Лев Толстой: летопись последнего года жизни. Июль 1910-го

Шел июль 1910 года. Лето было в разгаре. Толстой, несмотря на недомогание, совершал свои прогулки верхом. Душан Петрович Маковицкий удивлялся, как у Толстого хватает сил и ловкости спускаться в овраги и выбираться из них. "Круто, как с печки", - рассказывал потом дома Лев Николаевич.

Толстой продолжал работать и очень огорчался, когда это не удавалось. 21 июля мы читаем в записной книжке запись: "1. тип ученого 2. тип честолюбца 3. корыстолюбца 4. верующего консерватора 5. тип кутилы 6. разбойника в принятых пределах 7. в не принятых 8. правдивого человека, но в обмане 9. славолюбца-писателя 10. социалиста-революционера 11. ухаря-весельчака 12. христианина полного, борющегося. Нет конца этим чувствуемым мной типам".

И в этот же день в записной книжке намечены другие типы: "Наследник большого дела фабрики, министр достиг положения и держится, губернатор наглый и подлый, ненавистник┘ Здесь же упоминаются Стенька Разин, и правдоискатель, и лица духовного звания".

Это написано всего за 4 месяца до смерти. И удивительно, что это желание "писать, и писать художественное" особенно сильно у Толстого именно в последние месяцы.

Толстого волнует все, что может вести к разъединению людей. Своему сыну Сергею Львовичу он пишет, что видел его во сне и говорил ему следующее: "Мы живем тем, что ищем блага. Есть блага телесные: здоровье, богатство, слава, почесть, власть. И все эти блага 1/ вне нашей власти; 2/ всякую минуту могут оборваться смертью; 3/ не могут быть благами для всех. И есть другое благо, духовное - любовь к людям, которое: 1/ всегда в нашей власти; 2/ не обрывается смертью - можно умирать, любя, и 3/ не только возможно для всех, но тем более радостно, чем больше людей живут ради этого блага".

Похожие мысли звучат и в опубликованном в газетах 1 июля 1910 года обращении Толстого к Славянскому съезду в Софии.

"Единение людей, то самое, во имя чего вы собрались, есть не только важнейшее дело человечества, но в нем я вижу и смысл, и цель, и благо человеческой жизни. Но для того чтобы деятельность эта была благодетельна, нужно, чтобы она была всеми понимаема".

В середине июля газеты сообщили, что скоро в Стокгольме состоится 19-й Международный конгресс мира. С нетерпением ждали доклада Толстого.

19 июля Лев Николаевич записывает в дневнике: "Писал ядовитую статью в Конгресс мира".

В газете "Вятская речь" появилась заметка: "Кажется, России в Стокгольме оказывается большое внимание. Много говорят о Толстом. Все жалеют, что он не может лично присутствовать на Конгрессе. Его голос особенно ценен. Ведь к нему относятся с исключительным вниманием на всем земном шаре┘"

Но в то же время в собственной семье Толстого назревала трагедия. Разгар лета и накал страстей совпали. Софья Андреевна требовала дневники Толстого за последние годы, которые от нее скрывали. Он то соглашался, видя нервозность жены, то под давлением младшей дочери Александры Львовны и Черткова брал свое обещание обратно. Уходя на прогулку, Толстой прятал некоторые письма и бумаги или брал с собой. Это вызывало раздражение Софьи Андреевны. Кроме того, она боялась, что Толстой может написать завещание на издание своих произведений, лишив детей наследства. И предчувствие ее не обмануло. 22 июля в Грумантском лесу в присутствии свидетелей Толстой подписал текст завещания о передаче всех своих сочинений в общую собственность. Формальной исполнительницей его воли назначалась Александра Львовна, а фактическим распорядителем - Владимир Григорьевич Чертков.

Толстой чувствовал себя неловко, он сомневался, правильно ли он сделал, не собрав детей и не объявив им своей воли. Атмосфера тайны, в которой было написано завещание, была неприятна ему. Он страдал, видя тяжелое душевное состояние жены, жалел и понимал ее, это видно по письму к ней от 14 июля, одному из самых важных и значительных.

Итак, главным событием в июле было завещание. Об этом пишет и старший сын Толстого Сергей Львович: "Жизнь яснополянского дома в 1910 году, разговоры, письма, дневники того времени и, наконец, уход отца из Ясной Поляны - все это может быть правильно понято лишь в связи с завещанием отца".

Толстой решает завести необычный дневник. Первую запись он делает 29 июля: "Начинаю новый дневник, настоящий дневник для одного себя┘ Прости меня Бог и добрые люди, если я ошибаюсь. Мне же легко ошибаться в добрую, любовную сторону. Я совершенно искренне могу любить ее".

А на следующий день он запишет: "Чертков вовлек меня в борьбу и борьба эта очень тяжела и противна мне".

Так заканчивается этот жаркий и душный июль, насыщенный ненавистью и страданием.

(Публикации из этого цикла см. также в "EL-НГ", # 3, 5, 11, 15, 18 и 23.)