Владимир Березин Бьерн Ларссон. Долговязый Джон Сильвер. - М.: МИК, 2000, 344 с.
ПО НЕКОЕМУ загадочному общественному недоразумению "Остров сокровищ" считается произведением для детей. Как и почему это приключилось, мне совершенно не понятно. Стивенсон написал страшную книгу, в которой проговорился о жестокости жизни - через язык, а не через сюжет - в большей степени, может быть, чем хотел.
Как раз версий сюжета было предостаточно. "EL-НГ" (31.08.2000) писал об одной из них - действительно детской. А вот книга Бьерна Ларссона - совсем другое дело. Это история страшная, и одновременно это роман с постмодернистским кукишем в кармане.
Джон Сильвер образца Ларссона встречается в кабаке с Даниэлем Дефо и надиктовывает ему "Историю пиратства". Они беседуют, а за окном болтаются повешенные с гноем вместо глаз. Этот Джон Сильвер пишет мемуары перед смертью - точь-в-точь как декабрист Лунин, придуманный Радзинским, - а наутро, передав британскому офицеру текст, адресованный Джиму Хокинсу, сам взорвет свой дом вместе с собой, чтобы не сдаваться в плен.
Персонажи беседуют с персонажами и реальными людьми, пираты мешаются со шпионами, реальности нет, но есть внутренний напор речи, надсадный вдох-выдох.
Монолог Сильвера чем-то напоминает то, что говорил морской волк Ларсен в не менее знаменитой повести Джека Лондона. Но там, у Джека Лондона, беседы носили легкий привкус ницшеанства, мостиком к Гессе. Победа добра была неотвратима, как восход, happy end маячил на горизонте, как парус корабля, что неотвратимо спасет героев "от них самих".
Сильвер живет за полтора века до Ницше, а второе название книги Бьерна Ларссона о Сильвере - "Правдивая и захватывающая повесть о моем вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества". И никакого спасения нет. Ни врагам, ни своим.
Один человек, по сути, родственник прострелил ему ногу. Ногу тут же отрезал корабельный лекарь, а потом этого лекаря заставили отрезать ногу стрелку. Ногу Сильвер насаживает на вертел и жарит над огнем. Это его первый поварской опыт. "С тех пор меня прозвали окороком. А Трелони, Ливси, Смолетт и вся их братия были уверены, что я получил такое прозвище за успехи на кулинарном фронте┘ Я тяжело опустился на песок и наконец заснул, ощущая запах горелой человечины и опаленной подошвы башмака. Одного единственного башмака".
А потом продолжается жизнь человека, потому что закваски в Сильвере больше чем в любом персонаже - это чувствовалось еще у Стивенсона. В нем больше закваски: и когда он выползает на палубу, волоча за собой обрубок на следующий день после ампутации, выползает хохоча, его пугаются видавшие виды пираты. Мир устроен неправильно, и Сильвер его ненавидит. Под старость он остается один: чернокожая жена умерла, товарищи спились или повешены, пятнадцать человек на каждый сундук мертвеца. Волк, одинокий волк дописывает воспоминания.
Он пишет о Флинте и о жестокости, о том, как был продан в рабство и умирал в тесном трюме, скованный с негритянскими невольниками одной цепью, о том, как священники мучают рабов на плантациях Сент-Томас, и о том, как важно не оставить рубцов на ладонях, чтобы тебя не утащили с собой вербовщики Королевского флота. Он пишет и перед тем, как поднести фитиль к бочкам с порохом, чтобы успеть сказать: "У меня на шее была веревка, но спину я ни перед кем не гнул". И через паузу добавляет: "Если вас это интересует".
У Джека Лондона есть такое место - китобои, к которым попадает герой, перешептываются. Вон, говорят они, страшные люди. Герой их спрашивает: кто, дескать, там? Там, - отвечают ему, - братец нашего капитана. Наш-то изверг еще наикращий, а если мы этому попадемся - конец. А звать того брата уже не Волк Ларсен, а Смерть Ларсен. Так-то.
Может, Сильвер другого извода и похож на смерть, этот, придуманный Бьерном Ларссеном, все же - волк.
