Тексту необходим воздух

Писатель Олег Макоша.  Фото Татьяны Помазковой

Он обладает редким умением сначала видеть слова, а потом уже то, что стоит за ними. Слесарная логика Макоши позволяет вгрызаться в материал с дотошностью исследователя молекулярного строения оригинального текста. Это качество в наибольшей степени присуще Андрею Платонову, буквально генетически к которому примыкает Олег Макоша. Как и Платонов, он извлекает из простого бытового эпизода невероятного звучания синтаксическую конструкцию. Здесь уместно вспомнить паровозное депо Платонова и трамвайное депо Макоши, где он работал слесарем. Оба не перескакивают от сцены к сцене, а подробно и последовательно выполняют необходимые операции.

Я прохожу мимо своего любимого каштана, одиноко стоящего в центре широкой аллеи, и тут же спрашиваю себя: «А где каштаны?» Так я начиталась Олега Макошу, что говорю его словами. Парадоксальность сшивки слов подчас одурманивает, как в «Котловане» Платонова. Макоша заставляет возвращаться меня к прочитанному по нескольку раз. Действительно, «А где каштаны?», его «фантасмагория в двух частях» не отпускает, потому что какая-то тетка буквально приказывает забирать ребенка и не думать ни о чем, потому что все остальное пойдет в морг. Герой по фамилии Писарев (говорящая фамилия) пишет в голове об этом остальном, тетка грозит вызвать охрану, при этом передает в руки Писареву ребенка, оказавшегося девочкой, которая смотрит на него и произносит нечто инфернальное о том, что женщина перед смертью врать не будет, отчего Писарев дуреет и слышит из уст девочки ее имя Лютик, а потом вопрос о машине, которая стоит на стоянке. Вот так у Макоши девочка превращается с ходу в женщину.

Именно в этом направлении идет моя мысль, когда я пишу рассказ или эссе – ничего не объясняя, показывая пунктирно особенности своей мысли или характеры моих героинь. Именно в героинях, в том, что я пишу только о женщинах, причем стремясь показывать их такими, какими только я одна их вижу, и состоит моя концепция.

Мое узнавание Олега Макоши озарило неповторимую, волнующую, какую-то не такую и бесконечную для пытливого и любознательного ума прозу.

Когда тебе нужно сказать о знакомом всем явлении, то старайся говорить отвлеченно, чтобы с первого взгляда читателю было не вполне понятно, о чем же ты начала говорить, и сбитый с толку, он начинает любоваться отблесками дождевых капель на желтых больших листьях каштана, вспоминать свое детство, думать о любимой женщине или просто слушать стук капель дождя о железный карниз за окном. Все это говорит о том, что художественное произведение помимо воли автора говорит не о том, что он имел в виду, когда садился за стол, а о чем-то совершенно другом, что едва угадывается. Тексту необходим воздух!

Если тебе очень долго грустно, тогда нежданным чудом свалится на тебя счастье, чтобы спасти от отчаяния, но ты не готова разглядеть этого подарка судьбы, думая, что худшего, чем эта напасть, придумать трудно, и помимо своей грусти ты ничего не желаешь видеть, сильно страдая от своего минорного положения, наполненного тоскливым самодовольством, а мгновение возможного счастья миновало, и ты не отдала себя в жертву этому чуду, еще сильнее погружаясь в исключительную депрессию, а кто-то твое счастье случайно перехватил и от этого чуть с ума не сошел…

На скамейке в парке сидит писатель Олег Макоша в грусти… Хочется разобраться в этом чувстве, это не депрессия, это не связано с внешними событиями, это – грусть…

Но вряд ли можно заподозрить Олега Макошу в депрессии. У писателя депрессия? Опять ему не пишется? Это что еще за писатель, которому не пишется? Красноармеец стукнул прикладом винтовки о паркет. Ты кто? Писатель. Вот садись и пиши. Клавиши компьютера – гусиное перо. Так и пиши мгновенно.

Вот уж что наступает мгновенно, так это прошедшее, шедшие ушли за горизонт, и всё оттого, что и ты постоянно шел куда-то, просто-таки как встал на ноги в полтора года, так и пошел.

