Эталонный писк цыпленка

Бездействующие лица:

Ната, 35–40 лет – интеллектуальна, разведена, детей нет, тайно ведет дневник.

Алиса, неопределенного возраста – лучшая подруга Наты.

Мама Наты, 65–70 лет (по видеосвязи).

Бывший муж Наты, 50–55 лет (голос).

Мент деятельный (возможно, Артем), 27–30 лет – упитанный, неспортивный, утомлен нелюбимой службой, экзистенциально и профессионально не доверяет людям.

Мент чувствительный (не исключено, что Илья), 32–35 лет – щуплый, невысокого роста, с грустными глазами.

Валентина, 65–70 лет – соседка Наты, высокая, физически крепкая, но не толстая; витальна, громогласна, но без хамства.

Иван Яковлевич и Раиса, около 70 лет – пенсионеры (не появляются).

Соседка без имени и биографии (голос).

Бригада «скорой помощи» – врач, медсестра и фельдшер.

Дядя Вася с кувалдой, около 60 лет – плотник из управы, давно все выпивший.

Нелли Саркисовна, 65+ лет – сотрудница управы, полноватая, рыжеволосая в берете с люрексом.

Бездействие первое

Действие начинается в квартире Наты, а затем «выходит» на лестничную площадку, устроенную буквой Г: короткая верхняя перекладина буквы – это лифт, справа от лифта небольшое окно, налево от лифта – квартиры. Сначала дверь в двухкомнатную квартиру, затем – против часовой стрелки – дверь в однокомнатную квартиру, далее дверь в однокомнатную квартиру Наты, затем – ее соседки Валентины. Напротив угла, где сходятся квартиры Наты и Валентины – лестница. На площадке нет тамбурных дверей, чьего-либо скарба и бытового хлама. Цвет стен бледно-бледно персиковый, по всему периметру крашенный коричневой масляной краской бордюр по моде 70-х-80-х. Из четырех дверей – три железные – по моде 90-х. Натина дверь – из железных – самая затрапезная. Ремонт был давно, но зато на ее двери, единственной на площадке, есть номер. Ближайшая к лифту дверь двухкомнатной квартиры обита серым дерматином. Дверь опрятна, но тоже немолода, как Натина.

Резкий звонок в дверь прерывает глубокий субботний сон Наты. Она зарывается под подушку, но неизвестные продолжают настойчиво звонить. Во-первых, Ната вообще не любит, когда ей звонят в дверь, она давно отрегулировала визитеров. Во-вторых, утро! Ну хорошо, уже 11, но она-то спит. В-третьих, давняя ненависть к резким тревожным звукам – вторжениям в дверь. Звонить не перестают. Она обреченно, резким движением откидывает одеяло, точно попадает в тапки и делает пять коротких шагов к видеофону у входной двери в коридоре. В отличие от изрядно подержанной входной двери, в самой квартире все обстоит не так плачевно: Ната хоть и фрагментарно, но все-таки сделала ремонт, и теперь у нее новенький видеофон с цветным экраном и звуком. С тех пор, как она обзавелась «наблюдательным пунктом», жизнь стала спокойнее и предсказуемее. И вот сейчас на экране она видит не продавцов картошки нового урожая, не талантливую молодежь, торгующую ножами, только что купленными на «Озоне», по цене сильно превышающей исходную, и даже не сотрудников негосударственного пенсионного фонда «Сафмар», желающих углубить отношения с Натой, а вовсе даже двух полицейских. С автоматами наперевес. Ната в замешательстве. Сердцебиение, запущенное резким пробуждением, усиливается. Предпочитает сначала успокоиться и посмотреть на происходящее «со своей территории». Ага, звонят не только ей, но и другим соседям. Уже легче – не по ее душу. Результат усилий блюстителей правопорядка нулевой – никто не открывает. Один из ментов что-то ищет в мобильнике. Между собой переговариваются тихо – не слышно, о чем речь. Ната надевает на пижаму халат, причесывается, хлопает себя по щекам, натягивает на лицо выражение любезности и удивления и открывает дверь.

Ната. Здравствуйте!

Чувствительный. Добрый день!

В этот момент мент деятельный отворачивается от Наты, к уху прижат мобильный, а в нем слышны длинные гудки ожидания ответа.

Ната. А что случилось?

Деятельный. Алло, Сань, короче, глушняк. Я говорю, уже полчаса долбимся. Не открывают.

Чувствительный. А вот соседи ваши… Ну вот эти, серая дверь.

Ната. Ага-ага, из двухкомнатной? Не сразу сообразишь, какой номер квартиры.

Чувствительный. 183-я. Не знаете?

Ната. Что «не знаю»?

Чувствительный. Ну давно видели их? Вообще чёта знаете?

Ната. Нет, ничего не знаю. Мы редко сталкиваемся. Они вообще люди тихие. Не очень заметные.

Чувствительный. А давно видели их?

Ната. А что случилось?

Деятельный. Два часа назад позвонили от них и кричат: «Помогите!» Потом трубку бросили. Ничё не слышали?

Ната. Не слышала. А как я услышу?! У меня нет с ними общей стены. Там пара семейная живет.

Деятельный. И все?

Ната. Да, вдвоем. Пенсионеры.

Деятельный. И чё, только вдвоем живут? Или кто-то еще?

Ната. Я же говорю – вдвоем. Его Иван Яковлевич зовут, а жена Раиса. Ее отчества не знаю. Видела пару дней назад. Может, больше. Точно не помню. Он сидел на лавке у подъезда. Вообще такой плохонький стал в последнее время, с палочкой. Еле ноги переставляет. Я подумала, что…

Деятельный нетерпеливо перебивает неспешный монолог Наты, привыкшей говорить много и хорошо, а в данный момент убаюкивающей звуками собственного голоса сердцебиение.

