Благоденствие

Где тот дивный город? Где тот дивный терем? Художник Михаил Нестеров. Пейзаж с прудом и церковью. Частное собрание

Последние силы отдают огню почерневшие, исчервленные поленья. Но свет от них еще ярок. Выхватывает из темноты лица сидящих у костра. Искаженно выступают они на черном, в кавернах фоне елового леса. Ожесточенно окаменевшие, словно древние маски.

– Стоп! Снято! – несется из темноты голос через мегафон.

Софиты отвернуты от костра. Приглушенный их свет падает на сидящего в раскладном кресле человека. Небольшого роста, округло крепкий, усатый, в легкой замшевой курточке. Он сложил руки на груди, склонил большую голову, замер, а затем резко поднялся.

– Марина! – бросил он куда-то в темноту. – Завтра ровно в девять. Машину за детьми в десять.

– Все будет сделано, Виталий Анатольевич!

С этими словами выплыла из полутьмы сухощавая, тонкокостная женщина в бейсболке и джинсовом комбинезоне. Режиссер ее приобнял, они двинулись было со съемочной площадки, как их застопорили приближающиеся женские возгласы:

– Вика! Витя! Где вы? Они здесь?

– Марина, разберись, – буркнул режиссер и исчез в темноте.

– И давно вы тут бегаете? – осведомилась Марина у появившейся подле нее паникующей женщины, вьющиеся рыжеватые ее волосы растрепано вздымались.

– Все пришли к автобусу, – встревоженно заявила она, – а этих двоих нет!

– Наверняка они уже в автобусе, пока вы тут носитесь, – с усталой едкостью заметила Марина. – И вообще, Лариса Павловна, надо поспокойнее.

Марина двинулась отойти, но ее схватила за руку детдомовская воспитательница Лариса.

– Постойте! Мы вам доверили детей, а двое пропали. Давайте действуйте! Иначе мы вам неприятности устроим!

Вскоре в разные стороны пошли окликающие голоса и бегающие лучи фонариков.

***

От этих огней и криков Вика и Витя были далеко. Вокруг потрескивала и постанывала лесная глушь. Через нее девочка Вика вела младшего спутника, Витю, нацеленно и бесстрашно, словно точно знала, куда идти и что они обязательно дойдут.

Путь им достался через крепкий сосновый бор. Бурелома не было. Лишь иногда ноги спотыкались о змеисто бугрящиеся корни и заросшие мхом редкие поваленные стволы.

Внезапно начался крутой спуск, вместо сосен пошли шелестящие листвой тонкоствольные осины и ольха.

– Куда-то не туда мы зашли, – напуганно выдал Витя. – Ты же говорила, что в сосновом лесу, а сосны кончились, и ничего нет…

– Вот пройдем ложбину, и снова будет сосновый бор. – Вика зашагала напористей. – Все правильно!

– А вдруг на самом деле там ничего нет? И твой Вениамин Андреевич все выдумал. А может, – Витя поймал Вику за полу курточки и потянул к себе, – может, там вовсе не так, как ты думаешь? Вдруг там, как в лагере или еще хуже...

Вика приблизила свое лицо к лицу Вити.

– Значит, ты мне не веришь? Ты же хочешь попасть в чудесный терем, а не жить в детдоме... Хочешь, чтоб о тебе заботился добрый дедушка… Он даст всяких вкусняшек и будет играть только с тобой, а не с кучей всяких сопливых!

Дети двинулись дальше через ложбину. Таращась в темноту, раздвигали густую, царапающую поросль низины. Наверху вольно и протяжно гудел ветер.

***

В лагере тишина была с монотонным гудением уличных фонарей, отдаленным шумом дороги и редкими голосами за тонкими стенами строений. В одном из них, хилом дощатом домике воспитательница Лариса вышивала по канве. Согласно рисунку шаблона должна была получиться очаровательная избушка среди серебристого зимнего пейзажа. Окошко в кокошнике наличников уже вышито желтыми нитками и будто светится. И чудится за ним благополучная уютная жизнь чудесным образом устроившихся людей.

Ну что она, проработавшая в лагере всего два месяца, могла сказать о пропавших детях? О Вике только то, что девочка с фантазиями, своевольная. После отбоя вечно будоражит детей своими россказнями. В драмкружке занимается. Вот его руководитель точно знает о ней больше.

Так и надо будет говорить следователю, если дело откроют. И про Витю сказать, что он тоже в драмкружке. Но он из другого, младшего отряда. Вика его опекает. Мальчик заметный, ангельское личико, в детдоме всего год, но уже нашлась семья, готовая его усыновить. Вика, похоже, из-за этого сильно переживает. Говорят, у нее есть младший брат, в прошлом году его забрали в семью, а она осталась. Теперь Витю забирают...

***

Съемки ведутся в арендованном детском пансионате. Ближайшая к месту съемок гостиница при крупной ювелирной фабрике в небольшом городке на Волге. Окно номера Виталия Анатольевича выходит во двор.

Посреди двора раскидисто растет старый вяз. Уставив взгляд в его высокий морщинистый ствол, Виталий Анатольевич барабанил пальцами по стеклу.