«Карантин» Олега Макоши – пастораль в двух частях о масочном государственном режиме, когда раскрываются личины, презирающие свободу мысли, превращающие людей в подопытных мышат. Вот на площадке лестничной клетки из лифта выходит женщина, ее видит в щель приоткрытой двери активист Селёдкин, быстро выбегает и окликает ее, мадам Бирюзовую, вопросом, почему, мол, она без маски, да и муж ее тоже. Женщина тут же извлекает из кармана куртки маску, надевает и оправдывается, что сняла ее только в подъезде. Селёдкин читает ей мораль о том, что люди совершенно не выполняют предписанных надзорорганами норм, не соблюдают социальной дистанции, не носят масок, не протирают ручек подъездных дверей, не чувствуют ответственности друг перед другом и перед руководством страны. Тут и у Платонова уши бы завяли, и рыцарь революции Копёнкин показался бы бледной тенью перед маразмом постреволюционного единодушия.

А вот маленькая повесть для семейного чтения «Выдох» про все еще совестливую интеллигенцию, про коммерческие сайты знакомств, про позднее одиночество, про странные сближения и не менее странные исчезновения, двух кошек и одну летающую тарелку, плюс сплошные недосказанности и туманные намеки. В общем, Олег Макоша знает, о чем речь, хотя и не всегда. Тихий, бородатый Казимир Ромуальдович Никитин, чуть-чуть шепелявый, немного брызгающий слюной при разговоре, играл рассеянного профессора. Не то чтобы он совсем не был рассеян, но свой легкий и милый случай доигрывал до рассеянности средней тяжести и заметной окружающим. Казимир думал что женщины, которых на сайте называли независимо от возраста жеманным словом «девушки», особенно в применении его к семидесятилетним усатым пиковым дамам, делились на несколько основных категорий, коим предшествовали резюме. Категория «Женщина, знающая себе цену». «Я с безразличием слушала тебя... И от речей твоих почти зевала... Мой мальчик! Там, где ты учился ездить по ушам... Я много лет уже преподавала... Ненавижу обман! Не люблю разочаровывать людей, поэтому предпочитаю общаться с теми, кто уже знает, что я с вредным и капризным характером». Или категория «Женщина, знающая цену предыдущим двум женщинам». «Девяносто пять процентов женщин ищут какого-то такого мужчину! Причем по приметам это один и тот же мужчина. Страшно порядочный, адски непьющий, добрый, материально и жильем обеспеченный, с маниакальной любовью к чужим детям и разведенным женщинам, и, несмотря на все эти достоинства, он почему-то все еще холостой! Никто никогда его не видел, но все убеждены, что он где-то есть... Ну, вдруг он все же существует... Дайте, пожалуйста, посмотреть!»

В повести «Лето несчастных» у Макоши действует некая Мантуся – страстная любительница собак. То есть и дня без них прожить не может. Где бы ни увидела – тут же начинает сюсюкать и восторгаться, невзирая на препятствия в лице хозяев. Например, те стоят обалдевшие и растерянно лепечут: да как же? Да что ж такое? Да мы ж купили собачку для защиты и охраны частно и честно нажитого имущества. А не для слюнявых поцелуйчиков с незнакомыми тетями на улице… Но куда там. Лобызаниям, к взаимной радости волкодава и Мантуси, нет конца.

Типичная картина прогулки выглядит так. Прекрасный летний солнечный полдень. Герои идут в синих штанах, едят мороженое в шоколаде на палочке, купленное в ближайшем магазине. И вдруг! Навстречу! Не может быть! Вышагивает огромный маламут, ведет очкастую хозяйку на поводке. Мантуся их видит, бросает мороженое в урну, телефон в руку другу (иногда наоборот), кидается к маламуту и начинает с ним страстно обниматься. Маламут – в экстазе, хозяйка – в шоке, герой – привык.

Их двор вообще имел склонность к птичьим полетам – многие старшие товарищи их старших сестер держали на крышах сараев голубятни из досок и сетки инженера Рабица. Но герой с Васей в неистовом поиске – шли дальше. Они стали изготовлять дома улучшенной планировки для зябликов и трясогузок. Вася на этом настаивал – на зябликах и трясогузках. Тут смысл был именно в высоком предназначении. Ведь все знают, держать собственных голубей – это не только хобби, но и изрядный эгоизм с выгодой, а строить жилье для ничейных птиц – бесшабашность и самоотдача.

Мужчины и юноши их родного города из-за этих голубей готовы были друг другу головы поотрывать. А из-за трясогузок – нет. То есть увлечение ничейными птицами гуманнее и бескорыстнее, объяснял Вася.