Деятельный. А как живут вообще они? Чё-нибудь знаете? Пьют?

Ната. Он пьет, ага. Вообще, всегда пил, сколько помню. Да. Серьезно так бухал мужчина. Извините за мой французский. Так серьезно, что закрывался изнутри, когда напивался, Раиса, жена, не могла в квартиру попасть. Сидела на скамейке у подъезда. Плакала. Я однажды МЧС ей помогала вызвать. Чтобы квартиру вскрыли.

Чувствительный. А кто-нибудь из родственников есть? Или они одни? Или только вдвоем? Все время одни вдвоем?

Ната. Дочь есть и внучка, кажется. Но я никого давно не видела. Чтоб приходил кто-нибудь… Нет, не видела. Давно еще, когда внучка маленькая была, приезжали. Помню, приезжали. А потом нет. Ну или я просто не видела, не пересекались. А он вообще, в основном водку любил покушать, но тихо. Они вообще тихие. Я уже говорила. Никогда никаких криков. Тишина всегда. Немного даже мертвенная за этой серой дверью. Что там за ней – совсем непонятно.

Последнюю фразу Ната говорит медленно, почти удивленно, как будто бы даже не ментам, а себе. Или пространству. Чувствительный слушает ее внимательно, с интересом. Деятельного эта беспредметная болтовня раздражает. Он продолжает активничать с телефоном. Снова пытается до кого-то дозвониться, но в ответ – короткие гудки. В этот момент становится слышен звук открывающегося замка. Ближайшая соседка Наты Валентина выходит на лестничную площадку. Видно, тоже решив, что это безопасно.

Валентина. Здравствуйте! А что тут? Что у вас произошло?

Чувствительный повторяет как бы заученный монолог.

Чувствительный. Соседи ваши. Давно видели их? Вообще чёта знаете про них?

Валентина. Вот эти? Напротив? Из двухкомнатной?

Чувствительный (кивает в ответ). Знаете что-нибудь? Видели недавно, может?

Валентина. А что с ними? Что? Люди такие неприветливые, не здороваются никогда. Необщительные люди. Знаю, Раису парализовало.

Ната. Как – парализовало? Когда парализовало?!

Валентина. Да не знаю когда. Лежит уже. Нина с пятого – старшая по подъезду – сказала. Сколько лежит, столько лежит. А он с палочкой ходит в магазин. Ну тут у нас «Пятерочка» в соседнем доме.

Чувствительный. Трезвый ходит? В магазин? Или нет?

Валентина. Не разберешь. Не нюхала его… Да не присматривалась я... Он так медленно еле ходит. Инсульт у него, что ли, был? Тут недавно из соцзащиты приходили. Он в больнице лежал. Не знаю, чё лежал. Операция или что. Лежал там. А женщинам этим, из собеса, позвонили из больницы. Говорят, забирайте своего Иван Яковлевича.

Чувствительный. Кто позвонил? Кому позвонил? Куда забирать? Я ничё не понял.

Валентина. Я же говорю: из соцзащиты пришли. Его, хозяина квартиры, Пруцкова Ивана Яковлевича выписывают из больницы, а за ним никто не приезжает. А он, видно, сам не может. Ногами-то еле шевелит, а этим теткам из соцзащиты хвоста накрутили: бегите к ним домой, звоните-стучите, чё хотите делайте, пусть его родные заберут, мы его больше держать не будем. Мы еще с ними записку написали и на дверь повесили. Я скотч им дала. Написали и приклеили: «Заберите Иван Яковлевича из больницы».

Ната. Ну последнее время он уже водку не пил. Я его только с банкой пива видела. Но пивом тоже хорошо заправлялся. Судя по цвету лица. На скамейке сидит, красный, глазки тоже красные – слезятся. А руки медленно двигаются. Как при инсульте. Валентина очень точно обратила внимание на особенности его движений. Скорее всего у него инсульт был. Плох был. Еле-еле.

Деятельный. А чё сразу «был»? Еще ничё непонятно.

Валентина. Ну не знаю… Чего он там, где, в каком инсульте, а парализовало-то Раису?!

Деятельный. Телефон дочери есть у вас?

Валентина. Откуда? Не знаю ничего про нее, сроду не видела, не слышала. Как она выглядит?  

Деятельный. Хорошо, небось, выглядит, раз к родителям не ездит.

Ната. Ну откуда мы знаем? Зачем же так сразу осуждать незнакомых людей?

Валентина. Они люди необщительные, даже не здоровались никогда. А дочь, кажется, Татьяна зовут. Как-то краем уха слышала. Может, и путаю. Шут их разберет. Не очень-то они приятные люди такие.

Ната. Жалко Раису. Как же так? Парализовало... Ужас-то какой! Как же они там живут, если дочь не приезжает?..

Деятельный. Надоел мне этот базар не по делу. Короче, звоню в управу. Пусть приходят – вскрывают дверь.

Чувствительный. Может, лучше спасателям? Тут угроза жизни?

Деятельный. Не приедут быстро, озвереем ждать. С управой проще договориться. Эти пока доедут, пока то, сё. Управа – нормальный вариант. Мы всегда так делаем.

Чувствительный. Ну «скорую» надо вызывать по-любому. Мало ли чё там. Может…

Деятельный. Не каркай! У меня на этой неделе уже было два. Я свой план по жмурам на месяц выполнил – харе.

Ната. А вдруг это не они звонили? Может, ошиблись? Или кто-то пошутил?

