Изюм-тоска

Жители Великой Англии никогда не останутся в одиночестве. Фото Андрея Щербака-Жукова

В сиреневых разводах, забрызганное кровью, испачканное в чем-то коричневом и желтом, ржавеющее снизу и треснувшее сбоку, оно стоит без рамы в центральной части зала. И даже как-то странно: ну, как оно стоит – не падает, молчит, надежно держит вид? Стоит себе и ждет, когда вы подойдете. Когда коснетесь пальцем. Когда уже поймете, увидев в нем кого-то, похожего отчасти на дальнего такого, на дикого немного, на этого, ну, как же – на родственника вашего. Когда поймете, в общем, что этот самый «кто-то» оттуда смотрит так, как будто знает вас, но все-таки не верит: себе, своим глазам... и вам – и вам не верит. «Неужто это было? Неужто я был тем, кто в зеркале теперь, уставившись сюда, стоит не шевелясь?» Об этом ли он думает? Да кто же его знает... Но, глядя на него, вы так же, как и он, не можете поверить, что это будет с вами.

Когда же это будет – вполне возможно то есть? Фиона Шоу не пишет, в каком году наступит то жуткое безумие, в котором старый остров на западе Европы, известный сотни лет под именем «Британия», решит покончить с прошлым – и стать Великой Англией, намеренной «действительно» заботиться о гражданах: с момента их рождения до выхода на пенсию, и даже после пенсии – до самой до могилы; заботиться усердно, вживляя в шеи чипы, чтоб каждый англичанин, не думая напрасно, всего лишь точно знал: один или одна – никто и никогда здесь явно не останется. Вам требуется хлеб – на завтрак, на обед? Нужна работа в поле, на шахте или в море? Нужны лекарства, может? Собачий корм и нитки – заштопать дряхлый свитер? А может, вы намерены о странном поведении своих соседей сына, допустим, сообщить? Правительство поможет! Пришлет, внесет, заложит. Сканируя реальность, оно следит за каждым. Ведь это крайне важно – присматривать за каждым в условиях борьбы с чудовищной заразой, объявшей целый мир. Хотя до тех, кто там – за линией границ, надежно охраняемых английской Коалицией, ей, в общем, дела нет – ну, этой Коалиции. Пускай себе гниют в своих отсталых странах: французы, итальянцы, ирландцы и шотландцы – для этой Новой Англии они ведь все враги. И высшая награда, удача (или кара), обязанность и честь (проклятие и месть) – родиться здесь «сейчас»... спустя, ну, где-то, знаете... лет сорок-шестьдесят.

Высокие заборы и стены из бетона, заброшенные церкви, приюты и сады, решетки на воротах, закрытые заводы, зашторенные окна, амбарные замкИ... А на больших экранах – реклама чая «Твайнингс» и лозунг: «Ешьте наше!», сияющий огнями над вечно свежей булкой, утыканной изюмом... И люди с телефонами, идущие куда-то, не глядя друг на друга, витрины и дорогу – лишь только в телефоны, дающие им доступ к живительным иллюзиям и скромному, тщедушному, «заслуженному» благу, которое, однако, способно оказаться еще одной иллюзией, мигающей злорадно... Тут зябко и тревожно, уныло, даже тошно. И хочется сказать, что это невозможно. Но в том-то ведь и дело, что в принципе – возможно. И мантра «превосходства», и бедность, и бесправие, и страх, и жажда власти, и вирус, и борьба, и стены, и контроль, и ложь, и отчужденность: все то, что с нами «будет» – уже ведь было, правда? И в этом емком смысле роман Фионы Шоу играет роль моста, протянутого вдоль. Он связывает век, оставивший нам груз, который вряд ли можно действительно изжить, с теперешним столетием, похожим на подростка, который этот груз пытается тащить, взвалив его на плечи, как тот большой рюкзак, с какими ходят в горы. Он связывает нас, попрятавшихся в норах, как хоббиты у Толкина, как барсуки Макгоуэна, с героями истории, которой все равно: со строчной, с прописной ли написана она. А что до персонажей – подростков без родителей, без дома и заботы, не взятой государством в ежовые кавычки, – они же ведь не знают, что с ними после станет. Не знают, как и мы, куда свернет История. Но верят, словно дети, какими были прежде, какими бы еще побыть чуть-чуть хотели, что лишь побег из Англии спасет их всех от смерти: буквальной или той, что наступает прежде, чем дух покинет тело. И вера эта детская – протестная и честная – дает опору в жизни, стремящейся туда: вперед или назад – смотря откуда взгляд. Она скрепляет их отряд, что с каждой милей, с каждым днем, главой, препятствием, мольбой теряет прежние черты – и превращается в семью... А это, знаете ли, то, что расширяет горизонт – и что меняет сам подход, обогащая «Беглецов» не только связью двух веков, но связью жанров как основ.

