Ольга Добрицына
Бабочкам здесь не место. Художник Ольга Добрицына
Вместо аннотации
Пигмалион создал Галатею.
Галатея этого романа пытается создать своего Пигмалиона –
из «подручного материала» своей «среды обитания», из «вокруг», из космоса, из
воздуха, а иногда – даже из ничего...
Есть героиня,
которая, похоже, умеет и хочет любить,
и есть – «не-герои»,
мужчины, которые любить не хотят или не умеют.
Есть – жизнь, ребёнок, и стихи,
которые порою спасают.
Есть «бабочка», душа женственности,
которая хочет сгореть в «огне высокой любви»,
но удаётся гореть лишь в собственном огне
вечно неудовлетворённого желания.
Впрочем, Любовь всегда впереди,
и чем горше без неё, тем она ближе.
Главное – чтобы пыльца возрождалась
на крыльях бабочки-души.
И – не пропадало желание любить, быть, и ждать...
И – верить в пришествие героя.
***
Лето, счастливое тушинское окраинное лето.
Сначала – майские жуки, диво – коли его удаётся поймать мальчишке. Он с гордостью показывает жука, приоткрыв спичечный коробок. Потом – бедные загубленные бесчисленные пожарники, зазря умирающие в стеклянных банках в детских немилосердных руках. Божьи коровки, своей красотой и безобидностью заслужившие простодушное почтение и ласковое: улети на небо принеси нам хлеба, словно больше некому, да и хлеб, как известно, только на небе и водится… Запретный лес, лес без разрешения, недалёкий от дома… только бы не хватились слишком рано. Хоть на чуть-чуть – помечтать в этих зарослях, вообразить себя дикаркой, купринской колдуньей, индейцем... Зелёный, крашеный забор, непонятно кого или что прячущий, рядом повдоль – овраг. Вечно перенаселённые густой зелёнью, деревьями, мнящими себя неудачниками и рвущимися вверх более своих вышних братьев… Сырые, с умершими вповалку гниющими сородичами овраги всегда тягуче-загадочны, словно в них-то и заводится всяческая нечисть и оборотни. Здесь и боязно, и шатко, и палки под ногами, но и ветки, за которые так удобно цепляться. Мелкая и разная гнусь жужжит, кусаючи, и кажется, что тут именно, в овраге, что-то особенное происходило, происходит и будет происходить… Темно, словно уже сумерки, на самом деле просто обычный овражий лесной мрак. Нет, всё, пора… или ещё немного? Наедине с собой и лесом… Смогла бы стать Олесей? Жить в лесу? Бояться людей?
Шорох.
Зверь? Человек?
Откуда тут звери – не так уж дремуче, чтобы им водиться-бродить. Снова шорох, треск поломанных сучьев. Огляд не даёт ничего – кругом можно вообразить пугающее… Шорох рядом, замирание снова впустую. Наверно, мама или папа уже зовут в окошко… Если это крадётся чёрное, смерть, то – рано, это не может быть ко мне, мне ещё надо долго жить! Мама, папа, зачем ослушалась! А может, просто ёжик какой? За полусогнутым густым от веток деревом мелькает тень. По нервам бежит ток колющими иголками. Земля под ногами тоже бежит – настолько быстро, насколько может – искорёженная разломом вкупе с девичьей спотыкающейся стремительностью, бросая под ноги палки, сучья, скользкую глиняную мокроту. Стой, – прибавляя гадкое, кричит низкий сиплый голос, почти ухватив за руку и пытаясь ухватить снова. Сейчас, здесь, так – умирать не хочется. Впереди – решётка шершавых царапающихся стволов, секущих по лицу веток, слева – корявый забор, сзади – липкие хватающие руки чудовища в мужском обличье, черт не видно, виден шрам, похожий на овраг сверху… Шрам – есть, голос – стой, догоню – хуже будет! – есть, лица – нет… Остаётся – вправо, вниз, в овраг, ниже и ниже. Нога, завернувшись за корень, подворачивается, весь овраг летит в глаза тройным сальто, зелёный плотный огонь, крик.