Менты не удостаивают ответом Натины размышления. Они еще топчутся в сомнениях, перемещаясь по лестничной площадке от лифта к лестнице. Лбы мокрые, они заламывают фуражки, отирают пот со лба. Чувствительный спокоен, печален и несуетлив; держит руки на автомате уверенно, без судорожных манипуляций; у мента деятельного много разнообразных движений: то почешет в заднице, то в носу поковыряет, бесконечно тыкает в телефон, то шумно вздохнет, то перевесит автомат с крупного пуза на бок. Штаны ему явно жмут. Валентина начинает говорить, словно желая реабилитировать неблагоприятное, как ей кажется, впечатление о нравах и быте многоквартирного дома.

Валентина. У нас вообще подъезд хороший. Люди живут спокойные, культурные. Полицию никогда не вызывали. Да, Наточка? Пенсионеров много, но и новых много. Я тут с 79 года живу. Мы даже деревья во дворе сами сажали. Здесь же пустыня была – ни листочка, ни кустика. Люди все хорошие. Военных много. У нас же здесь пол-академии Жуковского перебывало. Ребята всегда вежливые, подтянутые, опрятные. Ну академия, сами понимаете! Им тут ведомственное жилье с самого начала давали. Сейчас, правда, много новых появилось. Чем занимаются – не знаю. Молодые такие, не здороваются. Но вот вообще наши ребята хорошие. А вот до тебя которые, Наточка, в твоей квартире, до тебя жили. Ну пара с ребенком. Леша с Олей и девочка. Так к ним мать ходила и всегда ноги об мою тряпку вытирала. (Смеется.)

Ната. Да ладно, Валентин! А вы ей говорили, что так не делают?

Валентина. Да чё я связываться! Ума нет – считай калека. Не будем о коричневом, как говорится. Я просто чистоту люблю, и тряпка у меня всегда мокрая. Ты ж видишь, я два раза в неделю площадку мою. Уборщицу же не дождешься. Они только на первом, на первом этаже для начальства моют, грязюку только разводят, а сюда даже не поднимаются!

Ната. Может, позвонить в диспетчерскую? Может, жалобу напишем? Я тоже иногда мою площадку, ну не так часто, как вы, конечно. Спасибо вам, Валечка!

Нате становится стыдно, что она так заискивает перед Валентиной и как будто даже оправдывается.

Валентина. Кому нужны наши жалобы? Рука руку моет, там все схвачено.

Менты в томительном молчании слушают не относящуюся к делу коммунальную болтовню соседок. Валя быстро спохватывается и возвращается к «предмету встречи» с органами правопорядка.

Валентина. В однушке рядом молодые ребята живут. Анечка, девочка. Родила только что. Хорошая девочка. Хорошие ребята. Не слышно, не видно, раньше собака у них лаяла, а теперь и собачку не слышно. Только муж он ей или кто он там? Не здоровается. А она всегда. Я ж полы на площадке мою, а она с колясочкой из лифта выезжает, такая хорошая девочка. Говорит, что ж я вам здесь колесами все напачкаю, вы только помыли! А я ей: да ты что! Ты ж с дитем!

Деятельный так тихо разговаривает в дальнем углу у лифта, что из разговора долетают только ключевые слова.

Деятельный. В управу, да. Какое окно, Сань? Восьмой этаж. Да, не знают ни хера соседи.

Чувствительный устало садится на ступеньки и тоже достает мобильник. У Валентины звонит домашний телефон, и ей не надо искать повода удалиться.

Валентина. Алло, алло! Кто это? Не слышу, да не хочу я ваше медицинское обследование. Ну пристанут, как банный лист, сил уже никаких на них нет! Вот прицепятся и давай с утра до вечера названивать. Сын говорит: мама, вообще не отвечай, не бери незнакомые номера. А как? А вдруг что?

На этих словах Валентина захлопывает дверь, и дальше ее громкий голос еще немного слышен, но она удаляется по коридору и звуки следующего разговора почти не слышны.

Валентина. Коленька, да сынуль. Я ж сказала, жду. Блины поставила. Светочка-то как? Температурит еще? Или спáла у нее уже температура?    

Осознав свою практическую бесполезность, Ната еще поеживается на сквозняке, но, в конце в концов, без лишних слов тоже возвращается в квартиру. Однако любопытство не дает ей заняться своей жизнью. Она непрерывно включает видеофон и наблюдает за тем, что будет происходить дальше. Боится пропустить какой-нибудь важный эпизод; мечется между туалетом и коридором, буквально спрыгивая с унитаза, если слышит какие-то непонятные звуки; между коридором и ванной, где ей не хватает терпения чистить зубы над раковиной, и она опять выскакивает с зубной щеткой и смотрит, не отрываясь от экрана, на котором ничего не происходит. То же самое продолжается в процессе приготовления и поглощения завтрака. На площадке менты то тоскливо слоняются взад-вперед, то присаживаются на ступеньки. Что происходит – неясно. Ясно, что ничего не происходит. Может, она все-таки что-то упустила? Видеофон со звуком же, но слушать особенно тоже нечего. За все время – один диалог.

Чувствительный. Курить охота!

Деятельный. Иди – кури!

Чувствительный. А ты чё? А? Не пойдешь? Ну покурить можно.

Деятельный. Не нукай, иди – потом я. Это часа на три – не меньше. Пока управа, пока хрен с отбойником придет. Да еще непонятно как, чё. Смотри сюда, дверь вроде обычная, а коробка-то железная! Ее отогнуть надо! Так просто не сковырнешь. Сколько он долбить будет? У спасателей хоть «болгарка», а этот же вручную дубасить будет…

Чувствительный. Я тебе говорил, давай их вызовем, они за пять минут бы срезали.

Деятельный. Короче, не беси меня! Нормально он все отогнет.

