Цивилизованная война

Войны бывают разные. И солдаты тоже. Казимир Малевич. Солдат первой дивизии. 1914. Музей современного искусства, Нью-Йорк

– Все войны отвратительны, – заявил он.

– Вовсе нет, – возразил Пауэр. – Война, проводимая должным образом, в рамках приличий цивилизованными людьми, вполне приятна и даже весела.

Уотерхауз подозрительно посмотрел на Пауэра. Он чувствовал себя среди ирландцев не в своей тарелке. Особенно недоверчиво он относился к капитану Пауэру – мастеру по части выставления на посмешище. Уотерхауз несколько раз ловил себя на том, что выглядит перед ним дураком, сам не зная почему.

– То, что я называю цивилизованной войной, – продолжал Пауэр, – ведется в хорошую погоду, и у сторон есть шанс не запачкаться. Они проявляют определенное уважение к чувствам противника и не пытаются всеми силами усложнить ему жизнь. Конфликт протекает живописно, с развевающимися флагами, барабанным боем и пышными речами. В нем есть место переговорам, перемириям и взаимному уважению к вражеской доблести, чего нельзя сказать об этой чертовой хладнокровной бойне.

– Таких войн не бывает, – возразил Уотерхауз. – Писатели и прочие дурни описывают войны, будто это какой-то спорт. Но война не спорт.

– Последняя война, в которой я участвовал, именно такой и была, – заявил Пауэр.

– Не верю, что тебе доводилось воевать. Ты слишком молод, чтобы успеть в Южную Африку.

– И все же я воевал, – возразил Пауэр. – Собственно, сражаться мне не пришлось из-за раны. Но на фронте я бывал. На ирландской войне в 1916-м, на Пасху.

– Это просто мелкий мятеж, – заметил Уотерхауз.

– Можешь называть как душе угодно, но эта война была гораздо приятнее нынешней со всех сторон, если не считать масштабов.

– Я не могу заткнуть тебя, но не думай, что я поверю хоть одному слову.

– Это правдивая история. Даже самый отъявленный скептик поверит. В то время я находился дома в отпуске после ранения в руку. Тогда еще можно было брать многомесячные отпуска по болезни, пока какой-то ушлый мерзавец не изобрел госпитали для выздоравливающих офицеров и стал держать их там. Я провел три месяца в компании друзей и приятелей в Баллимахоне.

– Провел в этой дыре весь отпуск? Боже мой! – воскликнул Уотерхауз.

– Наверное, ты бы предпочел провести его в отеле «Странд-палас» и ходить на концерты, но я предпочитаю простые радости сельской жизни, хотя не мог ни стрелять, ни ездить верхом из-за раненой руки. Зато мог любоваться закатом и наслаждаться пением птиц. К тому же останься я в Лондоне, то пропустил бы ту войну. Пожалуй, для начала стоит рассказать, что такое Баллимахон.

– Не утруждайся, – ответил Уотерхауз. – Я провел три месяца в лагере в графстве Типперэри и знаю захолустные ирландские городишки. 20 кабаков, две церкви, одна богадельня и полицейская часть.

– В Баллимахоне есть еще суд и наш дом. Мой отец – главный врач округа. Наш дом стоит с одной стороны от здания суда, а дом приходского священника – с другой. Баллимахон находится в долине, окруженной холмами, словно блюдце краями. Так вот днем в Пасхальный понедельник враг, то есть шинфейнеры*, вошел в город и занял его. Их было по меньшей мере восемьсот. Многие в форме, с флагами. Два отряда, вооруженных ружьями. Кавалерия...

– Только не думай, что я поверю, будто у мятежников была кавалерия. Ладно, вошли в город. Полагаю, они сразу разграбили кабаки и напились до чертиков?

– Я же сказал: наша война велась в рамках приличий. Никто ничего не грабил, и я не видел ни одного пьяного. Если у шинфейнеров и был недостаток, так это чрезмерное уважение к окружающим. Не хотел бы я служить в их армии. Они дисциплинированно маршировали дни напролет, а по ночам на каждом углу стояли часовые, окликающие по-ирландски. Я не знал ирландского и предпочитал оставаться дома, а вот мой старик часто бродил по округе. Прошло три дня, и мы начали думать, что так пройдет все лето. Если не считать отсутствия газет и почты, жаловаться было не на что. Посторонний человек вряд ли бы понял, что идет война. Однажды утром стало известно, что к городу приближается целая армия. К чести командира шинфейнеров, он не потерял хладнокровия. Его звали О’Фаррелли, он называл себя полковником. Он послал разведчиков посмотреть, где противник и какова его численность. Не знаю, что ему сообщили, но в тот же вечер О’Фаррелли зашел посоветоваться с моим отцом. Его идея заключалась в том, что мой старик должен употребить свое влияние и убедить командующего английской армией увести солдат в другое место, чтобы избежать ненужного кровопролития. Отец ответил, что не может этого сделать, а даже если бы и мог, то не стал. Он предложил О’Фаррелли увести свою армию. Тот возразил, что пришел сражаться, а не бегать. Тут вмешался я и предложил устроить сражение в более безлюдном месте. И добавил, что не сомневаюсь, что солдаты пойдут за ним в любое болото. О’Фаррелли пообещал собрать военный совет.

– Ты потрясающий врун, Пауэр, – заметил Уотерхауз.

