Мем с Альфы Центавра

Сюрприз от инопланетян – так бабка называла свое чадо. Рисунок Леона Гутмана

Вблизи крестовидного стыка двух центральных улиц Москвы, возле большого каменного дома, называемого сталинским в честь неоспоримых заслуг кровожадного вождя, одним весенним утром случилось нечто невообразимое. С высоты большого этажа, по счастью никому не на голову, свалился человек и разбился насмерть. Все проходившие бросились врассыпную, за исключением блондинки и брюнета, застывших на месте с взглядами, прикованными к трупу несчастного. Незамедлительно тесным кругом сбежались любопытные. Приехали скорая и милиция. Сотрудники спросили о свидетелях.

– Должно быть, я, – откликнулась блондинка.

– Я тоже, – не ушел в кусты брюнет.

Труп увезли, свидетелей доставили в участок. Как расписались в протоколе, отпустили.

– Мне что-то плохо, надо выпить, – буквально выдавил брюнет.

– Идемте, – кратко бросила блондинка. – Для фигуранта уже всё, а мы коллеги по несчастью.

* * *

– Вы что у трупа задержались? – спросила дама неожиданного спутника. Не ради интереса, просто так.

– Я знал самоубийцу. Его удача, что он сам. А то бы я его прикончил.

– Так вопиюще?

– Уж куда! Подобным типам на земле не место. Харизма, фу-ты ну-ты, красота. Моя сестра в психушке от любви. А он, ты ж понимаешь, ни при чем!

Брюнет не преминул налить еще. Блондинка взглядом изучала собеседника. Таким она увидела портрет: лет тридцати, поджарый, иссиня-черный цвет волос, на скулах желваки играют. К тому же взгляд испепеляющий.

Но взгляд брюнета потеплел, и он спросил:

– А что тебя там удержало?

– Я убеждалась – это мне предупреждение, – невразумительно ответила блондинка. И, вознамерясь пояснить, расшифровала:

– Сверхнегативный мем от бабки. Не может не тревожить свои гены.

– Как это так?

– Да ерунда, я о своем. У трупа задержалась, потому что в жизни был похожий случай. Когда училась в школе, меня в спорт увещевали приобщить. Для трансформации избыточной энергии. Зимой коньками занималась, летом легкою атлетикой. Ядро толкала и училась диск метать. И так однажды диск метнула, что он дальше всех рекордов улетел. А там вдали одна спортсменка оказалась. В нее-то диск и угодил.

– Неужто насмерть?

– Как иначе, если в голову. Во мне все всколыхнулось, когда у ног буквально рухнул человек.

– Так вот тут что оно! Но, исключая обстоятельства, я рад, что я вас встретил, дискобол. Давайте закрепим знакомство. Александр.

– Для справки – урожденная Холстинина. А близкие зовут меня Наташа.

* * *

Однажды осенью в числе экскурсоводов Шереметьевского музейного дворца, что в Останкино, появился по распределению новый кадр – специалист с дипломом МГУ, красивая светловолосая девушка с фактуристым и крепким телом, Наташа Холстинина. Фамилией своей она гордилась, полагая за ней глубокие исторические корни. Знаний ей не приходилось занимать, рассказы на экскурсиях вела доходчиво, не избегая доверительного тона, чем создавала атмосферу, будто с каждым разговаривает лично. Ее товарки-сослуживицы и шеф экскурсионного бюро не упускали случай оценить, насколько новый кадр себя покажет. В итоге тестов профпригодности заведующая ей и говорит:

– Ты замечательно экскурсии ведешь. Без объектива видно – в материале. Потом еще энтузиазм, который, я надеюсь, не иссякнет. Однако я и девочки заметили – что это за ПЛДА, что ты вставляешь в свой рассказ, когда ни лень?

Наталья не смутилась, впала в некое раздумье, а после говорит своей начальнице, интеллигентной очень даме:

– Спасибо вам за замечание. Должно быть, вульгаризм какой-то. Но я мобилизуюсь и очищу свой язык.

А вечером того же дня поведала красавцу – второкурснику мехмата, с которым у Натальи был роман:

– Мол, так и так. Тебе я больше про музейные сокровища рассказывать не буду. Ведь я тебе все говорила: «Понял? Да?» И по привычке то же самое выскакивать осталось на экскурсиях.

* * *

По большей части все любовные истории Натальи во время ее отрочества-юности случались с адресной привязкой к месту жительства. Мать нашей героини, пергидролевого качества блондинка, начальницей особой не была, но занимала некий пост в администрации студенческого городка, и их квартира, где Наташа с мамой проживали, располагалась в самом сердце территории, загроможденной корпусами общежитий, в которых обитали перезрелые подростки, в большинстве мужского пола, слетавшиеся с дальних мест в Москву вгрызаться в точные науки. И каждый был Наталье неизбежный ухажер.