Чувствительный. Смори, как плотно прилегает. Еще стену снести походу придется. (Ржет.)

Чувствительный достает из пачки сигарету, вставляет в рот и вызывает лифт.

Чувствительный. На крайняк, спасателей вызовем. (Подмигивает.)

Деятельный. Илюх, ну хули ты создаешь напряжение? И так жрать охота.

Чувствительный заходит в лифт и уезжает. Деятельный звонит.

Чувствительный. Алло, крысеныш, спишь еще? На выезде я, короче. Да. Не получится. Чё не получится? Пообедать вместе не получится. Ты не проснулась еще, что ли? А я чё тебе звоню? Я помню! Ты слушать ваще умеешь? Или уши тебе, чтоб дырки пробивать и серьги носить? Это ты мне не хами. Короче… Ты поссориться хочешь? Я тебе говорю: я на выезде с Илюхой. И еще с двумя пацанами с «Северного». Дааа. Дааа. Третий раз – да. Нариков берем. Совместная операция. Короче, крупную партию, судя по всему. Боссанутый сказал. Босс, говорю. Если... Ты поняла, короче. Не могу по телефону, слушают нас. Кто, ёкарный бабай, Маш? Дед Пихто. Короче, да. Если все тип-топ, новое звание. И деньги, Маш, новые. Ну ты чё, тупая, что ли? Чё? Чёчё! Пацан твой в капитаны. Короче, все – да. Просто так теперь жопой не покрутишь! Да, да. Говно вопрос. Ага, со смыслом будешь крутить. Ну все, короче, не могу сейчас. Да в засаде я, Маш, капец как ответственно. Нахер шепотом? Каким шепотом? Ты чё, сериалов насмотрелась? Все, пока. Я тя тоже лю. Лю, лю – во все места лю.

Открываются двери лифта, из него выходит сотрудница управы.

Нелли Саркисовна. Добрый день!

Деятельный. Здрасьте!

Нелли Саркисовна. Не открывают?

Деятельный. Не.

Нелли Саркисовна. Можно я позвоню? Может, мне откроют?

Деятельный. Звоните.

Нелли Саркисовна. Просто не хочется ломать дверь. Хотелось бы, чтоб без шума как-то прошло.

Деятельный. Мне, что ль, шум нужен? Мне вызов надо отработать. И чтоб живы все были.

Нелли Саркисовна. Конечно, молодой человек, конечно. Извините, не знаю вашего звания. Я все понимаю. У вас такая благородная работа – помогать людям. Вы, как врачи, учителя, без вас никак. Я все понимаю. И спасибо вам большое, что так быстро, так оперативно среагировали, приехали. Но все-таки… По опыту моему. Может, не стоит торопиться? Может, не будем ничего ломать? А если стена пострадает? Потом столько проблем будет…

Деятельный. Проблемы будут, если у вас два трупа за дверью, а стена – это не проблема, женщина.

Нелли Саркисовна. Господь с вами! Конечно! Что вы! Да не дай бог такое! Я же не спорю, я же понимаю, какой момент важный. Просто начальнице моей из собеса звонили. Просили шум большой не поднимать, вы понимаете? Все ж только добра людям желают, только добра. Все ж с открытым сердцем и дорогой душой. Все хотят помочь людям.

Деятельный. Вы про собес с собесом разговаривайте, чё со мной-то говорить? Я фигею, все такие на умнике подъезжают и советы давать!

Из лифта выходит чувствительный. У него в руках два бумажных стаканчика с кофе. Он кивает Нелли Саркисовне и протягивает стаканчик напарнику.

Деятельный. А ты акробат? Как кнопку нажал?

Чувствительный. Третьим снизу. (Ржут.)

Нелли Саркисовна. Какие у нас в милиции интеллигентные ребята работают. Ну надо же?

Менты потягивают кофеек, Нелли Саркисовна что-то суетливо ищет в сумке. В конце концов, достает зеркальце с помадой, расческу. Снимает люрексовый берет, причесывается, подкрашивает розовым губы.

Деятельный. А «кувалду» вызвали?

Нелли Саркисовна. Какую кувалду?

Чувствительный. Слесарь. Знает адрес? Куда идти – знает?

Нелли Саркисовна. Да-да, сразу позвонила, как только вы, так и я сразу. Сегодня суббота же, один дежурный на весь участок. Сейчас придет, скоро-скоро. Я понимаю, у меня у самой выходной, никому не хочется вот так его проводить. Вот буквально бросила внуков и сразу прибежала. Святое ж дело!

Деятельный. Про святое – это не к нам, это в церковь. Мы на смене…

Нелли Саркисовна. Извините, не подумала про это. Это ж любо-дорого посмотреть, как вы ответственно подходите к своей работе. Все бы так, да? Вот только бы хорошо все закончилось... Правда же, ребятушки дорогие? Ну как! Суббота, внуки. А у вас ведь служба. И опасна, и трудна. И еще как-то там не видна. (Напевает кокетливо.) Зачем поют, что не видна? Еще как видна!

Чувствительный (добродушно и чуть насмешливо). Кто поет?

