Убить волка

Одолеть хищника в себе – дело непростое. Николай Сверчков. Охотник перед убитым волком. xix век. Частное собрание

После полудня Сергей в очередной раз пришел к старой сосне и прислонился к шершавому стволу, сжимая в потной ладони холщовую сумку. Будь что будет, пора кончать дело. Он сам, своими руками разделается с ублюдком. Плевать, что прошло добрых пятнадцать лет, от времени обида не стерлась. Как не стерлась и надпись, которую тогда еще пацаненок Серега день за днем, давясь слезами, вырезал на стволе сосны. Он ранил дерево, выражая свою боль и свою ярость безмолвным криком, одним-единственным словом: «МЕСТЬ». Да, именно месть, подумал Сергей, глядя на громоздкое кирпичное здание средней школы, которое ненавидел едва ли не так же, как ту сволочь, которую уже не в первый раз подкарауливал здесь.

Сергей погрузился в воспоминания, с каким-то мучительным удовольствием растравляя старую рану. Само слово «школа» баламутило мысли, поднимало в нем волну почти физического отвращения. Сейчас, стоя в тени сосны, он инстинктивно съежился, как тогда, в углу туалета, на кафельном полу. Даже сейчас, через все года место напомнило о себе запахом: густой дух хлорки не мог перебить другой, тошнотворный запашок – так пахла грязная половая тряпка.

– Не надо… пусти… оставь меня… – сипел, почти стонал взрослый широкоплечий парень, впиваясь ногтями в кору сосны. Только в его глазах застыло отчаяние четырнадцатилетнего мальчика на полу туалета, над которым нависли трое хулиганов. Петька Ломов, по кличке Волчара, наклонился ближе – его прыщавое лицо оскалилось в недоброй усмешке.

– Ты что, глиста, с Танькой замутить хочешь? – хрипло прошептал он. – Мою девку зацапать? А знаешь, что с такими козлами бывает?

Танька Пахомова появилась в их классе за пару месяцев до того случая. Все это время Серега вел с собой внутреннюю борьбу: как бы остаться с ней наедине, поболтать, может, даже подержать за руку… Дальше его фантазия не шла. Опыта общения с девчонками у него не было никакого, он и сам не понимал, чем новенькая его зацепила. Чувствовал только, что при мысли о ней на щеках выступает краска и внутри все напрягается и тяжелеет.

Счастливый случай представился сам. Они столкнулись у библиотеки; Таня тащила в руках целую кипу книг. Спустя пару минут Серега, не веря своей удаче, гордо нес всю стопку к ней домой, воображая себя едва ли не рыцарем, помогающим благородной даме. А когда у подъезда она в благодарность чмокнула его в щеку, Серега просто воспарил от восторга. Домой он брел как в тумане, сердце стучало, мысли путались… И не заметил он в угаре, как в подворотне тенью мелькнул Колян Тырнов, верная шестерка Волчары. Он-то наверняка и выложил все Петьке, а теперь, в предвкушении расправы, зыркал серыми мышиными глазками то на хозяина, то на скорчившегося в углу Серегу.

– Ты в мой курятник залез, гнида, – вкрадчиво сипел Петька. – Я тебя сейчас от этого отучу. Такой урок будет, что все наши училки лягут.

Дальше память скукоживалась в какой-то комок боли, стыда, отвращения. Серега брыкался, пытался кричать, но его повалили на спину, на плечи навалились Колян и другой бугай. На лицо накинули тряпку от швабры, запах грязного пола полез в рот и в ноздри. А потом стало горячо, запахло мочой, раздался мерзкий гогот. Взрослый Сергей до крови кусал губы, снова и снова возвращаясь к тому моменту, проводя его через себя, дергаясь, как от удара током.

Наверное, его придушили до обморока; когда он на четвереньках пополз к выходу, туалет был пуст. Мысль была одна: выбраться из этой клетки и бежать, бежать, бежать – закрыться дома на ключ, забраться под одеяло. И Серега побрел, потом пошел, наконец, спотыкаясь, побежал по коридору. И у самой лестницы едва не столкнулся с Танькой. Секунд десять длилось молчание. Они смотрели друг на друга. Он тяжело дышал, чувствуя, как по багровому от стыда лицу текут предательские слезы. Вдруг разбитой тарелкой раскатился по коридору смех – Танька прыснула, захохотала. Серега застыл, потом рванулся к выходу, а ее хохот колотил его в спину, хлестал по щекам.

Мать, вернувшись домой под вечер, почувствовала неладное и полезла к сыну с вопросами. Он отвечал односложно, плохо соображая, что с ним творится и что делать дальше. Ночью Серега не сомкнул глаз, а под утро прокрался на кухню и вытащил из ящика нож для разделки рыбы. Тупо повертел его в руках, пощупал лезвие. Стало сухо во рту, холодно в животе – страх нахлынул резко, неожиданно. Он вдруг отчетливо представил, как стоит над тушей Волчары, тяжело дыша, а с ножа стекает кровь. И Петька весь в крови, извивается, булькает, потом замирает. Это он умер, проносится в мозгу Сереги. Я его убил.

Убил. Убил. Убил. В такт шагам бухало сердце. Он сам не заметил, как добрел до сосны у школы и вжался в ствол. Нож был при нем, прямо под курткой. Серегу трясло. Он до боли в костяшках сжимал рукоять, вглядываясь в каждого прохожего, каждую компанию школьников. Стучали зубы, в каком-то бреду Серега бормотал: «Нам не страшен серый волк, серый волк, серый волк…» Он ждал Волчару, чтобы отомстить.