Перевёртыш, боль распоротого плеча, и редкие бледные пятна темнеющего неба.
Испуганная бабочка, метнувшаяся в сторону от задетого ствола, неизвестно как оказавшаяся здесь.
Отчего нельзя бежать вверх?
***
Рука.
Она тянется ко мне, хочет погладить. Кажется, гладит.
Не х о ч у-у-у…
Я – ч у-у-у – д о в и щ е.
Не смотрите на меня, вам только кажется, что я – женщина… тридцатитрёхлетняя? сорокалетняя? двадцатисемилетняя? старше? младше? – что там со временем? Надо напрячь воображение, сверить параллели, чтобы не слишком… чего не слишком? Выделяться? – не выделяюсь, наоборот, последнее время затушёвываю себя. В толпе – тем более, разве при длительном, пристальном наблюдении…
Не смотрите, – рычу! – нет, кричу… – я же знаю, что это – не воздух, а большая-большая клетка.
Видите, какие толстые прутья – мечта всей жизни. Жить в клетке. Жизнь в клетке.
В клетке – жизнь. Клеточная структура. Жить в клетке – диким зверем. И не приручаться…
Рука…
Она настораживает, – дурное слово, неточное, – взрывает, злит. Рука – мужская?
Ну да, муж… касается, гладит…
Острые клыки хватают запястье, вгрызаются, ранят руку, плечо, грудь… Тонкая алая струйка красивым красным узором…
Тишина.
Руки нет.
Алых струй – нет.
Я – чудовище. Не наяву. А всего только – сплю и вижу.
Он лежит довольный. Хорошо не на мне, а только на части меня. Правой части. Левой рукой я заставляю себя погладить его, дотронуться.
Неизбалованный зверь, привязчивый.
А я – какой зверь?
Я не зверь, я хуже…
Как хуже?
Как? – если ничего кроме: не хочу-у-у… со дна души?
Там – пустыня, пустыня, которую так люблю и не поменяю на оазис. Или: кого-что-чего, винительный, родительный – от обоих падежей отреклась. Нет – меня – отрекли. По чьей-то неведомой…
Я – бесполый зверь.
Не надо меня в зоопарк, это слишком голо! Не надо в зоопарк, я всё равно не заговорю по-человечески! Меня научили женскому, неразговорному.
Остальными и не пытайтесь – не овладею.
Овладею – когда рак на горе свистнет.
Стихи на полях
За порогом земного брака
ищу на безрыбье –
рака.
Нарисованы клетки мелом
по асфальту чёрному – белым.
Мак? Мак?
Дурак…
Прыг-скок – на одной ножке,
перед глазами мелкой сошки,
в поисках рака,
мрака,
брака…
Прыгнув, рифмую:
собака,
драка, –
только б не поняли, что на безрыбье
рака ищу в каждой рыбе.
Прыг-скок на одной ножке
вслепую, по клетчатой дорожке:
Мак? Мак?
Дурак…
И не услышать:
«Рак на горе – свищет,
тебя ищет!..»
***
Проблемы пола? – их нет.
Ну и поладили. Обнюхали. Твоя территория – моя территория. И никаких схваток.
Чёртов палец…
Лучше мёртвая каменная голая сущность, чем живая несвершённость…
Недоделанность?
В противовес нашей (моей?) (пола?) – переделанности?
Равенство без гармонии.
А прерия лучше.
Напрягаю мускулы. Они тонкие, нежные, слабые, обтянутые белой, с голубыми прожилками, гладкой кожей… Нет! – стальные, сильные, обтянутые чёрно-голубой, как у пантеры, или, может, пятнистой, как у леопарда. Красота. Кого бы – без нравственных проблем? По праву хищника?
Хватит иллюзий, не хищник ведь… помечтали и буде. Какой там хищник. Знаете, что внутри чудовища? Я скажу. Счастье, что не поверите, потому что ожидаете иного… Подставляйте существительные-прилагательные по вкусу.
Так что там?
Злой дух?
НЛО?
Кукиш с маслом?
Вот если бы женщина-вамп. Или – циничная проститутка. Или – злая домашняя курица. На крайний случай – толстая умная дура. Тонкий синий чулок. Или совсем на удивление: нежная любящая женщина.