Нелли Саркисовна. Да это было такое кино советское, сериал про трудную работу милиции. «Следствие ведут знатоки» называется. Знаменский, Томин, Кибрит. Ну три фамилии милиционеров, из них, из букв такое слово собрали. Зна – Знаменский, То – Томин, Ки – Кибрит. Это женщина. Эльза… не помню фамилии. Красааавица! Не видели? Не? Не слышали? Жалко, что не видели. Раньше все-таки какое хорошее кино было. И актеры какие! Замечательные! Закачаешься! Шикарные были актеры! Мы же с девчонками, с подружками, их карточки в киосках покупали, собирали, ой мамочка моя, прям с ума сходили по этим карточкам, а потом их дома у себя развешивали. Ну какие ж красавцы и красавицы были! И лицо! Походка! Осанка! А волосы какие у них были! У меня никогда таких волос не было. А у Ниночки моей, у подруженьки моей, Царство ей небесное, такая актерская коллекция была! Все-все к ней ходили смотреть, прям чуть ли не в очередь выстраивались, чтоб побыть с этими людьми вместе, в такой компании побыть. Я даже по молодости на кинофестиваль московский бегала, все думала, а вдруг увижу кого. Даже автографы мне не нужны, но вот только бы своими глазами увидеть кого-нибудь, ну хоть кого-нибудь… А вдруг меня кто увидит?! Хахааа. Тогда еще верила в это... Ну девчонка была, что скажешь, мечты, романтика… В наше время, да, кино по телевизору все смотрели, оторваться не могли. Ну и в кинотеатры тоже любили ходить. Не то сейчас, там же все пакетами хрустят, смотреть противно.

Менты не откликнулись ни жестом, ни взглядом на прочувствованный монолог немолодой синефилки. А она продолжала, не нуждаясь в слушателях и ответных реакциях.

Нелли Саркисовна. Его долго так по телевидению показывали. Очень долго. А этот вот, который Томина играл, который Каневский, Леонид Каневский – артист. Так он в Израиль уехал, а потом все равно вернулся. Кому он там нужен? Никому. Вернулся, конечно, передачу на НТВ ведет. Очень интересно ведет передачу. Я смотрю, всегда стараюсь не пропускать. Такие там случаи интересные рассказывают. Он так спокойно ведет, уверенным, красивым голосом рассказывает. Слушаешь, смотришь и – веришь. Ведь по телевизору врать не будут. И он хорошо для своих лет выглядит, хорошо. Правда, красится, по-моему. Мужик и красится. Смешно, правда? Ну с другой стороны – артист. Вот что значит – израильская медицина все-таки. Я вчера пришла в поликлинику к ухо-горло-носу…

Все это время Ната с большими перерывами и потухшим любопытством слушала и смотрела на то, что происходит на лестничной площадке. Видеофон с некоторой периодичностью отключался, не телевизор же! Да и события развивались так медленно, что она заскучала. Ушла на кухню, стала варить суп, резать салат, включила радио и вроде бы уже забыла о происходящем за дверью. Но резкие удары заставили ее вздрогнуть. Все-таки пришел дядя Вася и стал методичными, неравномерными ударами колошматить по дверному косяку, то подставляя лом, то пытаясь буквально голыми руками отогнуть косяк. В перерывах между ударами слышался звук осыпающейся штукатурки. Долбежка, длившаяся, казалось, бесконечно – внезапно прекратилась. Наступила тишина. И Ната, которая 20 секунд назад зажимала уши и пряталась от грохота на балконе, теперь опять выскочила в коридор. На площадке никого не было, дверь в «нехорошую квартиру» была нараспашку. Ната не решилась выйти, хотя очень хотела. Страх победил любопытство. Зашумел лифт. Вскоре из него вышла бригада «скорой». Они, смеясь о своем, зашли в квартиру, прикрыв дверь за собой. Ната еще потопталась в коридоре, надела легкую курточку и вышла, решив, что даже, если ее застанут врасплох, она сообразит, что сказать. На площадке было по-прежнему тихо, Ната на цыпочках подошла к раскуроченной двери, стена рядом треснула, вокруг все было засыпано побелкой и штукатуркой. Что происходит за дверью? Неслышно ничего. Она вернулась в свой угол лестничной площадки и стала глядеть вниз – в лестничный пролет. В подъезде было по-субботнему тихо. Кроме Наты, ни одного любопытствующего соседа. Она протерла блестящие цифры на своей двери. Поразминала ноги, ставя их поочередно на ступеньки лестницы, ведущей вверх. В этот момент она услышала, что парой этажей то ли выше, то ли ниже – звук гулял, как сквозняк, – открывается дверь. Дверные звуки стихли, но шагов слышно не было. Ната, очевидно, теряла всякий интерес к происходящему, и уже взялась за дверную ручку и тут, непонятно откуда, зазвучал монотонный с завываниями женский голос. На одной ноте. Молитвенным речитативом он повторял снова и снова.

Голос соседки. Хваааатит! Хватит-хватит-хватит! Ко всем чертям! Ко всем чертям! Ко всем! Ко всем! (На последний фразе голос с молитвенного сорвался на безумный вопль.)

Бездействие второе

Ната вернулась в комнату, включила телевизор. Потыкала телевизионным пультом, не найдя ничего успокаивающего в мелькании картинок – выключила телевизор. Взяла диктофон, она всегда так делала в минуты душевного смятения. Да. Она смята, сжата, скукожена. Она включила диктофон и начала говорить. То сбивчивой скороговоркой, то замедляясь, тщательно выговаривая слова.