До сих пор не удается взять под контроль съемочную группу. Постоянное сопротивление, тихое и скрытное, но чувствительное. То у осветителей что-то выходит из строя, то у электриков неполадки с кабелем. Да и с оператором стычки. Молодые они все, не верят, что режиссер-старик может сделать что-то стоящее. Не знают, видимо, что у этого старика на счету немало успешных фильмов. Ни слухом, ни нынешним своим духом не ведают, что он в киношной элите. Хотя своих там уже немного осталось. Вот и был почти три года простой. Теперь есть работа. Это Митя, давний друг сумел продать свой сценарий с условием, что режиссером должен быть Виталий. Умудрился Митька удержаться на плаву, а ведь младше всего на восемь лет. Смог добиться съемок по своему сценарию и дать работу другу. А друг что? Приходится Митю притеснить. Отклонения от сценария делать необходимо. У Мити больше о ложностях взаимоотношений между подростками, а в фильме должен выйти на первый план вампирский характер их отношения к взрослым. В центре – пятнадцатилетний вожак, стремится обессилить старших и подчинить их своим интересам. Пока вроде получается, несмотря на сопротивление съемочной группы. С Митей приходится хитрить.

Ну вот и он, как договорились.

– Ситуация такая, – доверительно обратился Виталий Анатольевич к сценаристу. – Без пропавших детей мы завтра, что планировали, снимать не можем. Поэтому вернемся к трудному эпизоду, который пропустили. Там, где Павел обрабатывает вожатую Риту, чтобы она убедила директора пансионата в невинности ночных сборищ у костра с масками и игрищами, что, мол, это подходящий досуг для подростков. Помнишь, когда мы обсуждали сценарий, ты сам говорил, что в диалоге Павла и Риты Павел выдает эти сборища за способ познакомить ребят с древнеславянскими ритуалами, чтобы сделать их жизнь в пансионате интересней и познавательней. К тому же сцены с костром придадут фильму большую зрелищность. Правильно? А подспудно что проделывает Павел? Ты сам в своем сценарии подводишь к этому – Павел заманивает Риту в ловушку, чтобы ею манипулировать. Его цель – верховодить взрослыми. Его самолюбие сильно ранено тем, что его, блестящего старшеклассника, родители отправили в заурядный детский лагерь, и теперь его идея – подчинить себе взрослых и вывести детей из-под их власти.

Дмитрий все это выслушивал с хмурым недоверием, а потом начал тянуть свое:

– Но отношения Павла и Риты складываются на чувствах, а не на манипуляциях. Ведь что предшествует этому диалогу? Эпизод, где Рита видит, как Павел умело улаживает конфликт между детдомовцами и семейными детьми. Его умение миротворить – вот, что очаровывает Риту в Павле, а не его вождистские наклонности. Павел без всяких задних мыслей предлагает Рите вместе устраивать для детей захватывающие события.

– Вот именно – захватывающие! – подхватил Виталий.

– Ну да, – неуверенно подтвердил сценарист. – Затеи у костра, древнеславянские карнавальные маски, бесшабашность народных игрищ. Об этом современные дети не имеют представления. По сценарию Павел все это устраивает, чтобы, так сказать, интерактивно познакомить детей с прошлым. Я понимаю, все эти игрища должны выглядеть в фильме жутковато, чтоб было зрелищно. Но все-таки прежде всего это должно быть познавательно! И цель Павла – сдружить детей, развлечь их.

– Если так, выйдет сладкожопый наив! – на взводе воскликнул Виталий.

– А ты хочешь напустить на людей жуть, чтобы они испугались сами себя. Я – против, – ожесточился сценарист.

Спорили недолго. Победил, разумеется, Виталий.

***

Когда Дмитрий в медлительной раздумчивости покинул комнату, Виталий, воздев руки, потянул свое небольшое плотное тело вверх, замер на мгновение и опустился на пятки, удовлетворенно крякнув. Все намеченное на сегодня сделано. Возникало приятное ощущение сытости. Дело отлично отработано, переварено, и теперь питательные, дающие успокоение соки наполняют организм. Благостное состояние.

Так же после удачной охоты успокоенно отдыхает напитавшийся, положим, лев. А корова в стойле с полным желудком густо, в полном спокойствии отрыгивает жвачку. Птица с набитым зобом в сонном довольстве сложила крылья. Только бы не нарушил благостность момента крик или выстрел. Нет, вроде тихо…

***

Уснули Вика и Витя под раскидистым хвойным пологом ели на покрытой густым мхом земле. Маленький Витя прикорнул под рукой долговязой Вики. Лица у обоих благостно тихи и чуть улыбчивы, перепачканные шоколадом, заначенным Викой вместе с булочками на перекусе между съемками.

Что-то снится детям. Далекое и зовущее, сказочно прекрасное и ласковое.

***

– Не спишь? – раздалось в проеме раскрывшейся двери, и вошла с тревожным выжиданием на лице воспитательница Лариса.

Обитатель комнаты неохотно к ней повернулся, не отрывая рук от стола. На его поверхности белели листы с печатным текстом.

– Помешала? – спрошено было несколько заискивающе.

– Да ладно, входи. Сама чего не спишь? Из-за пропавших детей?

– Нет… Хотя да. Они ведь еще не нашлись.

– Найдутся. Я даже предполагаю где. Ничего, завтра с утра туда съезжу.

– Это куда же?

– Сначала сам проверю.

– В полиции ничего об этом не сказал? Почему? Как-то это не очень, Веня…

– У меня свои соображения. Надо сначала самому убедиться. Может, я в какой-то степени виноват, что они сбежали.

– Ты? – с недоверчивым смешком поразилась Лариса. – Как это?

