Небо с цветами вишни

За полутуманом видны тихие горы, а перед горами, на небольшом возвышении, простирается поле с деревьями дикой вишни, которую в Японии называют сакурой, а здесь, в Южной Корее, – потткот. Сейчас начало апреля, и как раз проклевываются ее бледно-розовые цветочки.

Посреди поля четверо корейцев готовятся сажать на постоянное место несколько саженцев. А чуть ближе простирается извилистая грунтовая дорога с автобусной остановкой. По обеим сторонам дороги – деревянные домики, которых на всю небольшую деревню соберется около ста.

На остановке они вдвоем сидят, смотрят перед собой. Она кореянка, с обыкновенным лицом, полноватая немного, она вроде хочет что-то сказать или же усиленно размышляет. Ей, может, лет сорок восемь. А он русский фотограф, молодой такой, и видно, что скромный; сидит спокойно, рядом с ним бежевая походная сумка.

И вот кореянка поворачивается к нему и наклоняется корпусом:

– Кругом столько людей, которые много о себе мнят, а сами ничего не стоят – вы не представляете.

А он что-то понимает такое, чувствует неопределенность и тайну и отвечает улыбчиво:

– Ну да. Я не представляю.

Кореянка наблюдает за ним и тоже улыбается немножко, а он просто сидит, почти ничего не делает, только перебирает пальцами рук иногда.

Она немного думает, наклоняется к нему и говорит тихо:

– Наставительный совет.

– Давайте, – отвечает фотограф.

Кореянка с расстановкой говорит, приближаясь к нему еще ближе:

– Хочешь хорошо понять человека – не общайся с ним и не смотри на него, вместо этого слушай и ощущай.

Он внимательно всматривается в нее, а затем отвечает:

– Интересно.

– Вот еще. Если ты молод – никогда не работай много: станешь старым.

– Хорошо, – отвечает он опять, только чуть тише.

Она скрещивает кисти своих рук между коленями и говорит:

– Я знаю: вы актер.

– Не-эт, я фотограф…

– Вы акте-о-ор, – настаивает она на своем. – Я знаю, кого вы играете.

– Кого же?

– Фотографа.

Он скромно улыбается.

– Да нет, вовсе нет.

Желтый пассажирский автобус, тарахтящий на холостом ходу, останавливается рядом с ними и открывает переднюю дверцу. Внутри за пожилым корейцем-водителем сидят несколько полусонных пассажиров, а сам водитель смотрит на кореянку и фотографа, ожидает, нужен им автобус или нет.

Фотограф видит: рядом с рычагом переключения скоростей лежит какой-то журнал с изображением на обложке вишневого дерева, а дата выхода – начало апреля такого-то года. «Ровно тридцать лет назад, в день моего рождения», – думает он.

– Да, тридцать лет назад, как раз когда вы родились, – вторит его мыслям кореянка и оборачивается на пару секунд на корейцев, сажающих вишню, а водитель автобуса при этом уже внимательно слушает их.

– В тот день, когда вы родились, я вот так же здесь сидела, только еще юной девушкой, а сзади меня так же сажали саженцы четверо корейцев – таких же, как эти молодые люди, только те были в мешковатых брюках, а у этих узкие джинсы.

Водитель, теперь поняв, что автобус им не нужен, закрывает дверцу и уезжает по витиеватой и неровной дороге вдаль, оставляя за собой пылевые облака.

– А какие были лица у тех корейцев? – интересуется фотограф.

– Обычные. Они много смеялись и постоянно щурились на солнце. А почему вы спросили?

– Интересно узнать, насколько у вас хорошая память. А кем вы работаете?

– Я почти всегда дома, но иногда выхожу посмотреть на мир своей деревни.

Автобус уже далеко от них, кореянка показывает на него рукой и говорит:

– Это мой автобус. Я не поехала, потому что мне интереснее находиться тут, рядом с вами.

– Да? – удивляется он. – А я сюда сел с целью поехать куда-то, но даже забыл, куда мне нужно ехать и на чем.

– Мы с вами не могли не встретиться, хотя никогда не знали друг друга, – говорит она.

Фотограф перебирает пальцами, задумывается, что же она имеет в виду и что дальше скажет. А она молчит. Но потом наклоняет к нему голову и говорит тихо:

– Вот представляешь все идеально, а там такая серость, такой быт, такая земля…

Фотограф после этих слов смотрит то на нее, то на дорогу, пытаясь понять, про какой быт она ему говорит.