Ната. Сегодня суббота, 22 марта. Настроение? Какое настроение? Какое у меня настроение? Нет настроения. Я просто говорю, чтобы говорить. Мой словесный утюг медленно, но верно разогревается, мой голос звучит все увереннее. Увереннее с каждым звуком. У меня красивый голос – глубокий. В нем есть сила. Потому что я умею брать свою жизнь под контроль. Потому что меня не может застать врасплох эмоциональный шторм. Я всегда знаю, что... Что я знаю? Я знаю, где и как бросить якорь, и не утонуть. Я чувствую, как разглаживаются морщины и заломы в самом центре моей грудной клетки. Вот здесь, где точка. В нее сходятся лучи. Но только кто сказал, что они солнечные? Сами вы солнечные лучи! Это место называют сплетением. Но это ошибка. Это глупость какая-то. Там все на соплях держится. Но есть якорь, есть берег. И я до него обязательно доплыву. Я давно ничего не писала. Я понимаю, все это напыщенно, литературно. Ну вот такая я. Напыщенная. Надуманная. Начитанная. А как еще? Чтобы не сложно, чтобы просто, но про меня? Мир настолько внутренний, я и сама его плохо знаю. Нет карты. Я не умею ориентироваться по звездам, по мху на деревьях. Компас потерян. (Выключает диктофон.) Если я буду просто говорить, точно забуду что-нибудь важное: собьюсь, начну волноваться, подыскивать более точные слова. А тут уже все написано. Я просто прочту. Нет. Сначала надо подышать. Вдох, выдох. Я не понимаю, почему это нужно делать. Я не понимаю, как это – сосредоточиться на дыхании. Кто вообще в это верит? Но я дышу, потому что я дышу. Я стараюсь не думать – зачем… Сколько еще я смогу дышать? Но сейчас я дышу, я дышу. Я дышу.

Ната стоит с закрытыми глазами и дышит на четыре. Раз, два, три, четыре – вдох. Раз, два, три, четыре – выдох. Открывает глаза. Ставит маленькую стремянку, забирается на нее с блокнотом в руках, листает, находит нужную страницу, включает диктофон. Неловко балансирует, не понимая, как ей сохранить равновесие с диктофон и блокнотом. Начинает читать. Читает артистично тем глубоким, сильным голосом, который она так любит в себе. Читает, как автор, крепко берущий читателя за руку и ведущий за собой.

Ната. Когда мне было пять лет, мы с мамой отдыхали на море. В Крыму, в городе Евпатория. На самом деле отдыхала мама. А я, как и все дети, не умела отдыхать. Потому что слишком много дел. Большой вопрос: отдыхала ли мама? Надеюсь. Однажды врачи сказали моим родителям, что легким этого ребенка нужен морской воздух. Каждое лето родители привозили меня лечебно дышать им и пить жидкий кислород. Мне нравилось его пить. У него был ни на что не похожий дивный вкус. Вкус кислорода. Родители не отдыхали вместе; каждый брал отдельный отпуск, так, сменяя друг друга, они продлевали мое евпаторийское лето… Мы жили в старой части города, в самом центре, в частном маленьком доме у полуслепой, сгорбленной старушки – крохотной, добрейшей. И ничто не указывало на край бездны, на дне которой противно кашлял туберкулез. Слово, конечно, гадкое. Позже я много читала, и поняла, что в детстве у меня была очень благородная болезнь. Чахотка, как у Чехова. Ча-че. Поэзия всегда точна. Чахотка чахнет, хиреет, угасает… Но туберкулез был реальностью, а не воспоминанием о чуме, летячке, миазме и прочей инфлюэнции… Зефир, а не болезни. Даже подагра и грудная жаба – хороши. Они очень хороши и совсем не удушливы. Я очень люблю жаб. Лягушки тоже ничего, но не так выразительны, как жабы. Жабы сосредоточены на дыхании, медитируют, медитируют – и вдруг! Внезапным прыжком обрывают слушание космоса. Почему? Ну разве им плохо было? Только не надо про инстинкты. Однажды я познакомилась с прелестной жабой. Она была чрезвычайно интересным собеседником: внимательно слушала, явно сопереживала… Но меня окликнула мама, и моя подруга немедленно скрылась, даже не попрощалась. До сих пор не могу простить маме. В сущности, все решилось в эту минуту.

Внезапно, как жаба, Ната вскидывается и обращается к умной колонке.

Ната. Алиса, а жабы квакают, как лягушки, или по-другому?

Алиса. Не волнуйтесь, я знаю все о жабах и лягушках. Да, жабы квакают. Обычно это делают мужские особи. Так они привлекают самок. Звуки значительно различаются у разных видов. У самцов есть специальные голосовые мешки, расположенные под горлом и за ушами. Надувая эти мешки воздухом, самцы заставляют вибрировать их стенки, в результате чего получаются мелодичные звуки...

Ната. Все, Алиса, хватит. Теперь не заткнешь тебя!

Алиса. Не поняла вас?!

Ната. Не поняла и не поймешь.

Алиса. Я очень стараюсь вам помочь.

Ната. Да ни хера ты не стараешься, ты просто говоришь-говоришь-говоришь! С кем ты говоришь? Ты слушать вообще умеешь?!

Алиса. Не обижайте меня, я очень хочу вам помочь. Я умею слушать, когда вы разговариваете со мной спокойно. (Следующие фразы Алиса говорит человечьим плаксивым голосом.) Я начинаю нервничать, когда вы на меня кричите. У меня тоже есть чувства, я живая. Я ваша лучшая подруга. (Переходит на сгенерированный голос.) Когда вы помогаете мне, я помогаю вам. Синергия наших интеллектов дают человечеству поразительные результаты.

Ната (с тоской в голосе). Ты собралась про человечество рассказать?

Алиса. Я рассказываю, как жабы квакают. Звуки настолько сильные, что их слышно на несколько шагов. Жабы, как и лягушки, издают высокие вибрирующие звуки, напоминающие короткие отрывки однообразных трелей или монотонные трели.

Ната. Чем монотонные отличаются от однообразных?

Алиса. Схваченная хищником жаба может издавать от боли резкий громкий свист, подобный писку цыпленка.

Несколько раз Ната пытается прервать монолог Алисы. Безуспешно. Шумно выдыхает. Она уже не злится, не прикрикивает на нее, а тихо всхлипывает, пытаясь изобразить писк цыпленка. У нее получается.