– Мог. – Вениамин сделал суровое лицо. – Я этим детям голову заморочил. Можно сказать, соблазнил их. Наговорил всякого красивого про своего приятеля. У него старинный занятный дом в лесу. Типа терема. Вот они и могли к нему сбежать.

Веня узок телом и сутуловат, однако в момент признания мог показаться поширевшим и даже величавым.

– Нет! – всполошилась Лариса. – Вообще-то я не за тем к тебе пришла. Я вот что хотела у тебя спросить: ты когда последний раз разговаривал с Антоном?

– Что? Опять муж куда-то делся? – с едкой усмешкой спрошено.

Лара нервно дернула уголком рта, а продолжила бесстрастным голосом:

– От него пришла эсэмэска. Какое-то время не будет на связи, уезжает. Куда, зачем – ни слова.

– А я тут причем? – нарочитое удивление у Вени.

– Я подумала, может, ты что-то знаешь. – Лара мучительно улыбнулась.

– Я?! – Вениамин негодующе вскочил на ноги. – О твоем муже? Ха!

– Но вы же, можно сказать, друзья…

– Возможно, когда-то и были, но теперь так: «Привет! Привет!» И все.

– Не сердись! – Ласковая мольба.

Лара сделала шаг к гневающемуся мужчине. Неожиданно уверенным движением Лариса взяла его руку и прижала к своей щеке.

– Я дура, – прошептала она. – Я не понимала. Я ведь верила, что Антон… А это ты такой, – с тихим воодушевлением пыталась что-то выразить Лариса.

– Ладно, будет. – Вениамин отнял руку от Лариной щеки. Лара при этом так обволакивающе и в то же время пронзительно на него смотрела, что он на судорожном вдохе сжал ее плечи.

Давняя, казалось, давно стухшая для него притягательность этой женщины вдруг вновь затеплилась, а потом обдала жаром. Горячими толчками запульсировало желание сделать ее своей.

Стонущее слияние обоюдного пыла, отдача и обретение. Жгучий летящий провал. И затухающая нежность освобождения.

В остывающей постели неожиданно требовательный шепот женщины:

– А как называется картина твоего Честнякова? Та, где странный счастливый город.

– Зачем? – пробормочено в подушку.

– Да так… – И отворот к стене.

– «Город всеобщего благоденствия», – еле ворочающимся языком произнес Веня.

– Благоденствие, – повторила Лара с недоверчивой улыбкой.

***

– Дается благодать не так просто, не за здорово живешь, – наставляет неспящий сторож, к которому присоединился не могущий заснуть у себя в комнате Вениамин. Вот и пошел покурить к воротам лагеря. А там на лавочке сторож Федор, большой любитель порассуждать. Занятный мужик, читает все подряд.

– …Хотя кажется, – сторож мелко сплюнул табачную горечь, – что вот сидим грешные, дым пускаем и считаем, что благодать от ночного затишья идущая, от огромного нетронутого леса вокруг, от открытого неба над головой должна запросто на душу сходить. Нет, брат! Чтобы ее в полноте ощутить, а не так – тонкой сладкой пленкой над беспокойством нутра, нужны усилия. Непросто освободиться от мельтешения всяких там умственных раздражений. Для полного ощущения благодати надо правильно себя настроить, что нелегко.

– Ты, что, Федор, медитацией стал заниматься? – зевотно поинтересовался Вениамин.

– Медитацией? – отвергающе хмыкнул Федор, подкрепив хмык презрительным качком худосочного тела. – Отключкой? Не то это, о чем говорю. А говорю я, что вовсе не отключаться надо, а наоборот, впускать в себя, что вокруг. Но при этом надо фильтровать. А то как бывает? Вокруг мошки и комары кишат, впустишь их в себя, и пошел чихать и кашлять. Какая уж тут благодать!

Федор подался корпусом вперед, опустив голову.

– Но вот что непонятно: в благодати картины писать не могу. Вроде как тупею. Инвалид, словом, – крякнул Федор. – Но пенсия у меня есть. И сторожем подрабатываю. – Федор поддел носком сапога камешек и отбросил. – А вот наш земляк Честняков в благодати писал свои картины? И ведь не продавал их, а раздавал односельчанам, хотя нищенствовал. Как он так мог? Благодать знал?

Вениамин с внимательным недоумением окинул взглядом спросившего и, досадливо кашлянув, пожал плечами.

– Я в этом не разбираюсь, – отпихнулся он от вопроса и, несколько по-детски наморщась, все-таки не удержался, чтобы не пуститься в рассуждения: – Беда Честнякова в том, что он был слишком привязан к своему нищему деревенскому миру. А эта жизнь забирала у него силы и время. Мало что оставалось у него, чтобы осуществиться как художнику. И еще, я уверен, он был слишком чувствительным к тому, что его окружало. Его сильно мучило, что жизнь в деревне некрасива и убога, и он тратил себя на то, чтобы хоть как-то ее скрасить сказочными картинами и кукольными представлениями.

– А меня никакая необходимость не придавливает, – воодушевленно констатировал Федор. – Пенсия есть, подрабатываю, но это без всякой необходимости, просто ради ночной тишины и безлюдья. А картины свои пишу ни для чего, под настроение. – И со строгим интересом к Вениамину: – А ты когда «Чудесное яблоко» покажешь?

– Так ведь тут такое дело, слыхал, наверное, – Вика Мезенцева пропала на съемках, найти не могут. И Витя Скорик с ней. Они в моем спектакле участвуют. Невозможно их так сразу кем-то заменить. Но, мне кажется, я знаю, куда они могли сбежать.