– Да про любой быт – и про мой, и про ваш, – отвечает она.

Он задумывается.

– Я хочу всегда оставаться идеалистом и романтиком, всегда сохранять нетронутым первоисточник, – говорит ей.

– Конечно. Это верно.

Она по-доброму улыбается, а он продолжает рассуждать:

– Когда становишься злым, когда ругаешь других даже за дело – всегда теряешь энергию. Но быть безропотным тоже нельзя.

– Конечно, – соглашается она.

– А вы разговариваете со мной на русском языке? – спрашивает фотограф.

– На русском. С некоторыми односельчанами я общаюсь порой на русском или каком-то другом языке, хотя почти все они знают только корейский.

– А как это происходит?

– Тут есть один секрет. На ушко я передам его тебе полностью, а вслух только половину.

Она наклоняется к его уху, но рот не открывает, а затем, медленно отклонившись, говорит вслух:

– Никогда не думай о том, как сделать так, чтобы другие тебя поняли, и тогда они тебя скорее всего поймут.

Он медленно кивает, глядя вперед себя.

– А что, если бы ты был женщиной? Как думаешь, что бы ты сделал? – спрашивает она.

– Я? – загорелся он вдруг новой мыслью. – Я первой бы выпустила книгу об уважении к мужчинам! Это было бы новаторством, потому что и раньше, и сейчас многие женщины обвиняют мужчин, критикуют их, не понимают и по итогу просто избегают, а в частности, ездят в поездах только для женщин, посещают кафе только для женщин. Они не видят, сколько мужчин им уступают, сколько дают привилегий, боготворят в стихах и разных речах. И я бы стала нас всех открывать миру, раскрепощать, и мы перестали бы наконец делать негативные выводы.

– Интересное мечтание, – после паузы говорит кореянка.

А фотограф, услышав самобытное слово «мечтание», слегка смущается, затем наклоняет голову и смотрит на нее искоса, вопросительно, стараясь или разгадать ее лучше, или подтолкнуть ее к тому, чтобы она ему сама себя разгадала.

Он смотрит на белое и мягкое небо, такое же, как вчера, когда он фотографировал дворцовый комплекс Кёнбоккун в Сеуле, что недалеко от деревни. И у него возникает мысль о космосе:

– Лет через сто мы будем ставить в мозг прошивку и делать за день то, что раньше успевали делать за год. За неделю можно будет построить какой-нибудь звездолет, за один земной месяц можно будет долететь до Сириуса, а с изобретением телепортации изменится весь мир и его границы.

– А я уверена, что надо мечтать о настоящем, а не о будущем. Стоит только отвлечься от прошлого и будущего и сосредоточиться на том, что ты видишь и чувствуешь в каждую минуту, – и те самые границы раздвинутся. Частично ты и так делал это, пока мы общались. И мир переставал быть обыденным.

Фотограф внимательно смотрит на нее. Он впервые задумывается о том, что его почему-то не удивила способность кореянки читать его мысли, что журнал возле водителя вышел в день его рождения, что кореянка, нагнувшись к нему, не произнесла ничего, но каким-то образом передала ему всю фразу с секретом, и он принял и понял секрет, но совсем не ушами.

Он рассуждает, есть ли у этой зрелой, необычной женщины дети, какой у нее в деревне домик и какие деревья растут в ее саду, умеет ли она всегда быть такой сдержанной или в какие-то моменты может накричать на кого-то.

Наверное, кореянка в обычный свой день смотрит из открытого настежь окна на проходящих людей, на небо, что-то думает интересное, наблюдает за жизнью так же, как жрецы на вершинах древних зиккуратов наблюдали за звездами.

Обычные миряне у подножия зиккуратов, продолжает он свою мысль, были заняты бытом, серостью и землей, а вот жрецы – той самой романтикой, что позволяет общаться на русском с корейцами или совсем не общаться ни с кем и понимать благодаря этому самую суть тех, с кем не общаешься.

К остановке подходят четыре корейца и спрашивают улыбчиво так: а не хотят ли они вдвоем присоединиться к ним и поучаствовать в ежегодной традиции? Можно посадить там, у подножия горы, свой саженец.

Кореянка и фотограф отвечают, что, конечно же, хотят.

И вскоре все они, общаясь между собой, поднимаются по массивной кирпичной лестнице.