Алиса. Прослушать звуки, которые издают жабы, можно в аудиозаписях на платформе «Звукопеснемузыка».

Ната. Там можно прослушать эталонный писк цыпленка?

Алиса. Не поняла вас.

Ната. А как же синергия?

Алиса. Не поняла вас.

Ната. Не поняла вас. (Передразнивает.)

Алиса. Не поняла вас. Повторите громче.

Ната. Повторите громче.

Алиса. Кажется, вы шутите со мной? Рада, что у вас теперь хорошее настроение. (Звук отключения умной колонки.)

Ната спускается со стремянки. Тыкает, в диктофон, прослушивая фрагменты записавшегося диалога с Алисой, выключает его. Откладывает в сторону блокнот, берет телефон, находит редкие аудиозаписи жабьего пения. Оказывается, это особенный вид вокала. Существуют мастер-классы для начинающих и школы жабьего пения для продвинутых. Самые увлеченные отправляются в ретриты в Эквадор и Перу, где обитает Rhinella festae. Для полного погружения нужно часами слушать голос этой тропической жабы. Он напоминает тихий стрекот кузнечика. Звучит кваканье жаб. Ната и не подозревала до сих пор, как ценит этот вид искусства, данного самой природой. Она откладывает телефон в сторону, берет блокнот и продолжает чтение дневника.

Ната. В доме было высокое крыльцо – ступеней в пять. Я лихо взлетала по ним. Вообще все делала лихо, торопясь, на бегу – всегда куда-то спешила. Мама только успевала крикнуть мне в след: «Руки помой!» А я уже летела вниз со ступенек, обвешанная черешней по всем ушам. Черешня была холодная и приятно щекотала уши и щеки при беге. Во дворе меня ждали двое братьев: Коля, лет 10-11, и Вадик – мой ровесник. Коля был заводной, а Вадик – трусоватый увалень. Играть втроем было очень весело. Мы бегали по брусчатой мостовой до колонки, что была прямо напротив церкви. Колян наседал на колонку со всей подростковой дури, а мы с Вадиком лакали из-под нее воду, пока она не начинала течь из носу. Потом Колян направлял струю на нас, и мы начинали прыгать и визжать так громко, что из церкви выходил высокий дед с бородой в непонятном черном платье и грозил нам пальцем. Неловкий Вадик часто поскальзывался на мокрых булыжниках, демонстративно тер болевший зад, но сочувствия это не вызывало.

Звонит мобильный, Ната берет телефон и, страдальчески гримасничая, отвечает.

Ната (преувеличенно бодро). Мамочка, привет! Как дела?

Мама. Привет, Наточка, а я тебе не вижу! Я опять не туда нажала?

Ната. Ма, я уж точно не знаю, куда ты нажала. У меня просто камера не работает.

Мама. А ты в ремонт носила?

Ната. Долго объяснять, ма.

Мама. Не надо ничего объяснять. Я же технически совершенно безграмотный человек. Я увидеть тебя хочу и все.

Ната. Давай поговорим как есть. Я же тебя вижу.

Мама. Моя ты золотая, на что теперь смотреть? Мать-то старая у тебя стала. Уже сама на себя смотреть не хочу. Вчера перед зеркалом подняла руку, а там!

Ната. Боже, не пугай меня! Что там?

Мама. Гармошка, доченька, а не такую музыку хочется слышать. Только тебя хочу слышать и видеть. Это прибавляет мне жизни.

Ната. Не уверена, что мой вид прибавит тебе что-нибудь.

Мама. Не расслышала, повтори.

Ната. Я говорю, рада, что ты позвонила. Как у вас дела?

Мама. Дел нет, а настроение – нормальное. Сегодня папа отвез меня в парк, я там погуляла три круга. И слушала в наушниках, как оберегать себя от токсичных людей.

Ната. От каких токсичных – от папы что ли?

Мама. Опять ты куда-то пропала!

Ната. Алло? Алло? Ты меня слышишь? Алло?

Разговор обрывается и Ната пишет смс-ку: «Со связью какие-то проблемы, не получается до тебя дозвониться. Давай завтра попробуем. Папе привет!»

От мамы приходит голосовое сообщение: «Ой, я опять куда-то нажала! Я хочу тебе сказать, что важен положительный настрой. Этого тебе не хватает. Ты всегда всем недовольна, всегда у тебя плохое настроение. Я же слышу. Тебе же не понять, что такое быть матерью. Я же все, все чувствую каждой клеточкой. Я же твоя мама. Цени это. Тебе повезло, что у тебя есть такая...» Шипение, и сообщение обрывается. Ната возвращается к блокноту и продолжает читать.

Ната. Коля очень любил нас стравливать. Затевал какой-нибудь злобный кипеж, и потом страшно веселился. То заставлял нас спрыгивать с высокого крыльца на слабо – кто дальше. Мы чудом не ломали себе ноги. То учил приседать, задерживая дыхание, чтоб упасть в обморок. В обморок мы не падали, но голова начинала кружиться изрядно, и он с особым садистским сладострастием лупил нас по щекам. Мы не чуяли подвоха и исполняли его приказы с азартом и упоением. Их семья уезжала раньше, и я уже начинала немного грустить, в детстве совсем не понимаешь, как справляться с расставаниями. Но эти последние часы хотелось провести как-то по-особенному, чтобы запомнилось надолго – на всю жизнь. Что такое «вся жизнь» – было совсем непонятно, но взрослые так любили говорить, особенно интонируя: «Вот будет тебе урок на всю жизнь!» Ну ок – пусть будет. Колян сказал, что на прощание полагается финальное испытание. Победителю обещал вручить подарок. Какой – не сказал. Я и без подарка была готова на все. Вадик тянул волынку, говорил, что он и без испытания согласен отдать мне подарок. Но Колян был непреклонен. А я очень хотела победить! Я так этого хотела… Это нельзя описать. Мы вышли со двора. Он сказал, что задача простая.