Фиона Шоу. Беглецы / Пер. с англ. А. Беседин, В. Лушникова.– М.: КомпасГид, 2022. – 384 с.

Хотя другие авторы нас, кажется, учили, что там, в антиутопиях, драматургией жизни успешно дирижируют общественные кризисы – роман Фионы Шоу вступает с этим в спор. Не в том, конечно, смысле, что роль подобных кризисов ужата тут, как талия, для стройности конструкции, построенной как будто бы в согласии с канонами романов о дорогах, взрослении и выборе.

Затравленность людей, уставших от смертей, их способ выживания, стратегии успеха, двуличность и жестокость, эмпатия и ловкость, расчетливость и трусость, безумие и гнев – все это в книге есть: и там, среди «своих», и тут, среди «чужих». Всё это – часть пути, часть жизни, нас самих: разбросано по карте – невидимой, но зримой, разбросано «случайно», как кости на столе. Но только мы не знаем – пока еще не знаем, а может, и потом – не выясним вообще, кто выиграет здесь: ну, то есть... не в реальности, а в этой вот «игре»?

Никто из тех, кто там, в историях о будущем, пугающем до ужаса, решается на что-то, отнюдь не разрешенное, толкается, как школьник, зажатый во дворе, дерется, как умеет, со временем и с обществом, с иллюзиями прошлого, утопиями в розовом и чем-то очень страшным, внутри него сидящим, – как правило, из боя, из давки этой то есть, без ран и переломов, таким же, как и был, не выйдет ни за что. И здесь, в «дорожной книге» – зеленой, словно миля, – реальность тоже сносит: сбивает с ног и бьет, мутузит что есть мочи, потом немножко ждет, изматывает то есть – и снова... снова бьет. И как ей отвечать? «Всем вместе. Преступать...». Вам слышится тут лозунг? Но нет – не в нем протест, и лозунга такого на самом деле нет. Есть только тесный круг: сообщество детей, лишившихся корней, живущих в нем по правилам, придуманным заранее, и преступивших те, общественные правила, законы, предписания, что мир у них отняли, отняли пап и мам, и детство их разбили на тысячи осколков – зазубренных и мелких, какие трудно склеить. В попытках это сделать: хоть что-нибудь да склеить – всем вместе, в круге тесном, закрытом для «чужих», – и бьется, значит, жизнь, и существует смысл. Есть только Беглецы: как взгляд на ту реальность, которая распалась; как взгляд на ту семью, которая осталась; как форма сопричастности; как шанс помочь себе, друг другу – и вообще. А что до отголосков, политики и лозунгов... Роман Фионы Шоу не создан для толпы, нуждающейся в том, чтоб выбрать новый строй. Он слишком... слишком личный: тактильный, бескорыстный, немного анархистский. Хотя его герои бегут без остановки – их лица, губы, взгляды, их пальцы, подбородки, упрямые затылки и сбитые кроссовки, привычки и заботы, скелеты и секреты – ничто не ускользает: все это перед вами. Как сотни фотографий. Как жизни на экране.