Дело сотрудника из кастрюли

В жизни его интересовали только три вещи – богатство, власть и женщины. Симон Вуэ. Аллегория богатства. Ок. 1640. Лувр

Что к царю, что к любовнице на Морской, но даже самый последний городовой узнавал его карету и вытягивался в струнку перед Его Превосходительством, министром внутренних дел великой Российской империи, которому было поручено отвечать за жизни и покой всех ее подданных.

Убит Плеве!..

Ах, как дышалось ему хорошо и свободно на Цепном мосту! Уже чуть-чуть, самую малость, сошел лед на Неве и местами обнажилась черная зеркальная гладь воды, и он видел свое перевернутое искаженное изображение, и ему было смешно, и он улыбался… Ах, как хотелось ему жить в эти минуты! Сколько еще предстояло сделать, чтобы очистить страну от революционной нечисти! Он много успел с тех пор, как Высочайшим указом был произведен в министры, он выполнил все пожелания Государя, и если был временами жесток, то это шло не столь от характера, сколь от обстоятельств. И пока он будет занимать это место, он не позволит разным сволочам, которых пропасть развелось на Руси, ввергнуть страну в пучину революции и гражданской войны.

Он ездил на доклады к царю всю весну и начало холодного лета и даже не подозревал, что 18 марта 1904 года чудом избежал покушения революционеров. Тех, с кем он так отчаянно боролся.

Решение убить очередного министра внутренних дел было принято партией социал-революционеров. После устранения своего предшественника Сипягина, Плеве занял еще более жесткую позицию по отношению к любым выступлениям против режима. Его карающую длань очень скоро почувствовали на себе все недовольные властью – Плеве надо было убирать. Убрать министра было поручено Боевой организации эсеров, которую после ареста Гершуни возглавлял Азеф. Он и разработал план покушения на Плеве. Группа боевиков должна были выяснить маршрут поездок министра в Зимний, приготовить бомбы и взорвать его карету на одной из петербургских улиц. Только оплошность спасла Плеве ранней весной 1904 года, когда тот безмятежно любовался своим отражением в Неве.

15 июля Его Превосходительство как обычно спешил на доклад к Государю. Казалось, что такой порядок вечен и ничто не сможет его изменить. День выдался ясный и солнечный, улицы города, как всегда, были заполнены – кто-то спешил на службу, кто-то не спеша совершал утренний променад. Мели тротуары степенные петербургские дворники, истошно кричали разносчики бросового товара. Все предвещало жизнь, и ничто не говорило о смерти в это безоблачное, прекрасное, северное утро.

Министру внутренних дел России оставалось жить всего несколько часов. Уже заняли свои места бомбисты-метальщики Боришанский, Созонов и Каляев. Уже повернул на Садовую, чтобы выйти на оживленный Измайловский проспект и встретить там тройку Савинков. Уже приготовились к проезду кареты Его Превосходительства городовые и замерли в ожидании филеры. У террористов все было рассчитано по минутам. Стрелки часов неумолимо приближались к роковому часу. Жить Плеве оставалось всего несколько минут.

Созонов, увидев как извозчик свернул на Измайловский, сосредоточился, собрал всю волю в кулак и метнулся наперерез карете. Он заметил, как за стеклом исказилось от ужаса и невозможности предотвратить происходящее ненавистное лицо Плеве, и бросил в это лицо 12-фунтовую бомбу. Раздался оглушительный взрыв. Жалобно, на щемяще-высокой ноте задребезжали окна соседних домов. Вверх взвился столб вонючего серо-желтого дыма. Карету разнесло на куски, захлебнулись кровавой пеной красавицы лошади, и только одно колесо катилось в наступившей оглушительной тишине по Измайловскому проспекту. Последнее, что успел запомнить министр, были черные, бездонные от страха и сочувствия глаза склонившегося над ним городового.

В нескольких шагах от изуродованного взрывом Плеве лежал Созонов с мучительно-жалкой улыбкой на мертвенно-бледном лице. Темно-каштановые волосы спадали на лоб убийцы. Он прикрыл глаза и внезапно завалился набок. Внизу живота на партикулярном платье медленно расползалось багровое пятно.

Вокруг палача и жертвы стала собираться толпа.

С молнией «Срочно» все крупные телеграфные агентства в тот же день разнесли по всему миру, что в России неизвестными совершено покушение на министра внутренних дел.