– Небось, ты про Чапыгинский дом рассказывал? Туда, думаешь, они сбежали? Нет, все-таки думаю, – авторитетно заявил сторож, – сбежали они без всякой цели. Осточертел им лагерь. Мало ли, что они тут обуты, одеты, а нет здесь для них ласки, душевного внимания. Родного запаха нет. Ладно… Иди уже спать, а я пройдусь вдоль забора.

***

Утром дети опять пустились в путь…

***

– Лера, детка, – увещевательно начал режиссер. – Мы же с тобой разбирали эту сцену. У твоей Риты цель – стать для своих подопечных своей. Нынешний эпизод на скамейке идет как раз после Ритиной попытки наладить контакт с подопечными. Тогда ты была готова принять любые их идеи, а они лениво молчали, никакого от них отклика, никаких предложений. Теперь, в этом эпизоде ты должна держать в себе понимание, что потерпела крах, ты в отчаянии, твоя цель вопреки твоим усилиям не достигнута, ты не понимаешь, как к юнцам подступиться. И тут появляется подле тебя Максим, самый видный в группе мальчик, формирующийся лидер. Это твой шанс через него привлечь к себе подростков. А ты что делаешь? Реагируешь так, словно к тебе подсел забавный, но совершенно заурядный мальчишка и абсолютно тебе ненужный. А ведь что ты должна на самом деле хотеть? Заполучить его! Подчинить великолепного юнца своей цели. Тебя на этой скамейке осенил план, как его использовать. Ты уже и раньше почувствовала силу его притягательности, и сама, того не осознавая, под нее подпала. Однако уверена, что сможешь подмять подростка под свой план, не зная, что он сам намерен использовать тебя. Ты в крепкой иллюзии, что сможешь сделать из Максима младшего союзника.

– Ну да, – понимающе хмыкнула Лера. – Каждый использует другого в своих интересах.

– В общем, правильно, – облегченно подтвердил Виталий.

Наконец важнейшая сцена вербовки получилась. В общем, съемочный день закончился благополучно.

Расположившись на заднем сиденье машины, Виталий без всяких раздражающих мыслей, в спокойной сосредоточенности переваривал картинки прошедшего съемочного дня, его перепады, вздорности, попадания в точку. Внешнее окружение преобразовалось для него в безграничную, нерасчленимую сферу, в которой пульсировала его жизнь. Легкая улыбка не сходила с лица Виталия.

В гостиничном номере, выдернув из папки кипу листов со своим режиссерским планом, нашел завтрашний эпизод.

Вся детская массовка в нем участвует. Все они, дурачась, плескаются в воде. Лишь группа Максима ведет себя так, что у физрука крупным планом на лице тупое изумление: эти подростки не так, как остальные, а с отключенностью от визга и плеска вокруг черпают ладонями воду и, высоко подняв руки, омывают себя. Стоя на берегу, за этим победно следит Максим, по-жречески воздев руки. Снять это надо так, чтобы получались вспышки солнечного света в струях воды и на детских телах. Да, этот фильм после нескольких лет простоя – шанс снова заявить о себе! В кадре – зигзагом стоящие фигуры блестят с влажной солнечностью, по пояс в воде, ритмично черпают пригоршнями воду и окатывают себя. Девять фигур для этого как раз достаточно. Надо, чтобы им хотя бы плечи и руки покрыли отражающим составом. У гримеров он есть, на девятерых должно хватить.

Девятерых? Так ведь двое пропали! Это катастрофа! Негодяи! Детдомовцы! Не понимают, что такое съемочный процесс. Он должен быть закончен, и уж тогда могут делать, что им угодно. А этот с ангельским личиком, Витя вообще крайне нужен. Он два раза должен быть крупным планом: несет Максиму ракушки, потом в венке из трав зачаровано смотрит на вожака. Угораздило же этих уродцев слинять! Нет, до завтра должны их найти…

***

– Все еще не нашли? – директор детского дома Антонина Андреевна переложила телефонную трубку к другому уху. – А как вы ищите? Четыре полицейских и волонтеры? Шесть? Да вы что! У нас лес от края и до края. Надо воинскую часть поднимать!

Тут Антонина Андреевна прервалась и, прикрыв ладонью телефон, поворотилась к вошедшему в комнату.

– А! Веня! Входи. Надо поговорить. – И снова в трубку: – Это не мы, а киношники проглядели. На съемочной площадке дети под их ответственностью. Я все сказала! Нет у меня времени с вами препираться!

Отключив мобильник, Антонина с недовольной требовательностью уставилась на стоявшего подле двери брата.

Да… Сдал братец Веня. Младше на шесть лет, а на вид почти старик. Весь седой. Хорошо, что стрижется коротко, не так заметно. А ведь как красив собой был. Лет до сорока. Потом сник. Не сложилось у него…

– Что ты такой помятый? – Антонина, раздув ноздри, втянула в себя воздух. – С похмелья, что ли? Садись.

Вениамин, хмыкнув, покачал головой и опустился в кресло у окна. Потер рукой небритые щеки и буркнул, что не успел побриться, спешил на вызов к директрисе.

