Она вошла в мою жизнь, как паучиха

Челябинский спирит

В грязной, тусклой подворотне было темно и страшно, и лишь желтый лик предательницы луны освещал путь молодой девушке этой поздней ночью. Где-то в городе завывали сирены скорой, брехали собаки, горланили алкаши – но все это было далеко. Слишком далеко.

Одинокая, мрачная тень отделилась от кирпичной кладки старой стены и поползла по земле, шипя и извиваясь, словно змея.

Тонкий, мимолетный вскрик девушки, и вампир уже схватил ее, обнял своей стальной хваткой, оголил шею и уже собрался было впиться в ее нежное горлышко, как осиновый кол вошел древнему вампиру под лопатку, разрывая сердце.

– Аха-ха-ха! – заликовал охотник. – Я наконец убил тебя, кровопийца!

– Нет, – с мерзкой улыбкой прошипел кровосос, выталкивая из себя бесполезный кусок дерева. – Я уже слишком долго живу в этом отравленном городе, а потому мутировал и приспособился ко всему!

Одним мимолетным движением когтистой руки вампир вспорол горло недоумевающему охотнику, после чего с упоением вонзил клыки прямо в яремную вену беззащитной девушки.

Дикая боль прошила бессмертного вампира, из его раззявленной кровоточащей пасти пошла бурая пена.

– Что… я не…

Девушка развернулась, поглаживая ранку на шее.

– А я так вообще в Челябинске с рождения живу, и что?

Девушка, которая поедала песочные замки

Она вошла в мою жизнь, как паучиха, – медленно и спокойно, отчетливо понимая, что жертва надежно застряла в паутине. Но не в моих правилах выпутываться. Ее джинсовый комбинезончик с солнышком на левой петельке не внушал доверия, но взгляд… за этот взгляд можно отдать все что угодно.

– Привет, – произнесла она томно и слегка картавя.

Я не ответил – был занят. Большая Мамочка не прощает ошибок. Эти куличики должны быть идеальными.

– Как тебя зовут? – Она наклонилась, и ворох ее рыжих волос заискрился в солнечном свете. На этот раз моя воля дала сбой.

– Саша, – ответил я, встретившись лицом к лицу с самой роковой женщиной в моей жизни. Глубоко внутри я понимал – вот он, тот самый поворотный момент. Назад пути нет. Я погряз в алчности и продажности, глубоко внутри системы потребления. И она это знала. И это знал Сережа. – Ты и он…

– Он? – Голубые глаза округлились от удивления, но я знал – она врет. Все врут. Даже Большая Мамочка. – Кто?

Я сделал вид, что не заметил ее вопроса, и продолжил сыпать грязный песок в ведерко, раз за разом опуская лопатку в самую гущу тьмы и предательства. Ведь никогда нельзя быть уверенным в том, что скрывается под покровом желтого песка – забытая машинка, старый фантик или кошачьи какашки. Песок – это жизнь. И я брал эту жизнь и лепил песочные замки.

– Я Маша, – ее не волновало мое безразличие, у нее была цель, и она шла к ней напролом, сквозь людей и их судьбы. – Красивые тортики. Можно мне один?

Засунув изящную ладошку в нагрудный карман, она достала свежесодранную купюру.

– На.

Она знала, что мне нужны были деньги, что не хватает совсем чуть-чуть до новой дозы. Знала. И это знал Сережа. Он хотел мои деньги. И он улыбался, глядя на нас с высоты своих качелей.

– Этот, – я указал лопаткой на один из самых дорогих мне башенных комплексов. Большая Мамочка будет в ярости от того, что я покинул свою клетку из дерева и песка, но я не мог иначе – я погряз в качелях, как муха в паутине у паука. Паука по имени Сережа, который был выше всех в этом мрачном месте, полном боли и страданий.

Я схватил протянутую мне зелень и помчался оплачивать у Сережи еще один заход настоящего, неподдельного чувства полета. Уже там, на вершине наслаждения, я наблюдал за меняющимся от удивления лицом Сережи, обнаружившего вместо новеньких купюр завядшие вчерашние листики, и за полным ужаса и омерзения лицом Маши, нашедшей в своем торте «сюрприз из песочницы». Я наблюдал и наслаждался жизнью под редким в этом городе солнцем.

Ведь не в моих правилах было выпутываться из паутины.

Мимикусь

– Мама! Мама, проснись! Ну ма-а-ам!

Котик нежно потолкал лапкой свою хозяйку в бок, но та все так же безучастно лежала и не обращала на него никакого внимания.

– Ну ма-ам, я кушать хочу! Проснись! Пожалуйста!

– Бедный, бедный котеночек, – дул ветер в распахнутую форточку. – Хочешь кушать, да? Голодный?

– Да, – жалобно мяукнул котик и потерся лбом о бок хозяйки.

– Ну так кушай, – простучали тараканьи лапки за бетонной стеной, – Вот же еда, свежая, вкусная еда. Ты только принюхайся, она совсем-совсем рядом…

– Но мама не разрешает кушать… – Котик потупил глазки и снова толкнул хозяйку, но уже слегка выпустив коготочки. Та никак не отреагировала. – Ма-а-ам!

– Ну так что же ты ждешь, глупыш? – зашуршал цветок в горшке на подоконнике. – Ты же хочешь кушать?

– Хочу…

– Ну так вперед, тигр! – колыхнулась паутинка в углу под потолком.

Котик робко запрыгнул хозяйке на пузико. Обычно теплое, уютное, родное, теперь оно казалось таким холодным, большим… Нежно, стараясь ступать так, чтобы любимой хозяйке было не больно, он переместился к ней на грудь и наклонился к лицу.

– Мам, – жалобно мяукнул котик в ее уставившиеся в потолок глаза, – можно покушать?

– Вперед, Тигр! – говорили ее губы, щеки, нос, лоб и глаза. – Кушать подано, мой дикий зверь!

– Мама…

– Природа – твоя мать, – заурчал животик котика. – А это твоя еда.

Котик моргнул, мяукнул еще раз, для проформы, и вгрызся в нежную, сладкую плоть распухших маминых губ, довольно заурчав.