Вечер 15 июля застал Азефа в Варшаве на Маршалковской близ Венского вокзала. Навстречу ему бежали мальчишки – продавцы газет, выкрикивая сенсационные новости уходящего дня. Выхватив у одного листок, прочитал: в Петербурге брошена бомба в карету министра внутренних дел. «Брошена?!» Благопристойный господин скрипнул зубами, его глаза потемнели, гримаса исказила лицо. Он рванул у пробегавшего мимо другого разносчика другую газету. На первой полосе крупным шрифтом было набрано: ZAMORDOWANO PLEWEGO!

Господин с удовлетворением вздохнул – дело сделано, можно было возвращаться в Россию.

Инквизитор

…задыхаясь в липкой варшавской жаре, окутавшей его своей цепкой паутиной, он грузно ворочался на белоснежных простынях в нумерах фешенебельной гостиницы, взбивая их в рыхлый ком, и скрипел зубами, все больше и больше раздражаясь от невозможности уснуть. Только-только отпустив дорогую проститутку, он чувствовал себя обессиленным совершенно. Эта баба проделывала с ним такое, что даже его, зрелого и много чего повидавшего мужчину, ввергла в удивление. Он дал ей денег больше, чем обещал, но забыл спросить им, и сейчас почему-то жалел об этом.

Страшно хотелось пить – от шампанского, выпитого накануне, сушило горло. Ломило все тело, и болели уставшие нервы – видимо, сказывалось напряжение последних дней, и он уже был не в силах выносить ни этой мучительной боли, ни этой обрушившейся на него нестерпимой жажды, ни этой дурацкой влажной жары. Ущербная польская луна заглядывала в окно и, казалось, смеялась над ним, подмигивая. Кроны деревьев, достигавшие второго этажа, причудливо соединяясь, напоминали нечто ужасное, он мучительно пытался вспомнить – что, но так и не смог, и вдруг, неожиданно для себя, провалился в нечто темное и глубокое, похожее на виденный некогда колодец, и через какое-то мгновенье забылся в коротком тревожном сне, одолеваемый призрачными кошмарами.

С детства его сжигало неимоверное честолюбие. Всегда и во всем он хотел быть первым и добивался этого любыми средствами – цель оправдывала все. Будучи по натуре игроком и отчаянным авантюристом, он никогда не любил проигрывать и, как настоящий игрок, всегда ставил и на «черное», и на «красное».

В жизни его интересовали всего три вещи – богатство, власть и женщины. К славе он был равнодушен. Его родители, ростовские мещане, были беднее российской церковной мыши – лавка с убогим «красным» товаром приносила гроши, семья еле-еле сводила концы с концами. Ему приходилось подрабатывать: то писать мелкие газетные статейки, то помогать знакомому фабричному инспектору. И все время бороться с нищетой. В конце концов он вышел победителем в этой изнуряющей борьбе. Оценив свои первоначальные услуги российской полиции в 50 рублей, всего через несколько лет он будет получать столько, сколько не получал иной высокопоставленный царский чиновник. Но хруст первых крупных денег – 800 рублей, доставшихся ему перед бегством из России от нечистоплотной коммерческой сделки, он запомнит на всю жизнь – купюры были новые, как на подбор, и издавали особый звук при пересчете, отдававшийся в его еще не окрепшей душе музыкой небесных сфер. Эта «музыка» приведет его в трепет, именно тогда он и решит разбогатеть любой ценой.

Он напишет полковнику Страхову в Ростов, полковник перешлет письмо доброхота из Карлсруэ в Центральный департамент, и там не шибко отягощенный знаниями писарь выведет: «Дело сотрудника из кастрюли».

Он войдет в доверие к социал-революционерам, постепенно начнет играть видную роль в революционном движении и через некоторое время станет главой Боевой организации. Но работа в партии, как и связь с охранкой, глубоко законспирированы, на миру же приходится вести скучную, скромную, серую жизнь – ходить на службу в электрическую компанию, улыбаться дворнику, раскланиваться с соседями. И никто не догадывается, кто скрывается под маской этого благовоспитанного господина, какие страсти кипят в его груди. Сейчас ему уже нужны не только деньги, но и власть, потому что только богатство и власть дают ощущение полноценной жизни. И тогда он делает очередной ход в этой опасной, рискованной и затягивающей, как вино или женщины, игре, прекрасно сознавая, что ставкой здесь является сама жизнь. В случае прихода к власти эсеров – он выигрывает все, в случае разоблачения – все теряет.