А тут всего-навсего:
испуганная бабочка.
Легковесно. Непривычно.
Хрупкая тишина бури.
Космос.
Наполненная пустота.
Глазастый мираж распахнутых крыльев.
Ложная красивость. Иллюзия. Пыльца.
Ничего.
Почти ничего.
Бабочка – это страшно. Нездешне.
Я вам сочувствую.
Большая испуганная бабочка на плече – мистический ужас.
Хочется отмахнуться…
Сумка на плече – лучше. Привычней. Домашней.
Бесполая женственная бабочка. Ничего кроме – глаз и крыльев.
Глаз на крыльях. И пыльцы. И – тишины.
И – испуга.
***
Он исчез.
– Кто?
– Муж.
У меня пропал муж.
Вы рано ищете.
Суббота. Вечер. Он – ни направо, ни налево, ни выпить, ни друзей.
Живёт по прямой: из точки А – в точку Б. Или пункта. Нет, пункта хуже. Из дома на работу. И обратно. Не считая кривых, овалов и лекал по магазинам. Когда есть с чем. Но это редко. Из А в Б.
Суббота.
– Вот если до понедельника не появится, тогда ищите.
…до понедельника помедли…*
Сбрасываю дурман, туман, слёзы. Вы рано ищете…
А когда поздно?
***
Мои светильники зажжены!
Бодрствую?
Плачу?
Грешу?
Грешу.
Не люблю мужа. Или всё-таки? Тоска. Паника. Боль. Злоба. Исчез. Что могло случиться?
Я – виновата?
Виновата.
Злилась. Была не ласкова. Не спала с ним. Мало спала. Спала…
Милиция, больница, что? Господи, не надо! Не надо освобождения такой ценой…
Муж. Ромашка. Муж с женским именем. Люблю – не люблю, плюну – поцелую, к сердцу прижму – к чёрту пошлю. Это я – ромашка. Какая может быть ясность о десяти лепестках? В десяти лепестках?
Два кольца, два конца, посередине – гвоздик… Желтый, в окружении непорочно-белых лепестков. Жёлтый, бархатный – цвет любви, цвет измены. Ножницы – две руки, две ноги, посередине – гвоздик, когда я сплю с ним – редко-изредка.
Свобода?
Неизвестность.
Где ты, что ты? Мы в ответственности за тех, кого… Истощение. Между двумя работами, ребёнком, творчеством, одиночеством. Мужем.
Сильная овца. Уже не заблудится – ни в стаде, ни без. Сильная, истощённая, стриженая овца. Холодно без шерсти.
…маленькой ёлочке холодно зимой…
Господи, вынь злобу мою, раздражение, нелюбовь… У него хорошая улыбка. И он единственный!!! – л ю б и т. Живёт со мной – и не выгонишь! Больше никто не смог. Не захотел. Не появился. Не явился. Никак. Господи, если я виновата – побей меня, верни его. Яви!
Знакомая собирается звонить по больницам.
Яви, Господи!
Являет.
Брешь, дыра – в сердце? В душе? В быту? – заполнена… Как пластырь, заплата…
Я – дрянь.
Больше –
два кольца, два конца, посередине – гвоздик. На сегодня – счастливое «аминь». Плюс торт «Полёт». Плюс пятизвёздочный коньяк в маленькой бутылочке, который «не пошёл» под тунца в томате. Ворчу, морщусь на оба варианта – под китайского тунца нужно белое вино.
Вообще, мне можно угодить?
Чтобы угодить, нужно море – севрюги, красной икры, чёрной, морской капусты. Крабов, креветок. Экзотических салатов. И чтобы хотели – и не трогали. И чтобы не было работы. И чтобы в иллюминаторе – заморские рыбы-мечи-молоты-акулы.
Капитан Немо.
Наутилус.
Да, на дно.
***
Сон,
короткий.
Целуюсь в подъезде с давним, дальним другом. Он – фантаст. Хочу целоваться, неостановимо. С ним. Больше ничего не хочу, ни выше, ни ниже. Просто поцелуй. Удивляюсь, почему меня не останавливает подъезд? Почему делаю это так легко, не желая ничего больше – ни от него, ни от себя?