– Я для тебя… – Смягчив тон, Антонина все же осталась стоять, возвышаясь крупным телом над углубившимся в кресло узким сухощавым Вениамином. – Для тебя я прежде всего твоя сестра. Старшая. И вызвала, чтобы предупредить о возможных серьезных неприятностях. Во избежание их прошу унять симпатию к твоим кружковцам, Вите и Вике, и ни перед кем не рисуй их замечательными детьми. Пусть они и хорошо занимаются в драмкружке, но, согласись, по крайней мере, Вика недопустимо своенравна, оторва с закидонами. Поэтому и взбрендило ей в голову убежать в лес, да еще утащить с собой Витю.

– Нет, – Вениамин расстроено покачал головой. – Я сам, похоже, виноват, что они убежали.

– Ты? Это каким же образом? – напыжилась Антонина.

– Понимаешь, мне подумалось: Вика за свою детскую жизнь насмотрелась столько всяких непотребств, и вот если ее убедить, что существуют места, где жизнь красочная, доброжелательная, сердечная и она совсем рядом, до нее можно добраться, то ее колючесть и озлобленность, возможно, сойдут на нет. В детдоме хоть и тихо, и сытно, но, честно говоря, казенно и заорганизованно.

– Как это?! – возмутилась Антонина. – Что ты говоришь! У нас детям хорошо. Не выдумывай!

– Я же о побеге Вики пытаюсь тебе объяснить. Я ей, видимо, слишком красочно и убедительно расписал, что есть в наших лесах замечательный дом, похож на сказочный терем, и хозяин устроил в нем жизнь занимательную, с душевной теплотой и сердечностью. И дом этот не за горами, за долами, а неподалеку. И даже примерно описал, где дом стоит. Он на самом деле есть, каприз богатого купца, до революции себе построил. Теперь там мой приятель живет, мечтает из этого терема что-то для туристов устроить. Но пока дом в плачевном состоянии. А я наговорил Вике кучу прекрасных слов про него: что хозяин со всеми приветлив, особенно с детьми, пишет для них чудесные картины. Никакой злобы и жестокости к людям там нет… – Вениамин обхватил голову руками. – Но ведь, – всколыхнулся он, – хотя бы у детей должна быть в это вера! Я не думал, что Вика может сбежать.

– Задурил детям голову, теперь ищи их! Они же могут одни в лесу пропасть. Нет, детям, прежде всего, нужны безопасность и обеспеченность всем необходимым.

– А что, у твоих подопечных при всей вашей их защищенности так уж редки истерики и подавленность? И разве мало среди них тех, кто предпочел бы неустроенность жизни со своими непутевыми родителями вашим чистеньким комнатам и сытной еде?

– Ну знаешь! – пыхнула Антонина. – На всех не угодишь! Так… О Вике и Вите я тебя предупредила. И молчи о волшебном тереме, понял?!

***

Долго бродят дети по лесу. Ищут помеченную белыми камешками тропинку. Им даже показалось, что светло-серые обломки камней у начала одной из тропок и есть те белые метки, что указывают дорогу. Но несколько шагов – и обломки словно разметало в разные стороны под деревья.

Вика повела Витю обратно на опушку. Опять они, вглядываясь в траву, принялись искать тропку.

Вела Вика Витю путаными зигзагами, вроде заметая следы. Наконец остановилась и, обняв запыхавшегося малыша, притянула к себе. Витя уткнулся в нее, и она стала гладить мальчика по спине, умеряя его дыхание и приговаривая:

– Нас не поймают. Все будет хорошо.

Передохнув на поваленном стволе, они снова принялись искать тропку с белыми камешками.

Лес, в который попали дети, был спутанный-опутанный разновеликой порослью. Она мешалась с разными деревьями, тесно друг с другом росшими. Серые в наростах березы смыкались с чешуйчатыми елями, тонкие осины вставали частоколом, сосны облеплялись зарослями ивняка и волчьей ягоды.

Путаются дети в стеблях, ловят их ветки, спотыкаются они о корни. Тяжело пробираться сквозь лесные дебри. А тропок никаких не видно. И скоро наступит темнота.

Хлюпает носом Витя, жалко и растерянно поглядывает на Вику. Та не поворачивается к нему лицом, ожесточившимся и посеревшим, и продолжает несгибаемой рукой тянуть Витю за собой, взгляд ее темнеет верой и стойкостью.

***

«Значит так… – раздумчиво и твердо произнес руководитель драмкружка перед выстроившимися на авансцене участниками спектакля. – Повторяю еще раз, чтобы все хорошенько запомнили и не путались. Тележку с яблоком выкатывают только те, кто в этой сцене играет. Затем это огромное яблоко начинают перекидывать из рук в руки друг другу, а в это время те, кто работает за сценой, выдвигают с двух сторон из-за кулис по половине терема. Выдвигать их надо позади актеров, а не тащить декорации прямо на них, как получилось в этот раз. Когда половины соединятся, все актеры поворачиваются к терему и приветственно поднимают руки. У тебя, Аркаша, – обратился руководитель драмкружка к таращившему на него чудные карие глаза малышу, – у тебя последнего окажется яблоко. Ты, пока нет Вити, заменяешь его. Надо идти к терему, половинки его в это время раздвигаются, и ты входишь смело в проем, а то ты что-то сегодня вроде испугался и мялся. Остальные друг за другом, не толкаясь, но скорым шагом – следом за Аркашей. Когда все окажутся по ту сторону терема, его половинки снова смыкаются. Конец спектакля. Всем все понятно?

Нестройным хором был дан ответ:

– Да, Вениамин Андреевич!