Капитан Пауэр проигнорировал оскорбление и продолжал:

– На следующее утро собрался военный совет и заседал четыре часа подряд. Он бы заседал весь день, если бы около полудня на мотоцикле не приехал английский офицер. Разумеется, часовой остановил его. Тот сказал, что желает видеть главнокомандующего армией повстанцев. Часовой завязал ему глаза...

– Зачем, черт побери?

– В цивилизованной войне переговорщикам с белыми флагами непременно завязывают глаза, – произнес Пауэр наставительно. – О’Фаррелли был крайне вежлив с офицером и поинтересовался, чего он хочет. Офицер ответил, что он требует безоговорочной капитуляции. Что город полностью окружен и на вершине одного из холмов установлена пушка, которая разнесет здание суда в клочья в течение часа, если начнет стрелять. О’Фаррелли ответил, что не верит, и обвинил офицера в блефе. Переговоры зашли в тупик. Офицер и О’Фаррелли проспорили с полчаса, к ним подошел мой старик и предложил единственно возможный выход. О’Фаррелли – разумеется, приняв необходимые меры безопасности – сказал, что следует убедиться своими глазами, действительно ли город окружен и есть ли на холме пушка. О’Фаррелли согласился при условии, что ему выдадут охранную грамоту, подписанную моим отцом и английским офицером, а офицер согласился проводить О’Фаррелли при условии, что мой отец тоже пойдет с ними, чтобы объяснить ситуацию полковнику английской армии. Я тоже увязался за компанию.

– Они взяли О’Фаррелли в плен? – спросил Уотерхауз.

– Тот английский полковник был солдатом и джентльменом. Он позволил О’Фаррелли осмотреть орудие. Оно стояло на холме, и Баллимахон действительно был полностью окружен. Мы вернулись около пяти вечера с ультиматумом. Если О’Фаррелли и вся его армия не оставят город и не сложат оружие до восьми часов, то Баллимахон обстреляют. Можно было предположить, что О’Фаррелли падет духом, учитывая, что у него не было ни единого шанса прорваться. Но я никогда не видел его таким жизнерадостным. По его словам, ему наконец представилась возможность, о которой он всегда мечтал. Его люди, услышав об ультиматуме, поддержали его. Они сказали, что не сдадутся, даже если город превратят в пыль, а их самих похоронят в развалинах. Это, естественно, не устраивало моего отца – да и меня тоже, если на то пошло. Англичане явно собирались начать с обстрела штаб-квартиры повстанцев, а значит, и нашего дома тоже. Я же говорил, что он рядом со зданием суда? Мой бедный старик отправился домой составлять завещание и встретил отца Конвея, священника. Этот молодой человек был большим патриотом Ирландии и, как считалось, поддерживал повстанцев. Отец объяснил соседу, что ему осталось жить меньше часа. Отец Конвей с жаром взялся за дело, заявив, что лично побеседует с О’Фаррелли. Было уже четверть восьмого, так что времени оставалось в обрез.

– Джентльмены, – начал отец Конвей, – можете изложить внятно, чего вы хотите?

О’Фаррелли начал длинную речь об Ирландской Республике. Я сидел напротив отца Конвея и время от времени показывал на часы. В двадцать пять минут восьмого священник прервал О’Фаррелли и заметил, что они не смогут создать Ирландскую Республику прямо сейчас из-за пушки на холме. Затем попросил повторить, чего именно хотят повстанцы помимо республики. Все вскочили с мест и закричали, что не хотят ничего, кроме как умереть за Ирландию.

– Кто же вам мешает? – поинтересовался священник. – Постройтесь в каре за городом – и умрете меньше, чем через полчаса. Но если вы останетесь здесь, другие люди, которые не хотят умирать за Ирландию или что-то другое, тоже погибнут, а их дома будут разрушены.

О’Фаррелли обратился к повстанцам с речью: с ним пойдут только те, кто искренне хочет умереть. Он закончил без четверти восемь, и все до одного выстроились в колонну и ушли из города. Признаюсь, мне было грустно смотреть на них. Отец Конвей и мой старик стояли на ступеньках здания суда, рыдая, как дети.

– Надеюсь, не всех перебили? – поинтересовался Уотерхауз.

– Никого не перебили. Английский полковник решил, что они сдаются, и не стал открывать огонь. Он взял в плен О’Фаррелли и еще кое-кого, а остальным велел убираться.

– Да, Ирландия – чертовски странная страна.

– Это единственная страна в Европе, которая умеет вести войну цивилизованно.

– О’Фаррелли повесили?

– Нет.

– Расстреляли? Я думал, мятежников обычно казнят через повешение.

– И не расстреляли. Он жив-здоров. Разъезжает по стране и толкает речи. Пару недель назад навестил в Баллимахоне моего отца, чтобы поблагодарить за помощь. И тепло отзывался обо мне. Старик был очень тронут. Особенно когда толпа примерно в тысячу человек – бывшие солдаты О’Фаррелли плюс сколько-то новообращенных – собралась у нашего дома и прокричала «ура» Ирландской Республике, а затем моему отцу. Он произнес небольшую речь и сообщил, что я поправился и иду на повышение. Они поздравили меня, а потом минут десять скандировали: «Да здравствует восстание!»

– Не верю ни одному слову. А если бы и поверил, то сказал бы... – Уотерхауз сделал паузу. – Сказал бы, что Ирландия...

– И? – поторопил его Пауэр. – Что Ирландия...

– …страна сумасшедших. Пусть строят свою Ирландскую Республику – для них самое то.

*Члены ирландской националистической партии «Шинн Фейн». 

Белфаст

Сокращенный перевод с английского Евгения Никитина