Я видел мамины глаза

Дмитрий Шеваров. Воздушная тревога.– СПб.: Образовательные проекты, 2023. – 296 с.

Почему «Воздушная тревога»? В книге, состоящей из маленьких очерков-осколков, есть и главка с таким названием. У Зоряны была своя жизненная философия: «Пока я беспокоюсь о человеке, я за него спокойна. Как только я забываю о нем побеспокоиться, с ним что-то случается. Так часто бывало. Поэтому каждый вечер перед сном я перебираю всех вас… Думаю: ну что там с ними? Чем я могу им помочь?..» Комментарий Шеварова: «Мамина тревожность – скорее даже не тревога, а молитва. Я пытался сказать об этом маме, провести такую параллель, но она смотрела на меня с удивлением и непременно повторяла: «Ты же знаешь – я атеист»…»

Об этом «атеисте» так пишет автор предисловия к книге, поэт Андрей Анпилов: «Она именно тот человек, о которых говорят как об «анонимных христианах». В ней не гасла крупица святости, она ведь буквально не позволяла тратить зря воду из крана, потому что в Африке в это время есть люди, терпящие жажду». Поэтому, думается, религиозность сына и атеизм матери не были причиной размолвок.

Сын унаследовал от матери абсолютную честность и с миром, и с людьми, и с самим собой. В их отношениях тоже не было места неискренности. Ведь бесконечный доверительный разговор возможен между близкими не только по родству, но и по духу людьми. «…Самый верный образ, который я могу подобрать к нашей с мамой жизни: переговорный пункт» – где бы ни был сын-журналист, отовсюду он звонил маме, часто прося добавить драгоценные минуты. Так они и проговорили всю жизнь.

Однажды, когда автор был подростком, они плыли на теплоходе и каждый вечер, укрывшись маминой ветровкой и смотря на звезды, сидели на палубе за трубой. Мама делилась с сыном своими тревогами. «Я видел мамины глаза, в них отражались звезды, и молчал. Угукал: «Угу…» Пожимал плечами или вздыхал». А глаза у Зоряны были большие, в письмах мамина мама называла ее «глазастиком». Когда я прочитала книгу и поблагодарила Дмитрия, он прислал мне фотографию, где вместе сидят он, мама и младшая сестра. И правда, глаза удивительные, как говорится, в пол-лица, очень живые.

Повествование о матери начинается с довоенной Одессы, где она родилась и прожила четыре года, потом война, рождение сына в оттепель (1962 год), идет через 70-е, перестроечные, конец 80-х – 90-е, вплоть до начала 2000-х.

Зоряна работала редактором на телевидении. Героями ее передач были самые разные люди отовсюду. Например, «Божий человек» Анна Дмитриевна Евдокимова, которую в 15 лет арестовали по 58-й статье: «В письмах Анна Дмитриевна всегда присылала свои духовные стихи: о Богородице, о святых, о церковных праздниках. Похожие стихи пели в старину калики перехожие». В ткань повествования вплетаются не только письма матери сыну, но и вот, например, переписка с Анной Дмитриевной. Будучи документальным, текст Шеварова парадоксальным образом приобретает черты художественного романа. В его фрагментарности срабатывает логика автобиографического сюжета, где все сосредоточено на семье автора, его друзьях детства и юности, первых влюбленностях, женитьбе.

У этой частной жизни есть историческая подоплека. Перечисление книжек маминого детства превращается в мартиролог: почти все авторы и художники пострадали во время репрессий. Зоряна, перефразируя слова известной детской песенки, говорила: «А я сделана из страха». При этом сохранила умение быть счастливой, когда окружающая жизнь совсем этому не способствовала. Бомбежка, пережитая в раннем возрасте в поезде, отозвалась уже во взрослой жизни страхом публичности (при работе на телевидении!), передавшимся по наследству сыну.

Так в болезни книга меня поддерживала и силой преодоления житейских и исторических бед. Когда Шеваров пишет о своих первых поощряемых матерью журналистских опытах, то говорит об особом слове: «Прежде чем такое слово написать, его надо собрать в теплый комочек в груди, а потом выпустить, надышать на морозное окошко». Именно такими словами написана эта история любви.