Но Волчара не появился. Не пришел он и на следующий день. В школе слухи распространялись быстро, и вскоре Серега выяснил, что Петькин отец – крупная шишка в Москве – сумел пристроить сынка в какую-то крутую гимназию в столице. «Бабки есть – проблем нет, – авторитетно шепнул Сереге его сосед по парте. – С таким батей и в МГИМО можно».

Сергей сжал кулаки, побледнел. В душе он надеялся, что с исчезновением Волчары сойдет на нет и обида. Но злосчастный день мучил его, как гнилой зуб. А теперь к унижению добавилась и зависть. Перед глазами вставала паскудная картинка: к школе подъезжает белоснежный «мерседес», за рулем Волчара в дорогом костюме, на руке золотые часы. Вокруг собирается толпа подлиз и шестерок, каждый норовит пожать руку, поздравить, пригласить в гости. Танька Пахомова с восторгом посылает ему воздушный поцелуй. А в углу двора всеми забытый стоит Серега и сжимает в руках дурацкий бесполезный нож…

В тот день на стволе сосны появились контуры буквы М. Серега снова и снова скоблил кору. Руки покрылись волдырями, на ладонях горели мозоли. Иногда он садился на землю и начинал бессильно всхлипывать, иногда дерево пускало смоляную слезу. На слово «МЕСТЬ» ушло почти две недели. Сергей отчетливо помнил, как, оглядев работу, полоснул ножом по большому пальцу, кровь потекла по стволу, смешиваясь со смолой… Он воображал, что принесет клятву мести на крови, все будет красиво, смело, мужественно… А вместо этого было невнятное бормотание, острая боль в кровоточащей руке и мысль о том, что все зря, Волчара далеко, до него не доберешься. Сергей долгие годы был в этом убежден… пока неделю назад не столкнулся с Петькой буквально нос к носу.

Все было почти как в фантазии Сереги-школьника. Роскошная машина у ворот фирмы, куда Сергей после армии устроился охранником. Мажор в дорогом костюме и темных очках. Под руку с блондинкой на каблуках – Танька Пахомова расцвела, ничего не скажешь. На Сергея они и не взглянули, визитер только чиркнул имя в книге посетителей. Двое давно поднялись наверх, а охранник все пялился и пялился в книгу, перечитывая три ненавистных слова: «Петр Ильич Ломов».

И вот он стоял под сосной, готовясь завершить то, что поклялся сделать много лет назад. Он знал, что Волчара определил своего сына-первоклашку в ту самую школу, куда ходил сам. Как любящий отец Ломов-старший каждый день встречал пацана на этой самой тропинке. Сергей несколько раз издали наблюдал трогательную встречу. Только вот сегодня она не состоится, отрешенно подумал он.

Бешено колотилось сердце, в голове проносились обрывки мыслей. Это же несложно – вынуть из сумки служебный пистолет, спустить курок. Но не из-за кустов, не тайком. Гад должен видеть лицо мстителя. За то унижение, за Таньку, за все эти годы. Сидел бы в своем логове в Москве, но нет, приполз-таки. Это новый плевок в лицо. За деревьями уже виднеется его силуэт. Сейчас высунется волчья морда, заблестят зубы: «А вот и я, глиста! Соскучился небось?» Шмальнуть ему между глаз, убить волка, убить, убить!

Но праведный гнев не возгорелся. Вместо него навалилась какая-то тоска, предтеча грязной, тяжелой работы. Такое случалось в армии, когда сержант Иваныч бывало будил среди ночи и матюгами гнал подметать плац. Отупевший от недосыпа Сергей махал метлой, а в голове крутилась одна мысль: это пройдет, скоро все кончится. «Кончится», – эхом отозвалось в пустом черепе, когда он сделал первый шаг к Волчаре. Рука механически нырнула в сумку, нащупала пистолет. От прикосновения по телу прошел озноб, ноги чуть не подкосились. Шагах в десяти он отчетливо увидел спину человека, который пятнадцать лет назад едва не задушил его вонючей туалетной тряпкой. Внезапно под ногой хрустнула ветка, Волчара резко повернулся, уставился ему прямо в глаза. Пистолет в дрожащей руке Сергея словно отяжелел на тонну. Последнее, что он помнил, был резкий, разящий запах, казалось, настигший его из прошлого – по джинсам потекли струи мочи.

…Олежка Ломов, которого дома нежно называли Волчок, вприпрыжку бежал по тропинке, изображая наездника из цирка, куда они в воскресенье ходили всей семьей. С разбегу он чуть не налетел на папу, но тот почему-то не поднял его на воздух и не рассмеялся, как обычно, а схватил в охапку и закрыл всем телом. Прятки, сообразил Олежка. Папа играл с каким-то незнакомым дядькой – тот стоял у дерева, тыкал в них пестиком и неразборчиво бурчал.

Потом он вдруг вытаращил глаза, весь затрясся и заревел в голос, точь-в-точь как сам Олежка в прошлом году, когда упал с велосипеда и разбил коленку. Незнакомец что-то выкрикнул, вцепился зубами в дуло. В следующую секунду его затылок брызнул красным фонтаном. Точно кто-то уронил на землю спелый арбуз, и мякоть разлетелась во все стороны.

Все кончилось как-то сразу. Олежка почувствовал сильные руки отца, горячечный, прерывающийся шепот: «Сынок, сынок…» На лицо мальчика попали соленые капли; его папа плакал, всхлипывая, шмыгая носом. А дядька неподвижно лежал на тропинке, глядя в небо застывшим взглядом. Олежка ничего не понимал, но чувствовал, что произошло что-то неприятное, гадкое, постыдное, что хочется поскорее забыть, но оно упрямо лезет в голову. И, прижавшись к небритой отцовской щеке, он начал тереть кулаками глаза и тихонько завыл, будто оправдывая свое прозвище.