Студенческие страсти эти длились до тех пор, пока ее мать-одиночка, недолюбленная ветреным Холстининым, не обрела положенной ей толики супружеского счастья. В лице бывалого военного, матерого и крепкого, в обед обычно выпивавшего сто грамм, что добавляло ему вид брутальной деревенщины. Нахрапистый походный ловелас измаялся пускать слюну по вызывающей красотке – его падчерице, волею судеб разделившей с ним жилплощадь. И у Натальи, бывшей с матерью в прохладных отношениях, наупражнявшейся с прыщавыми юнцами, возник к ухватистому отчиму спортивный интерес. Однажды в середине дня, когда обычно мать семейства исполняла свою службу, Наталья, распустившийся цветок, и ее отчим, средних лет пенсионер, помягче как бы сформулировать, спознались. И продолжали чуть возможность заниматься сладострастьем, покуда мать их раз однажды не застукала.

С супругом, что взять с кобеля, мать, опытная женщина, сумела разобраться полюбовно. А дочь свою, мерзавку и разлучницу, с позором выгнала из дома.

Таким был у Натальи поворот в самостоятельную жизнь.

* * *

А изначальные посылы, ковка жизненных устоев произошли с Наташей на хлебах у бабушки. Большой фигуре по отцовскому колену. Той исторической Холстининой, от которой и вела Наталья корни.

Старушка замуж никогда не выходила, однако отпрыска в подоле принесла. Сюрприз от инопланетян – так бабка называла свое чадо.

– Откуда эта нечисть в Подмосковье? – пыталась выяснить Наташа.

– Про это не скажу, – отнекивалась бабка. – Одно лишь знаю – появились, наследили и исчезли.

– И ты об этом так спокойно говоришь?

– Да не хватало колотиться. Дело давнишнее, а я, возможно, через них бессмертной стала. Вот подрастешь и расскажу.

* * *

В час сумерек трое вышли из леса. Не вышли – материализовались. В долине дыбился громадный фаллос – их космический корабль. Праматерь нашей героини, начинающая девушка, застыла, не могла пошевелиться. Означенная троица скользила к ней, всё больше представляясь в человеческом обличьи. Прекрасные обнаженные античные эллины, как их рисуют мифы древней Греции, приблизились к советской комсомолке. Соития как такового не было.

– Они извергли астероиды, а мое лоно, будто черная дыра, их поглотило. Дай бог тебе узнать космический оргазм.

* * *

– Но, – подвела к концу Наталья свой рассказ уже у Александра дома, после того как он неоднократно и активно объяснился ей в любви, – эти насильники из сфер предупредили мою бабушку, что стоит только ей, ее потомкам в самом деле испытать любовь к кому из смертных, то это будет значить, что ему пора домой.

– Домой куда?

– В район Альфы Центавра.

– Но как?

– Их заберут. Как сына бабушки забрали, моего отца. Мамашу папа не любил, так, по закону звезд, с ней было все в порядке. А как влюбился без ума в сестру Светланы Аллилуевой, родную дочь Любови Орловой, тогда мгновенно и забрали.

– Любовь Орлова – это «Цирк»? Из пушки на Луну? И от кого же ее дочь?

– От Сталина.

* * *

– А у меня все прозаичней, – не остался без рассказа Александр. – Ну не совсем, но без космических высот. Дочь Айседоры и Есенина – это моя мать. Нельзя ручаться за Есенина, припомнив ветреность прекрасной Айседоры. Что до отца, то он родился в Андалузии. От Лорки и Долорес Ибаррури, поэта и пассионарии. И это был не плод любви, а результат спекулятивной демонстрации, когда Лорка на глазах у друга в свой первый и последний раз спал с женщиной. Тем другом был Дали, невероятный Сальвадор. На всех его картинах, там в различных воплощениях мой дед. Долорес вырастила мальчика, передала ему бунтарский дух, и он потом отправился в Россию. Там пересекся с моей мамой, влюбился, полюбил, недолюбил, потом отправился на фронт и там погиб.

* * *

– Весь этот день, с небесным громом поутру и с очень ярким продолжением, – шептала вечером Наталья, – мне представляется единой поэтической строкой. Строкой внезапной, совершенной. Как хокку у японцев – возник и в три присеста всё сказал. Три предложения, и больше ничего.

– Что если завтра в семь у Пушкина?

– Оу, йес! Аста ла виста.

* * *

Взрыв в переходе возле «Пушкинской» смог не позволить этой встрече состояться. Назвали это актом терроризма. А было это так – откуда знать.