Он сосредотачивает в своих руках не только огромные суммы, предназначавшиеся для проведения терактов, создания динамитных мастерских и отправки транспортов в Россию с нелегальной литературой. Одновременно он сосредотачивает в своих руках и огромную власть. Это ему принадлежит решающий голос в обсуждениях, кого казнить, кого миловать. Это от него зависит судьба не только жертв, но и боевиков. И что может сравниться с этим чувством тайной власти над другими, что может быть острее этой приправы к жизни и смерти?

Он чувствовал себя больше, чем кукловодом на исторической сцене, – временами он ощущал себя князем мира сего, который пришел, чтобы исправить мир от пороков. Но в черновой ежедневной работе приходилось дергать и за ниточки. Вот он дергает за одну из них – и нет вызывающего у него личное отвращение Плеве. Вот за другую – и уходит в небытие дядя не кого-нибудь, а самого царя.

От случайного взрыва погибает боевик Покотилов, тяжело ранен Созонов, кровь льется с двух сторон. Но ему нисколько не жаль ни тех, ни других. Он давно уже переступил границу добра и зла, он уже давно пребывает в таких заоблачных высях, где нет жалости ни к тем, кого убивают, ни к тем, кто убивает.

В России приходится скрываться, жить в подполье. Но временами он вырывается за границу, и тогда одна европейская столица сменяет другую. Жизнь напоминает красочный калейдоскоп – Париж, Женева, Берлин, фешенебельные отели, дорогие проститутки. Итальянская Ривьера манит роскошью и богатством, Монте-Карло – своими игорными заведениями, здесь он живет той жизнью, к которой стремился с детства.

Все, казалось, идет хорошо, но временами он чувствует какую-то надсаду, смутный надрыв и ничего не может с собой поделать.

Прекрасно понимает, что водит за нос двух дьяволов одновременно, пляшет с ними смертельный канкан на краю пропасти и продолжает плясать, не в силах остановиться. Временами накатывало отчаяние, ему начинало казаться, что он не выдержит этой сумасшедшей пляски, сжимающей горло тоски, постоянной напряженности нервов и просто сойдет с ума. Лежа в нумере очередной европейской гостиницы, он не раз задавал себе один и тот же вопрос: кто он на самом деле? Революционер, на счету которого были многочисленные покушения и убийства? Тайный агент, который часть этих покушений и убийств предотвратил, или Великий инквизитор, на которого пал перст судьбы? Он все больше и больше боялся этих вопросов, потому что отчетливо чувствовал, как личность его начинает раздваиваться, нет, растраиваться, и призрак безумия все чаще и чаще грозит ему тощими костлявыми пальцами.

Но он продолжает лгать своим товарищам по партии, своему начальству в Охранном отделении и, самое главное, продолжает обманывать самого себя. Он запутывается совершенно, но ничего не может поделать, потому что зажат в мертвые тиски между партией и полицией, и выхода из ситуации, в которую он сам себя загнал, не было. Ему давно уже хотелось послать все и всех к такой-то матери и бросить эти игры в революцию, инквизицию и еще черт знает что. Он понимает, что заигрался, и расслаблялся только в кабаках и варьете, с наслаждением купаясь в их чувственной стихии. Только здесь он мог позволить себе содрать прикипевшую к лицу маску, побыть хоть немного не членом ЦК, занимающим видное положение в партии революционеров, не тайным агентом, постоянно боящимся разоблачения, а просто человеком, которому ничто человеческое не чуждо. Здесь он был своим – в мире кулис и кафешантанов, в петербургском «Аквариуме» и «Московском яре». Много обычно не пил, так, один-два бокала «Клико», но женщины, женщины…

Потные, разгоряченные от работы, прелестницы и насмешницы, они требовали еще и еще – вина, веселья, денег. И он, плотоядный и сладострастный, позволял себе хоть немного отдохнуть, забыть про террор и отчеты охранному начальству и швырялся деньгами, партийными и полицейскими, и его обнимали, щекотали и любили. Ах, как были глупы все эти шансонетки и балеруньи! Но как они были очаровательны, хороши и желанны! И рассыпалась в прах смертельная усталость, и откуда-то черпались силы, и ослабевала нервная боль, и казалось, как и в молодости, что все только начинается…

Серый рассвет вполз в нумер варшавской гостиницы. Зарядил нудный мелкий дождик, жара отступила, кроны деревьев под порывами ветра стучались в окна. Он проснулся с дикой головной болью, призвал лакея и велел подать завтрак и непременно холодного шампанского. Через несколько часов «скорый» отправлялся в Северную столицу…