Революционер должен смеяться в лицо жандарму. Илья Репин. Арест пропагандиста. 1880–1889, 1892. ГТГ
Перебирал старые фотографии, нашел ту, где мне тринадцать.
Фото напомнило мне, как в конце восьмого класса меня с мамой вызвали к директору школу по случаю моей дальнейшей судьбы.
Перспективы были самые невеселые.
Я и мама молчали.
Говорила директриса школы по фамилии Гололобова.
Меня, подростка, она гипнотизировала своим видом.
Ее тело казалось будто было собрано из отдельных внушающих размеров шаров. Круглыми у нее было все: голова, туловище, руки и ноги, даже шея.
Своим размером она превосходила среднего человека раза в три и казалось мне исполином-инопланетянином, каким-то гуманоидом с другой планеты. Может, даже с Альфы Центавры.
Округлостью своего тела она будто оправдывала многочисленные «о» в своей фамилии.
При этом у нее было миловидное лицо и большие, очень внимательные, добрые глаза.
– Это совершенно невозможно! – сказала директорша, обращаясь к маме, – ну какой девятый класс? Давайте откроем журнал в любом месте. Предмет не имеет значения. Картина везде примерно одинаковая.
При слове «журнал» я сразу приуныл.
– Садитесь поближе, сами все увидите, – директриса сделала приглашающий жест к столу, – ну вот, хотя бы – биология.
Мне захотелось провалиться сквозь землю.
– Пять, – неожиданно сказала директорша и голос ее дрогнул.
Я не поверил своим ушам и подозрительно вытянул шею в сторону журнала.
Там действительно стояла пятерка.
Я совсем позабыл, как зимой, узнав от отчима, что при Ленинградской атомной электростанции существует секция аквалангистов, записался в нее, сходил на несколько теоретических занятий, поплавал в бассейне с аквалангом, узнал про подводные экспедиции Жака Ива Кусто. И меня так распирало от мысли, что я тоже скоро стану водолазом, что на уроке биологии я неожиданно для всех (и в первую очередь для себя) поднял руку и сделал небольшой доклад о кессонной болезни, которая возникает у аквалангиста во время быстрого всплытия.
Увы, та пятерка была редкой птицей. Едва ли не единственной.
Я давно забросил учебу.
Учителей я не уважал, мне казались они жандармами, я был уверен, что моя святая обязанность заключается в том, чтобы надуть их.
Директриса так быстро перевернула страницу, будто боялась, что моя, пожалуй, единственная пятерка прожжет бумагу.
Перевернув страницу, Гололобова выдохнула с облегчением.
– Два, два, два. Не был, не был, не был. Два, два, два.
Я осторожно взглянул на маму, она слушала директрису с холодным спокойствием.
– Ну вот видите, – директриса так быстро развела в сторону свои округлые руки, что ее толстые щеки пришли в движение, как паруса.
– А поведение?
Директриса рассказала маме о моей драке, из-за которой меня собирались исключать из школы.
– Знаете, как ваш сын отреагировал, когда я сказала, что исключу его из школы?
– Как? – холодно уточнила мама.
– Он цинично засмеялся надо мной, – директриса выразительно посмотрела на маму.
Мама молчала, лицо было у нее невозмутимо.
Я знал, что мама здорово умеет владеть собой.
Но сейчас ее спокойствие меня уже начинало пугать…
Я прекрасно помнил ту драку.
Дрался я с одноклассником Васильевым.
Мы оба занимались дзюдо и не любили друг друга.
Васильев боролся в самой тяжелой категории.
Я считал его тупым и зло подшучивал над ним.
В тот день я рассказал одноклассникам, что Васильев занял третье место на соревнованиях на первенстве Союза среди юниоров только потому, что во всей огромной стране в его весовой категории нашлось всего три толстяка.
Когда триумфатор и бронзовый медалист Васильев зашел в класс, все рухнули со смеха.
На перемене Васильев повалил меня в партер, и мы некоторое время катались по полу возле кабинета английского на глазах у всего класса. Потом он навалился на меня всей своей огромной тушей, и когда я понял, что шансов у меня нет, то горько расплакался от обиды.
Я, конечно, с самого начала понимал, что шансов одолеть Васильева у меня нет. Но не хотел себе в этом сознаваться. Теперь, от того, что все, особенно девочки, видят, как я побежден и плачу, мне стало совсем тошно.
Зато в кабинете директора школы огромный Васильев, услышав угрозу Гололобовой об исключении нас за драку из школы, испугался и зарыдал.
Мои слезы к этому времени высохли.
В книгах я читал, что революционер должен смеяться в лицо жандарму.
Еще я смеялся, потому что понял, что все-таки победил Васильева, одержав над ним моральную победу.
– Еще был вопиющий случай на уроке английского, ваш сын, – не унималась директриса.
– Одну секундочку, – перебила ее мама, потом, повернувшись ко мне, сказала спокойным голосом: сынок подожди меня, пожалуйста, в коридоре.
Я еще не до конца закрыл за собой дверь с другой стороны кабинета директора школы, как уже слышал стальные нотки в голосе моей мамы.
Мне стало немного страшно за директрису.
Я дожидался маму в коридоре.
Она вышла из кабинета раскрасневшаяся и злая.
Посмотрев на меня, сказала:
– Пойдем отсюда, сынок.
В этом ее «отсюда» было заключено все презрение мира.
И пошла впереди меня гордая и стремительная.
Она никогда не бросала меня и всегда сражалась за меня до последнего, как львица.
И школа была еще цветочком…
Но на каком бы дне я ни оказывался, я всегда чувствовал огромную мамину любовь, которая поднимала меня и несла по жизни.
комментарии(0)