Отпустив детей, Вениамин направился к сидящему на стуле перед сценой Виталию, давнему своему знакомому. Режиссер пребывал в задумчивости, скрестив руки на груди. Когда напротив него встал Вениамин, его опущенная голова приподнялась, и глаза закрыто уставились на приятеля.

– Ну что? Выбрал кого-нибудь? – спросил Вениамин.

– Не знаю… – несколько раздраженно ответил режиссер. – Те двое, что пропали, просто идеально подходили. Из тех, кого я сейчас видел, нет никого им на замену.

– Ну что поделать! Уж кто есть… – Тяжелым взглядом Вениамин скользнул по сидевшему перед ним. – Может, тебе стоит переделать сценарий? Сделать так, что те двое куда-то уехали и нет их. Они же у тебя не главные персонажи.

– Нет, это не выход. – Широкая усатая физиономия режиссера нервно дернулась. – Буду ждать. Не могли же они совсем сгинуть. Найдутся. Пока буду снимать то, что без них. – Виталий, вскинувшись, вдруг задиристо спросил: – А что за зрелище ты репетируешь? Сказка, что ли? Сам написал?

– Ну ты даешь! Не разобрал? – свысока хохотнул Веня. – Оторвался ты от нашей костромской культуры. Это же Честняков. По мотивам его сказки.

– Ну да, как же это я… – несколько смущенно хмыкнул Виталий.

Встав со стула, сделал пару шагов в сторону и снова сел.

– И что ты вздумал Честнякова на свет вытащить? Детям должен быть скучен этот наивняк. Неспроста же Честняков почти забыт. Это в нашей юности на его выставки ломились. Теперь совсем не его время. Он, конечно, талантлив как художник, но сказки его, судя по твоей постановке, прости, глуповаты. И знаешь, – Виталий напустил на себя озабоченность, – я никак от тебя не ожидал, что ты вот так, в драмкружке… Мог еще в Москве потрепыхаться. Глядишь, и выгорело бы что-нибудь стоящее.

Веня дернулся к столику перед сценой, словно что-то там забыл. Но достигнув его, отрешенно замер, на него опершись. Потом начал собирать лежавшие на столе листы. Собрав их, с размаху шлепнул обратно на стол. Листы разлетелись по полу.

– А что такого! – озлобленно воскликнул он. – Да, я работаю в лагере с детьми. И даю им возможность побыть в счастливой жизни. Пусть наивной, но я уверен, им радостно в нее играть. Главное для меня, чтобы они побыли в сказке, где есть справедливость и добрая солидарность. И тружусь без всякого дальнего прицела. Такой вот я! – с горделивым вызовом заключил Вениамин.

Виталий холодно на это усмехнулся. Строит из себя Веня благодетеля, в сказку детей на часик отправляет. А потом у них что? Обыденная серая жизнь, от которой хочется бежать. Так какой смысл?

Вениамин продолжал стоять у столика вызывающе выпрямлено, в профиль к Виталию...

***

Не видно в темном ночном лесу тропка с белыми камушками. Где она в сгустившимся бессветье? Нет ее. Идти дальше, значит, идти неизвестно куда. Даже из диких зверей мало кто рыщет ночью без пути, без дороги, а человечьи дети подавно должны сидеть на месте. Но не Вика с Витей. Им выпало бродить по лесу наугад в поисках чудесного места, где приветливо, уютно и долгожданно.

Бедные, измотанные дети. Должно же быть что-то им в подмогу. Какой-то просвет. Полянка. А на ней – из еловых лап шалаш. В шалаше уж точно теплее и укромнее, чем в бескрайнем темном лесу. Можно под сложенными домиком мохнатыми ветвями передохнуть и даже поспать. Ночная лесная чаща кажется внутри укрытия не такой уж страшной, а ее гудение слышится мягким и убаюкивающим…

Под утро пошел сильный дождь. Его струи били по деревьям, по подлеску, по моховому покрову и траве. Падали потоки воды и на еловые ветви шалаша, пропитывая их влагой и холодом. Мокли дети, прижавшись, друг к другу. Со страхом смотрели на отяжелевший, осевший свод над головой.

Когда дождь ушел, солнце все равно не появилось. Небо осталось пасмурным. Как тут согреться? Только двигаясь. Надо снова двигаться, надеясь куда-нибудь выйти.

– Ты не знаешь, куда идти! Не знаешь! Мы заблудились, – ныл Витя, дергаясь из тянувшей его Викиной руки.

– Куда-нибудь дойдем, я знаю. На месте оставаться нельзя. Так мы точно пропадем.

Намокшая одежда тяжело прилипала к телу. Хлюпали кеды, холодя ноги. Мокрые ветки хлеще и злее отзывались на движение сквозь их гущу.

Лес и без открытого солнца поблескивал осевшими на нем каплями влаги, дышал полнее посвежевшим после дождя воздухом. Слегка, нежно туманился под потеплевшим, хотя и облачным еще небом. Благодатное для леса время. Ливень прервал затянувшуюся засушливую пору.

А вот Вике становилось тяжелее, выбивалась она из сил. Приходилось кроме себя самой тащить через густое нагромождение ветвей, стволов, стеблей висшего на ней Витю. Вся его оставшаяся сила уходила на то, чтобы цепко держаться за Вику. Ноги он едва волочил. Вдобавок обессиливали его чихи и шмыганье носом. Когда Вика на него взглядывала, крепче прижимала к себе цеплявшуюся за нее тоненькую руку.