Просыпаюсь.
В жизни это – невозможно, ни к чему. Мы – в жанре добрых знакомых. Сто лет назад – не густо, и в любовниках-то почти не успели побыть. Появился потенциальный муж. А он, любовник – ушёл. Наверное, люблю его душой, как немногих… Мы – в одном измерении. Вернее – в многомерности. Как брат с сестрой. Из всех моих «знакомцев» он с самой тонкой душевно-творческой структурой. А ведь когда-то, что-то… Ветер. Спринтер. Мгновение чувствования, мимо-лётство. Немного вина. Так это было. И миры вслух.
Хороший, лёгкий сон.
Первые ложные ласточки спящей в летаргическом сне чувственности?
Напрасные ласточки.
Она крепко спит – не проснётся.
Стихи на полях
Солнце
которое встает сегодня
всего лишь двойник солнца
которое вставало вчера
Деревья
похожи на что-то бессмысленное
Кажется
читаю письма
самого Господа Бога
надкусываю яблоко из райского сада
а оно снова
нетронутое
Не знаю
какое сейчас время года
не помню своего имени
Так и бывает
когда солнце
которое встает сегодня
двойник вчерашнего
а яблоко
к которому протягиваешь руку
остаётся
нетронутым
***
Детство. Маленький угол, где можно инкогнито… не так давно с боем удалось его отстоять, – право на одиночное купание. Теперь у неё есть маленькая личная вселенная, куда никому нет входа, пока она в воде, и дверь заперта изнутри. В ванной она забывает в себе мужских героев, в тёплой воде она – русалка, навечно, изначально: человек-амфибия в женском варианте. У неё светлые, длинные, распущенные волосы. Но ей не подходит безответная любовь андерсеновской русалки. Ради него покинуть такое море? Быть немой и танцевать на иглах? Красиво, страдательно, но не для нас. Неинтересно.
Холодный, утонувший лермонтовский рыцарь, которого любит и ласкает живая русалка?
Тоже неинтересно.
Морские существа не нужны. Она немного грезит об игре с дельфином, но мысли убегают…
Но всё по порядку.
Она живёт в пещере, бесконечно счастливая своим одиночеством и слиянием с морем. Ей хорошо и никого не надо. У неё есть пещера. Есть множество удивительных игр и уголков. Она одна, у неё никого нет: мама – пещера, папа – море.
И не замечает, как за ней начинают следить, хотя она всегда очень осторожна, старается выходить-выплывать лишь ночью или изредка рано-рано утром встречать рассвет.
Но тот, который следит, тоже осторожен. Наверное, он не один. Может, один, может, их двое. Нет, пусть будет один. Его лица она не представляет. Но оно должно быть мужественным. Он умный, сильный и страстный, иначе неинтересно. Невозможно.
Он выслеживает её.
Он быстр и решителен.
Он появляется так, что ей некуда бежать, несмотря на всю её русалочью гибкость и борьбу, её связывают и увозят.
Она оказывается в его доме. Он богат и властен. Его можно полюбить без памяти. Но она боится, как дикий зверь, смертельно боится. Он осыпает её лаской, заботой, подарками. Он хочет любви, а не страха. В его объятиях она чувствует себя маленькой и беспомощной, ей нравится это, и нравится бояться его. Но она хочет назад, в море. Земля – чужой мир, здесь она, даже с ним – навсегда дикая, неприрученная, чувствует себя потерянно, хочет убежать… но её держат под замком…
– Сколько можно сидеть в ванной?!! Уже два часа моешься! Чем ты там занимаешься? – проникает сердитый голос папы.
– Сейчас выхожу, уже вытираюсь.
Свобода за дверью ванной окончена.
Мечты, как рыбы, уходят на глубину.
До следующей ванны.
Стихи на полях
Солнца круг, как чужая монета,
небесам прожигает края.
И в лесу ненадёжного света
заблудилась свобода моя.
Заблудилась –
и дикою стала.
Отказалась от слов и подруг.
