Кладите себе в уши мои слова

Одесса была огромным миром, целой вселенной. Как порт она обслуживала всю Россию. Иван Айвазовский. Вид Одессы с моря. 1865. Национальная картинная галерея Армении, Ереван

Исаак Бабель считается певцом старой Одессы, колоритным описателем жизни ее еврейского населения, создателем незабываемых типажей налетчиков и аферистов.

Одесса в годы детства и юности Бабеля была великим имперским городом, четвертым по числу жителей в стране после Петербурга, Москвы и Варшавы, значительно превосходя Киев с Харьковом. Это важно пометить для ясного понимания – тогда Одесса являлась огромным миром, целой вселенной. Таковой она стала только и исключительно благодаря пребыванию в России, обслуживая как порт всю ее необъятную громадность. По словам Бабеля про город, «половину населения его составляют евреи». Это было не так, энциклопедия Ильи Абрамовича Ефрона (она же Брокгауза) уточняет, что их насчитывалось 33%.

Бабель всего лишь четырьмя короткими рассказами, составляющими одесский цикл, создал целый эпос, своего рода миф, причем сделав его героями не евреев вообще, а королей преступного мира. Для русской литературы это было своего рода революцией. И до него писали об уголовниках и проходимцах из черты оседлости – например, Куприн в «Трусе» и «Яме». А постановка пьесы «Контрабандисты» Эфрона (не энциклопедиста) и Крылова в 1900 году в театре Суворина вызвала грандиозный скандал, прогрессивная публика сорвала представление в знак протеста против антисемитизма.

Но только Бабель придумал поэтизировать тех, кто прежде представлялся апашами из бульварных романов, разглядел в них личности и поднял на уровень национального характера. Он дал права гражданства в литературе не только Одессе, но и ее налетчикам, трактуя бандитов так, как Горький пролетариат или Бунин крестьянство.

И за этим стояли важные социальные процессы. Стремительный рост городского населения на рубеже веков, исход евреев из замкнутых местечек привел к мировому феномену организованной этнической преступности. Точно так же как итальянская мафия в Америке угрожала только «своим», так и еврейские бандиты занимались рэкетом и грабежом единоверцев. Что итальянцы в Америке, что евреи в Одессе были поначалу плохо вписаны в официальные структуры, избегали обращаться в полицию и суды, и место последних занимали Бени Крики, люди, одновременно и связанные кровными узами со своим народом, и уже не подвластные его прежним авторитетам.

Миллионы евреев уехали из России в Североамериканские Штаты, и там происходили точно такие же процессы. Еврейская мафия была не менее влиятельной, чем «Коза ностра». А сухой закон дал резкий рост организованной преступности. До 20-х годов Америка не ассоциировалась с гангстерами. Проблемы с законом имелись у людей на Диком Западе – наездников в сомбреро. А теперь преступность пошла в большие города, охватила общины иммигрантов. Уголовными типами оказались не подонки общества, как в «Парижских тайнах», и не беглые каторжники, как Айртон у Жюля Верна, а вполне респектабельные люди в пиджаках с галстуками. Грань между честным бизнесом и контрабандой или вымогательством стиралась.

Легендарный Меер Лански, один из крупнейших мафиози Штатов, как раз отплыл в 1909 году из одесского порта в Нью-Йорк. Останься в России, он мог бы стать кем-то вроде Мишки Япончика. И как Бабель в двадцатые годы описывал недавний расцвет одесского криминалитета, так и американские писатели делали одновременно то же самое. В 1927 году Эрнест Хемингуэй написал свой классический рассказ «Убийцы», откликаясь на новости в газетной уголовной хронике. В 1925-м вышел знаменитый роман Фрэнсиса Скотта Фицджеральда «Великий Гэтсби» о бутлегере. Иными словами, Бабель живописал международный феномен, ту его часть, которая имела отношение к России, к Одессе. И как он смог ярко и смачно передать еврейский быт на Молдаванке, так же сочно описывал евреев с Бруклина Бернард Маламуд, продолжая эстафету.

Поэтому не стоит видеть в Бабеле нечто сугубо южнорусское. Да, он стал известным русским писателем. Но увези его родители в детстве в Америку, как увезли миллионы других, он вполне мог бы оказаться знаменитым заокеанским прозаиком в одном ряду с теми же Фицджеральдом и Маламудом. И тоже бы прославился колоритными сценками еврейской жизни, но в Нью-Йорке и среди персонажей имелся бы местный Беня Крик, такой же веселый и мудрый гангстер, не лезущий в карман за словом.

Ашкеназскую культуру начала XX века не следует разрубать границами, в США и СССР она процветала параллельно на двух языках. При небольшом воображении фигуры взаимозаменяемы. Ирвинг Берлин становится Исааком Дунаевским. Голливуд переходит в «Мосфильм». Говоря модным жаргоном, Бабель показал читателю лишь локальный вариант более широкого явления. А ведь были еще свои варианты, поскромнее, в Польше (вспомним воров нобелевского лауреата Исаака Башевиса-Зингера), Венгрии (ее единственный нобелиат – Имре Кертес) и т.д.

Единственное, что, наверное, неповторимо у Бабеля и что трудно воссоздать на английском, это русский язык его персонажей. Бабель понял, что из одесского жаргона можно сделать свою визитную карточку, свой кусок хлеба. Возможно, он сам его придумал, либо многое додумал, но получилось в любом случае удачно. Я не знаю – успели ли нью-йоркские евреи создать из английского языка нечто подобное? Судя по всему – нет. Слишком сильным было давление среды, и мало отпущено времени. И дело здесь не в идишизмах, которые могли быть и в Америке, а в самом творческом усвоении и присвоении языка. Беня Крик, Фроим Грач, Любка Казак говорят неправильно, но красиво. Сама их неправильность поэтична. И это – южнорусская школа.