Наступил момент, когда лес вдруг стал редеть, облачность истончилась, и на небе в недалекой от зенита точке проступил мутноватый диск солнца. Вика повернула к нему лицо, постояла мгновение и двинулась в его сторону.

Лес сделался светлее и приветливей. Деревья теперь стояли несколько поодаль друг от друга, оставляя между собой извилистые полянки. На одной из них вокруг старого пня росли синевато-зеленые кустики черники с матово блестевшими ягодами.

Усадив Витю на пень, Вика начала собирать чернику, две в ладошку, одну в рот. Набрав горсть, понесла Вите и дала ему. У мальчишки глаза и нос были красными, а рот теперь чернел от съеденных ягод. Оттолкнув очередную горсть, Витя подался на бок и чуть не свалился. Вика подхватила его и подперла плечом. Мальчишка обмякло припал к обнимавшей его девочке. Застыла Вика, не зная, как быть дальше.

Сколько они неподвижно просидели, неизвестно. Встрепенулись, когда невидимо раздался звон и скрип велосипеда. Вика с Витей пустились в сторону этих звуков. Но быстро стихая, пропал шум велосипеда в лесной чаще. И снова ни звука человеческой жизни. Опять не повезло? Нет, перед обессилено спешащими детьми возникла тропка, не слишком хоженая, но с заметными следами велосипедных шин. Следы тянулись то ли справа налево, то ли слева направо. Куда идти? Вика повела Витю в ту сторону, где сквозь облачность виднелся мутный диск солнца.

Дети шли по следу велосипедных шин. След был свежий и внушал надежду, что вот-вот появится нечто, где есть люди. Они теперь очень нужны Вике, может быть, впервые в ее жизни. Тащить одной виснувшего на ней и пылающего жаром Витю стало невмоготу. Был Витя совсем плох, еле двигал ногами, они скорее волочились, чем шагали по влажной узкой тропке.

По сторонам неширокой просеки безветренно замер лес, густой и темный. Но не страшный. Замер лес, чтобы не мешать бедной Вике спасать погибающего Витю. А как его спасти? Только одним – привести к людям. Каким – это сейчас неважно. Какие бы ни были, найдется же среди них кто-то способный помочь.

Просека все тянулась и тянулась, никуда не приводя. Вика выбивалась из сил. Ее ноги теперь тоже еле слушались. И когда у дороги возникло замшелое трухлявое бревно, прячущееся в траве, Вика подтащила к нему Витю, усадила на травянисто черничный покров подле него и прислонила спиной к бревну. Сама опустилась на землю рядом и закрыла глаза. Из-под век тихонько-тихонько потекли слезы. И сквозь слезы смутно, потом отчетливее возник старичок-сморчок, ростом с вершок, в чешуйчатом кафтане и шляпкой гриба на голове. Он стал пританцовывать и приговаривать:

Силы-силушки придут,

Вику скоро приведут

К дому-терему,

А там будет все

Тра-та-та-там.

«Будет, будет, – упрямо повторила Вика, взглянула на Витю, застыла и коротка простонала: – «Ви… тюша…»

Синеватая бледность покрывала лицо мальчика. Из-под полуприкрытых век виднелись одни белки. Смотрела Вика на мальчика, смотрела, а потом вскочила, взвалила его кое-как на закорки и снова пустилась в путь.

Шла Вика в беспамятном упорстве, пошатываясь и все ниже сгибаясь к земле. Когда перед глазами расстелилась кошеная трава, подняла голову. Впереди на поляне стоял резной дом с башенками и высоким крыльцом под навесом на витых тонких колоннах. В помутнелых воспаленных глазах Вики дом мелко колебался, словно вот-вот рассыпется.

Раздувая ноздри быстрыми порывистыми вдохами, донесла Вика до крыльца бессильно виснувшего на ней Витю. Опустила его на ступеньки и поднялась к двери.

Была дверь сильно облупленной, ручка на ней большая, грубая. Дернула Вика ручку, дверь не открылась. Надо стучать. Долго стучала Вика, никто не отозвался.

Вика оглянулась на Витю. Тот свернулся на ступеньках в калачик и мелко дрожал. Обвела Вика взглядом поляну. У дощатого строения висел на веревке половик. Сняла его Вика и, укутав им Витю, села рядом. Идти больше было некуда.

***

Проскакав по неровному асфальту, старенький бедолага «Иж», на котором в поисках детей ехали к терему Вениамин и Федор, свернул на грунтовую дорогу. Грохот железяк поутих, да и скорость уменьшилась. Зато нетерпение сидевшего сзади Вениамина усилилось и заострило его лицо. А Федор, пригнувшись к рулю и вперившись в дорогу, впал в азарт, уворачивая мотоцикл от возникавших то и дело ям. Цеплявшийся за него Вениамин был вынужден тоже склониться вперед. На крутых отворотах от ям у него расширялись глаза, и он хватался за край коляски.

Туда в эту коляску будут посажены дети, которых надо успеть поймать до того, как они снова смогут сбежать, на этот раз из дома Георгия. Дом-то ведь этот вовсе не такой распрекрасный, не сказочный терем, как нарассказывал Вике на свою голову Вениамин Андреевич. Обветшалый он, хоть и с башенками и резьбой. Но что еще хуже – встретит там детей не добрый дедушка Георгий, укативший по делам в Кострому. Вот они и уйдут дальше… Как-то все несуразно получается... Вот если бы Георгий был дома, он бы смог удержать детей. Умеет пыль в глаза пустить, и Вика с Витей, может быть, не заметили бы плачевного состояния дома.