А потом от блужданья устала,
как устала от ласковых рук.
Лес молчал –
она в небо смотрела.
Лес шумел –
Она травы рвала.
Или ветки холодные грела,
и кого-то чужого звала.
На земле, как на небе, лежала,
и своей отдавалась судьбе.
И чужого
к себе приближала,
чтоб чужой оставаться себе.
В одиночестве дикого света
всё искала бессмысленный рай.
И ждала ненадёжного лета
В свой по-прежнему девственный край.
И теряла, теряла, теряла
платья,
песни,
цветы,
имена…
И – всё также над нею стояла
голубая – хоть бейся! – стена…
***
От возраста,
когда в глазах поселяется недетская печаль, и всё время хочется то ли красиво умереть, то ли трагично жить, а получается только второе, – 11, 12, 13? – от этого возраста осталось лишь несколько рисунков на плохой бумаге: выдуманные морские пейзажи, пламенная принцесса в огненном платье, с огненными глазами, и такой же рыжей короной.
И ещё
– чёрные крылатые кони, демонические Пегасы, также с огненными гривами в чёрном небе. Три цвета: желтый, оранжевый, чёрный. Остальные были не нужны. Только однажды сентиментальность восторжествовала, и был нарисован розово-голубой Пегас на радужно-белом облаке в голубом небе. Картинка рая? Иногда в альбомных листках появлялись на фоне лунной ночи большеглазые, грустные русалки с длинными-предлинными жёлтыми волосами. Я вспоминаю, как она сидит за секретером, она вся – в лунной дорожке. Но проявляется отец с его тяжёлой походкой и дыханием, наклоняется, заглядывает через плечо. Инстинктивно она пытается «спасти» свою русалку от постороннего взгляда, прикрывая рисунок рукой. Отец злится, и громко ворчит. «Опять ты своих лемуров рисуешь! Лучше бы уроки учила!» – говорит он твёрдой хорошистке.
…хочется порвать все рисунки раз и навсегда, и себя заодно, умереть, исчезнуть, провалиться сквозь землю в пучину, к русалкам на дно, и пусть гнилые водоросли путают ноги и руки… опутывают лицо. Или пусть он – умрёт, исчезнет, но перестанет смеяться над её русалкой. Его лысина лоснится, в его пухлых, плотных руках, в его тяжелом дыхании есть что-то противно-чувственное, его взгляд на русалку равен тому, как если бы он застал саму её – голой… когда он заходит к ней в момент её переодевания, и она рассерженно просит его выйти, а он, по-деревенски шутя, и масляно улыбаясь, говорит: «Ты же моя дочка, я тебя знаю, как облупленную». Дверь за ним закрывается, тошнота подкатывает к горлу… она мечтает скорее вырасти и уехать: в колхоз ветеринаром, уборщицей на корабль, в Сибирь, на БАМ, в тартарары, на край света и тьмы, к соловьям-разбойникам, – только бы не слышать этого…
Стихи на полях
Распад
души и тела
неизбежен
когда душа полна сопротивленья
желаньям тела
слава побеждённым
не судят победителей они
Распад души и тела
неизбежен
когда бросаешь тело или душу
и кто-то вновь окажется в опале
так по дурной цепочке достаётся
тому кто слаб
душа столь бессловесна
что с обвинением любым согласна
молчанье означающее нет
в противовес закону поговорки
Распад души и тела
тело тень
души
или уже наоборот
душа
тень тела
тайна остаётся
как с ними совпадать и совладать
чтоб избежать взаимного распада
Распад души и тела неизбежен
***
Я – скрытый отрицательный герой. Точнее – героиня. Это не литературный мазохизм. Это истина в моей инстанции. Женщина не должна искать смысл жизни, в ней самой его слишком много! Для неё смысл жизни в разгадке: Чего я хочу? – хочу быть смыслом жизни сама. Не делать жизнь, а быть ею. Это значит: делать, что хочется. Делать себя. Быть может, детей? И чтобы жизнь была красивой, и кто-нибудь её «устраивал». А я бы – думала о смысле жизни. Рожала детей.
***
Игра.
