танца" (в борьбе против иллюстративного сталинского "драмбалета"), утверждавшегося на советской сцене через постановки молодых тогда Григоровича и Бельского. Точно такой же памятник эпохи и яркий штрих времен железного занавеса - описания заграничных гастролей. Они уважительно-официально именуются "выездами за рубеж" и - подробно, по старым дневникам - поданы как чрезвычайная радость. Радует не только успех Кировского балета и собственный, но и невиданная для советского человека возможность попробовать японскую кухню, посмотреть голливудский блок-бастер или дрессированных дельфинов в океанариуме.

Мемуары традиционно описывают порядки знаменитого Хореографического училища на улице Росси: такая "картина нравов" характерна для воспоминаний любой уважающей себя выпускницы старейшего учебного заведения. Только вместо нарочитой чинности, "инспектрис" и закрытых карет, в которых до революции возили учениц (см. "Театральную улицу" Тамары Карсавиной), здесь переполненные трамваи, девчоночьи драки и дежурные по раздевалке. Не меняется лишь уважительно-любовное отношение к педагогам: разумеется, они самые талантливые. Кроме директора Шелкова - к нему у Комлевой отношение столь же негативное, какое сложилось в те же годы у ее одноклассника и приятеля школьных лет Рудольфа Нуреева. О последнем, к слову, рассказано не так уж много и, главным образом, уже известные подробности, но точно подмечена основная черта Нуреева - "роман с самим собой".

Невозможно представить, чтобы балерина 80-х или 90-х написала подобную книгу - с фразами "танец для меня был как воздух", "спектакль был священнодействием". Нынешнее деловитое поколение танцовщиков не заставишь поверить в такие "возвышенности", даже если кто-нибудь из них выскажет что-либо подобное - для политеса. Этот стиль ушел в прошлое, как и описываемая Комлевой благоговейная атмосфера зрительного зала, когда "поход в театр считался событием", в театральном гардеробе все женщины переобувались в парадные туфли, а мужчины снимали галоши. Но Комлевой - веришь. Она так же точна в передаче идеалистических настроений своего поколения, как и в беспощадной откровенности современного типа. Уж кто-кто, а профессионал знает, как неровна творческая дорожка в театре и как зависит карьера артиста от множества привходящих обстоятельств. Намеки Комлевой на процветающее в театре интриганство действительно интригуют, а ее характеристики искусства коллег могут отличаться от принятых в официальной истории советского балета. Важно, что и ее скупые, "по случаю", оценки современного состояния труппы Мариинского театра нельзя списать на естественное ворчание ветерана сцены. Они дополняют официальную лучезарную картину международных триумфов Мариинки - напоминая, что успех и качество в балете связаны диалектической, а не формальной связью.