Человек – это звучит жидко

Пустота продолжала строить свои козни, прикидываясь основой всего сущего. Рисунок Екатерины Богдановой

Вячеслав Куприянов. Орден Полярной Звезды. Повесть.

– Берега: Литературно-художественный и общественно-политический журнал. – № 3 (49) – 6 (52), 2022.

В двух номерах калининградских «Берегов» появилась повесть Вячеслава Куприянова «Орден Полярной Звезды». Ее жанр можно определить как магическую фантастику, где создан миф о космонавте как о сказочном герое, вышедшем за пределы всех сказок. Это уже третья проза поэта в далеких «Берегах». Здесь стало традицией кратко откликаться на то, что вышло в этом же выпуске. Отзывается вологодский писатель Геннадий Сазонов: «Человечество будет расширяться вместе с космосом, краснея за все возрастающее отчуждение, но когда-то рассеивание достигнет физического предела, и уже не будет знать предела платоническая любовь человечества к самому себе, тогда космос блаженно съежится до состояния идеального братства!» – так обозначил тему своего нового произведения известный поэт, переводчик, прозаик Вячеслав Куприянов».

Писатель-фантаст Юрий Медведев печатал Куприянова «раннего» в журнале «Техника – молодежи» еще в 80-е годы и писал о нем восторженно: «Перед читателем – проза поэта, которому стало тесно в рамках стихотворчества, пусть даже и блистательного. Вырвавшись из этих земных рамок на простор небесный, художник возводит там свои причудливые дворцы воображения. Такую прозу в нынешней фантастике не пишет никто. Ибо в искусстве словозодчества Куприянову равных нет». Эта похвала стилю только указывает на то, как трудно писать об авторе, который весь в языке, потому часто приходится прибегать к прямому цитированию. Вот философия пустоты, которая угрожает летящему в неизвестность: «Пустота продолжала строить свои козни, прикидываясь основой всего сущего. Ее было больше, чем можно было предположить. Вакуум распадался на большие пустоты, которые были чем мельче, тем активнее. Они совокуплялись друг с другом, порождая все более жадную пустоту. В пустоте действовал закон пропасти наизнанку, она выталкивала из себя любого, кто не был абсолютно пуст, но задетый пустотой долго не может оправиться от этого удара…»

В повести две части: «Отец» и «Сын». Отец – «гениальный Основатель Вселенской Империи», которого, «кроме особо допущенных, никто не знал в лицо», изобретатель космического аппарата, трудится он не где-нибудь, а в тюрьме, и кажется, что в этом мире все пространство и есть эта тюрьма. Если Циолковский говорил о Земле как о колыбели человечества, то здесь дана нам Земля как метафора тюрьмы. Полет в межзвездное пространство – это единственный выход в свободу. И полет удастся уже не Отцу, который просто «застрял в лифте», а Сыну. Занятия таинственного «Отца космонавтики» многогранны, они столь же загадочны, как и прагматичны: «…он делал вычисления по заданию руководства, например: каким должен быть максимальный объем тюремной камеры, чтобы камера прогревалась теплом тела оголенного узника (это пригодилось позже для расчета оптимального объема тела космонавта для заполнения кабины пилотируемого корабля), или каково должно быть соотношение площадей тюрьмы и околотюремного пространства, чтобы выход за пределы тюрьмы расценивался как ущемление свободы (и это пригодилось в период приватизации земного шара)». Есть здесь еще зловещий персонаж – Надзиратель. Он навещает нашего творца и ведет с ним каверзные разговоры: например, если космический корабль будет на жидком топливе, то не лучше ли, если бы топливо было твердое, а корабль жидкий? На недоумение ученого тут же ответ: «А как считать человека, он твердый или он жидкий? Мой опыт говорит, что человек – это звучит жидко! Так что если основная масса корабля – это люди, то и весь корабль, я полагаю, довольно жидкий!» Вот еще жутковатая картина: «…они вошли в полутемную, прохладную камеру, похожую на рентгеновский кабинет, где немудрено столкнуться с собственным скелетом. У освещенной фиолетовым светом стены стоял стеклянный гроб, в котором лежал в глубоко задумчивой позе лысый человек с редкими усами, одна рука на груди была сжата в кулак, как будто в нем была зажата последняя копейка. Нижняя половина тела терялась в темноте, отчего казалось, что это великан с бесконечными ногами. – Кто это? – содрогнулся ученый. – Это, если можно так сказать, наш заключенный номер 1. Его заслуга в том, что ради него и была создана вся тюрьма. Это, несомненно, выдающееся достижение. Но не главное. Обратите внимание, как он хорошо выглядит! – Он мертв? – в ужасе взирая на мумию, спросил ученый. – В том-то и дело, что жив…»

Зато по ночам одинокий ученый мечтает. «Во сне он занялся просвещением звезд. Он летел в настоящем небе с мешком книг за плечами и на каждой звезде он открывал библиотеку. Для каждой библиотеки он составлял свой звездный каталог, ведь с каждой звезды небо выглядит по-другому. Он видел в звездном свете, как из корешков книг вырастет мыслящее растение будущего, не такое хрупкое и ломкое, как мыслящий тростник у Паскаля и Тютчева. Он чувствовал, как оно шелестит мудрыми мыслями. Звездные величины сияют от счастья, подаренного им с далекой и незаметной Земли. От скопления ослепительного света он устремляется во мрак вселенной, ибо мрак соткан из дыма сгоревших библиотек. Там он восстанавливает по атому, по щепотке праха сгоревшие великие книги».

Чем же призван заниматься в полете его Сын после тщательной подготовки, которая включает в себя довольно забавную сексуальную практику? «Время. Он обещал Время. Как пчела на обножке принесет в свой улей накопленную цветком питательную пыльцу, так он призван выбрать созревшее на почве истлевших звезд мировое время. Именно он, и никто другой. А они с легким сердцем могут пока продолжать утрачивать свое настоящее время». Но далее это возвышенное задание подвергается пытке авторской иронии: «Если бы Вселенная имела форму бочки, что не так уж далеко от истины, то время бродило бы где-то на ее дне, а до нас доходило бы только редкими пузырями, их-то мы и транжирим, деля на зоны, века, дни и секунды. Но эта бочка еще и вращается, подобно центрифуге или стиральной машине, потому время завихривается спиралью и отбрасывается на самые края вместе с галактическими туманностями, потому в мощные телескопы, несмотря на чудовищную удаленность, видно, что в этих туманностях заблудилось немало времени, возможно даже и затонуло на дне четвертого измерения». Вот и разбирайтесь, где здесь определенная гипотеза о сути времени и где ирония чуть ли не надо всем космосом. По пути наш герой попадает прямо в ад, где описываются страдания как Сталина, так и Гитлера. Гитлер страдает от того, что ему жмут сапоги товарища Сталина. Метафора «сапог» повторяется не случайно. Вернувшись на Землю при помощи своего Ангела-хранителя, наш герой будет затоптан «сапогами» толпы, бегущей на эпохальный запуск нового космонавта, который, возможно, должен будет добыть землянам новое время.