Нет игры – нет смысла жизни.
Собака во мне переродилась в кошку, и я опять не заметила, когда это случилось. Бабочка, возникшая из гусеницы, тоже не знает, когда, хотя долго готовится. Нет, не готовится: заворачивается в кокон и спит. Спячка… Со мной тоже странные вещи творятся в спячке.
***
Поезд набирает высоту… Про что это? Не важно, просто пришло. Ведь красиво было бы взлететь такой вот железяке-штуковине без крыльев?!
Засыпаю носом в подушку. Кажется, скоро повернусь лицом к ветру. Предощущение мужчины? Или опять – пустое, и носом в подушку?
***
Муж.
Бедный муж. Он неуклюж, как большая собака или небольшой медведь.
– Рома, когда у нас будет много лишних денег (никогда!) – купишь мне волчью или оленью шкуру? а?
Только не медвежью.
Он неумело заботится, а я по поговорке: как волка ни корми…
…чувствую себя то – медлительным сонливым чудовищем, у которого есть силы только чтобы ползать, то… оживаю на короткое время и чувствую себя женским цветком. И мне не нужны зрители ни для того, ни для другого. Самодостаточность поневоле?
***
Корабль дураков, вернее придурков, как в фильмах Соловьёва «Чёрная роза – эмблема печали» или «Дом под звёздным небом», где все – гениальные чудаки из соцпаноптикума, кругом – недомужчины, и беременным остаётся выходить за мальчиков. А влюблённым улетать на воздушном шаре, в который стреляют… где всё – кошмар, принимаемый за норму. Дурь, которая в таком количестве – становится способом жизни. Выживания.
***
Маюсь.
Многие вокруг маются. Или – не маются, и с них как с гуся вода – не живые. А если живые – то часто придурки. Умные, глупые, обаятельные, гениальные, семи пядей во лбу – но придурки. А если нет – то гении, святые, музейные экспонаты, выросшие на нашей почве в невозможных условиях, чудо природы… и всё равно – мимо. Мимо меня. Ощущение недожизни. Почти у всех, я – не исключение. Как у стоящих в очереди – общий тусклый налёт скучного ожидания.
Цельных, гармоничных, счастливых – много?
Много.
Почти не встречала.
***
Страшно от мысли, что мне, как дурному полудикому зверю, нужно пойти и набраться острых ощущений, чаще – дурного толка, и вернуться – побитой, разочарованной собакой домой. И тогда я смиряюсь со всем и совсем, и всё встаёт на свои места: и дом лучший, и муж хороший, и здоровое чувство вины загоняет моего зверя обратно в клетку дома. И он будет долго зализывать раны и царапины, не ворчать на жалкие кости, не нюхать жадно воздух в надежде на что? Кроме побоев несоответствий ждать от новых приключений нечего, к тому же не имею права, как свободные, бездетные рисковать шкурой. Не верю в добро – лично для себя. Может, я себя просто не люблю?
Стихи на полях
Во имя тишины
не говори теперь.
Лишь оборотень-волк в имении поэта.
Но даже он – умолк.
Не спи со мной,
не верь
ни в обнажённость тел, ни в обнажённость света.
Лишь оборотень…
…зверь по имени любовь,
проснувшись не в сезон, в чужое время года,
завыл и заболел под злую рифму «кровь»,
застывшую, как страх по имени свобода.
Как волка ни корми, а леса не избыть.
Не трогай, не зови.
И ласка бесполезна.
И всё одно – с цепи сорваться. И забыть
лицо своё, жильё – когда проглотит бездна.
Родное не ищи.
Жизнь – злая сирота.
Попробуй, оглянись,
сдирая шкуру волка! –
От волка – до Христа,
по мостику креста
сквозь красные флажки – и нет иного толка,
иного бытия в отечестве моём.
Во имя тишины, – в имении поэта,
не обнимай, не жди, не беспокой мой дом,
когда в душе болит,
саднит иголка света!
* До понедельника помедли – стихотворная цитата из книги автора «Роман несуществующего животного» (М., изд. «Ладомир», 2001).
Комментировать
комментарии(0)
Комментировать