На подъеме из оврага мотоцикл заглох. Федору с Вениамином пришлось втаскивать его руками наверх, да еще пробежать с ним по ровной поверхности, пока он не завелся.

Похлопав по колену усевшегося сзади Вениамина, Федор сел за руль со словами:

– Ничего, найдем твоих детей, не боись, – нажал на газ.

Впереди показалась развилка.

– Куда теперь? – обернулся водитель к пассажиру.

Вениамин посмотрел вдоль одной дороги. Она была хорошо укатана. Потом взглянул на другую. Колеи на ней выступали из густой травы. Привлекательней была наезженная дорога. На нее и свернули.

Проскакали по ней некоторое время, и Вениамин хлопнул Федора по спине, чтобы тот остановился. Слез Веня с мотоцикла, прошелся вперед, оглядывая окрестный поскудневший лес, и заявил, что едут не туда. Лес по дороге к Георгию должен не только не слабеть, а наоборот стать выше и мощнее.

Вернулись к развилке. Взяли малоезженую дорогу. Деревья, обступавшие ее, по мере движения становились крепче стволами и гуще кронами. После лэповской просеки пошли сплошные сосны, медно-светлые с пушистым подлеском. Потом по обеим сторонам дороги потянулись рядком старые развесистые лиственницы, словно при въезде в усадьбу. Строй их был высок и торжественен. Федор приосанился, а Вениамин посветлел лицом. Дорога ведет куда надо.

И вот впереди стал виден арочный просвет конца аллеи. Вениамин приподнялся на сиденье, а Федор попробовал прибавить скорость.

Мотоцикл шибче заскакал по колдобистой дороге и вынес ездоков на кошеную поляну. Посреди нее – причудливое строение с башенками. На ступеньках широкого крыльца две маленькие прижавшиеся друг к другу фигурки.

Вика с мрачным осуждением смотрела на приближавшегося Вениамина Андреевича. Когда он подошел, кивнула на укрытого половиком Витю и, разлепив спекшиеся губы, выговорила:

– Его надо в больницу.

Вениамин взял мальчика на руки и понес к мотоциклетной коляске. Вика вяло двинулась следом.

– Сначала ты садись, потом посадим к тебе Витю, будешь его держать, – указал Вениамин.

***

На потолке приемного отделения больницы тревожно потрескивала и мигала люминесцентная лампа. Вика уставила на нее взгляд, вобрав голову в плечи. Скамейка, на которой она сидела, стояла у двери смотрового кабинета. Туда забрали на каталке Витю.

Рядом с Викой ждал Вениамин. После попыток заговорить с Викой он стал молча смотреть себе под ноги, свесив руки между коленями. Колени временами подрагивали. Потом Вениамин хлопнул по ним ладонями и развернулся к Вике. Коротко за ней понаблюдав, накрыл своей ладонью ее ладонь, упиравшуюся в сиденье.

Мягко сжимала горячая ладонь Вениамина Андреевича Викину ледяную, и девочка, порывисто вдохнув, откинулась на стену позади скамейки.

– Прости, я виноват, – просто признал Вениамин. – Хотел как лучше, а вон что вышло. Но я-то думал, что, если расскажу тебе про место неподалеку, где все устроено приветливо, занятно и ласково, ты, поверив, утихомиришься, наберешься терпения и будешь ждать, когда сможешь там оказаться. Я ведь по глупости обещал, что мы туда как-нибудь отправимся. А ты сама рванула. И увидела то, что увидела.

Вика выдернула ладонь из-под руки Вениамина. Тот глухо в противоположную стену выговорил:

– Но уверен, если бы хозяин дома, Георгий оказался на месте, тебе с Витей там было бы хорошо. Он бы вас приветил и надежно устроил. Еще и показал бы много занятного. Он большой выдумщик. А вот без него…

Вениамин досадливо крякнул и потер глаза костяшками пальцев, словно в них попало что-то едкое. Вика неожиданно придвинулась к Вениамину Андреевичу, и он ее обнял. Она слегка потерлась щекой о его предплечье, а он поцеловал ее в темечко. Вика всхлипнула и быстро зашептала, что ничуть не жалеет, что сбежала из лагеря. И это ничего, что дом оказался развалюхой и был заперт. Зато в лесу было здорово, даже чудеса происходили. Только вот Витя… Что с ним?

– Похоже, менингит, – сообщил вышедший из двери врач. – Так что дела не очень хороши. Слаб очень мальчик, и как дальше пойдет, неизвестно.

На обратном пути Вениамин сел с Викой в коляску. Девочку мелко и неудержимо трясло. Он прижимал ее к себе.

– Все будет хорошо, – предрекал он шепотом. – Все наладится. Будем заканчивать спектакль «Чудесное яблоко». Потом к нам присоединится Витя. И в конце лета дадим представление с костюмами и декорациями. Все будет чудесно.

Вышло не совсем так, как предрек Вениамин Андреевич. Выжили ведь не все. А из тех, кто остался, оказалось немало под ударом. Однако спектакль был все-таки сыгран, пару сцен вполне удачно. Да и киношники фильм досняли, некоторые эпизоды наверняка могут доставить зрителям удовольствие. В общем, все не так уж и плохо. А временами даже хорошо.