За коричневую палку-подпиралку и шпагат им с Васей досталось так, что не хотелось вспоминать. И друзья переключились на бездомных собак. Устроили им пионерский лагерь Артек перед домом в палисаднике. За деревянным забором, если смотреть с улицы, и перед ним, если из окна кухни. Друзьям вообще хотелось спасти всех на свете. Не всегда получалось, но если получалось – они были счастливы.

Герой говорит Мантусе, что она его первая любовь. В ответ слышит, что дай бог не последняя. В одном месте герой размышляет о фильме «Покровские ворота», который любили с младшим братом пересматривать, и даже пушкинское стихотворение из него выучили наизусть. А Хоботов прекрасен, Савва Игнатьич – тоже, Велюров – тем паче, даже Орловичи великолепны, а вот за остальных герой умалчивает.

Или вот повесть «Главстори» – о любви и богатстве (со вставными новеллами и некоторыми полезными сведениями). Жена Вильяма Рита зовет собаку: «Мурка, дура, ты где?» А Вильям, насытившись щами и попив квасу, закуривает. Сейчас докурит и пойдет копать. Правда, болят плечи. Про золотой отблеск он уже забыл. Мысли кентавров прямы и скоротечны. Пока идет к грядке, вспоминает о блеске, разворачивается, подходит к кусту, шарит и поднимает ключ. Трет ключ пальцами, плюет на него, трет о брючину дачных старых штанов. Примеряет на шею, цепочка – мала. Надевает на запястье, снимает. Сует в карман, вынимает, засовывает снова. Разволновался что-то. Возвращается к грядке, поднимает лопату, втыкает в землю. Копает. Во всем облике Вилли, в лице и даже в пояснице, видно радостное нетерпение. Копает, как бульдозер, подпрыгивая на штыке лопаты от переполнивших чувств… В это время Рита из «Главстори» Макоши от прелюдии переходит сразу к крещендо…

Многие путают работу с творчеством, поскольку считают, что на работе они творят, то есть творчески подходят к делу, но вот наступает час икс, выход на пенсию, работу сменил отдых, а творчества нет… ведь творчество истинное не оплачивается (не денег для), и на «него» не надо ездить каждый день на метро, творчество с тобой (я говорю о литературе), в тебе и под рукой, если его нет и увлечений тоже, настроение постепенно начинает портиться, накатывают обиды, воспоминания о работе, на которой и без тебя дела обстоят хорошо, что делать со временем – непонятно, хорошо тем, кто с книгой не расстается, но не все же время заниматься бытом, некоторые спохватываются, вспоминая, что когда-то мечтали о том, чтобы записать какие-то события, садятся, день прошел, а лист бумаги по-прежнему чист, нужно научиться писать слова, ведь превратить устную речь в письменную непросто, так начинается творческий процесс у тех, кто настойчиво пытается учиться.

Ушла почва из-под ног, люди стали искать новые основания просто для того, чтобы от тоски смертной не помереть, уже не в социальных преобразованиях, а в иных каких-то вещах. Кто-то пошел искать национальное самосознание. Это и раньше было, но теперь это направление привлекло множество сторонников.

Олег Макоша пишет о том, что от всех вариантов существования, которые предлагает государство, как и от самого государства, нужно держаться подальше, бежать, чтобы не быть захваченным в плен государством.

Писательство – дело дотошное. И мне кажется, что Олег Макоша с детства постоянно пополнял свой сосуд тем, что создавали веками до него, и сам работал каждый день, ведь творчество предполагает постоянную самоотдачу. Наградой же ему был упоительный творческий процесс, когда Макоша выносил из души на чистый лист пространства все то, чего не существовало до него, используя простейший материал – алфавит, из которого создано все на свете, но Макоша дотошно искал свои новые комбинации из букв и слов, чтобы создать свой удивительный неповторимый мир.

Олег Макоша насмешливо и иногда грубо прерывал тех, кто пытался злоупотреблять высокой риторикой. Он ни с теми и ни с другими – ни с государственниками, ни с диссидентами, его герои существуют наособицу во всем, ему плевать на то, что кто-то мог его осуждать за «плохой вкус» и «несоответствие стандартам». Но и в этом тоже не было демонстративности. Герои автора никому ничего не пытаются показать, они просто так живут.