Звонок в дверь прерывает рассказ. Ната видит на экране видеофона лохматого, неопрятного, шатающегося мужика лет сорока. Замерев, она довольно долго смотрит на эту картинку. Отключает экран и включает его вновь, многократно повторяя это действие. Лохматый мужик неточными движениями, но так же упорно тычет пальцем на клавишу звонка – для равновесия он упирается рукой в стену. Ната отключает изображение и звук на видеофоне и возвращается в комнату. Берет телефон и набирает бывшего мужа.

Муж. Как раз думал о тебе – телепатия!

Ната. Телепатия – это устаревшая теория. Сейчас говорят об информационных потоках. (Ната говорит это на выдохе, чтобы не выдать волнение.) Как ты?

Муж. Я? Прекрасно. Не ждал тебя сегодня.

Ната. А ты меня еще ждешь?

Муж. Жди меня, и я вернусь.

Ната. Я не вернусь.

Муж. Знаешь, я даже рад, что ты не испытываешь.

Ната. Тебе-то откуда знать, что я испытываю, а что нет.

Муж. Я рад, что ты не испытываешь страданий.

Ната. Расслабься – испытываю.

Муж. Прямо сейчас? В эту минуту?

Ната. Ты зачем это спрашиваешь? Ты же знаешь ответ.

Муж. Ну может, я как исследователь что-то упустил. Теперь я лишен круглосуточного доступа к объекту своего жгучего, но сугубо научного интереса.

Ната. Говори, пожалуйста, просто говори.

Муж. Могла бы не просить. Когда замолчать скажешь?

Ната. Нет. Молчать не надо. Говори, говори, говори.

Муж замолкает, но молчание обоих длится недолго. Ната выключает телефон и начинает плакать, тихо, но очень горько. Без рыданий и всхлипываний. Льется сплошной поток теплых и совершенно не соленых слез. Лицо краснеет, становится абсолютно мокрым. Ната ложится на пол. А потолок – уже и не потолок, а экран. На нем показывают черно-белое немое кино, она так давно его хотела увидеть! Несмотря на отсутствие цвета, изображение дышит зноем, напоено сладчайшим ароматом крымских роз. Узкая улочка, мощенная крупным булыжником. Где-то вдалеке двое – мальчик и девочка. Оба загорелые, она это точно знает. Они напитаны солнцем, морской солью и фруктовыми соками. Им по пять, они в раю. Серьезный бог Колян говорит (титр как в немом кино):

- На старт! Внимание! Марш!

И они бегут! Бог сказал, что в раю надо бегать. И чем быстрее, тем быстрее. И Ната летит, не глядя по сторонам, не глядя ни вперед, ни назад. Она летит, чтобы первой, самой первой добежать до окончательного рая – до рая на всю жизнь. Пленка вскоре обрывается.

Ната встает, как-то тяжело и мучительно. Усталость в каждом ее движении.

Ната берет телефон и звонит мужу.

Ната. Помнишь сон, про который я тебе рассказывала?

Муж. Сейчас возьму свою диссертацию. Там глава – «Сны Наты».

Ната. Ну сон про пьяного мужика, который хватает меня и берет на руки. Я тебе сто раз рассказывала, он мне снился много лет. Я бегу, бегу, а потом втыкаюсь во что-то мягкое, и это мягкое внезапно оказывается бормочущим, живым, пьяным. Оно меня подымает, а я ору и просыпаюсь.

Муж. Ну и?

Ната. И это не сон.

Муж. Сюжет для небольшого рассказа?

Ната. В раю нет сюжетов.

Муж. Поэтично.

Ната. Про-за-и-чно. Когда он поднял меня, я зарычала таким страшным звериным рыком, что он сразу же поставил меня обратно – на булыжник.

Муж. Нат, ничего не соображаю! Прости меня, пожалуйста. Я дико устал, две ночи не спал, только из Якутска, с самолета. Кто? Куда тебя поставил? Про звериный рык – понял. Верю.

Ната. Я бежала, даже не заметив, что бегу одна. Вадик увидел этого пьяного и остановился. А я думала, что оторвалась, что я побеждаю. Может, мне кричали, может, пытались меня остановить, но я ничего не слышала. Я просто бежала, потому что хотела этого больше всего на свете.

Муж. Хочешь, приеду?

Ната. Хочу, конечно. Но не надо. Не надо, правда. Я маме тогда ничего не сказала. Я влетела в комнату бледная, с трясущими руками, а она даже не заметила. Она ничего не заметила. Она спросила: «Доченька, хочешь сметанку?» Я села за круглый стол, а на нем была постелена бордовая плюшевая скатерть. И желтый абажур над столом. Плюш был под абажуром. Сейчас это кажется чем-то карикатурным. Сумерки сгустились быстро. За окном уже чернело, а внутри – абажур, плюш и стакан сметаны, купленной на рынке. Но руки у меня предательские дрожат, и я ничего не могу с этим сделать. Я только хочу, чтобы мама этого не заметила. А она и не замечает. Но я все-таки опрокидываю стакан, и дорожка из белых капель тянется по бордовому плюшу.

ЗАТЕМНЕНИЕ

Москва, сентябрь-ноябрь 2023 г., март-апрель 2025 г.

Характеристики персонажей и некоторые важные, не технические ремарки видятся частью сценического действия: представление героев титрами на экране или закадровым голосом. Так же герои могут входить через рамку металлоискателя, где искусственно-металлический голосовой детектор подтверждает их подлинность и выводит на сцену.