В газовой камере

Ирен Немировски не была обделена славой при жизни.  Фото 1917 года из книги Оливье Корпе «Ирен Немировски: Судьба в картинках». 2010

Нельзя сказать, что она была обделена писательской славой при жизни. Успела выпустить 14 романов, 50 рассказов и биографию Чехова, которая до сих считается одной из лучших, написанных по-французски. Первый же свой роман «Давид Гольдер», изданный, когда автору было 26 лет, эта дочь и жена банкира посвятила еврейскому банкиру, грубому и жадному финансовому спекулянту, с типичной и даже окарикатуренной еврейской внешностью – толстому, маленькому, рыжему, крючконосому, с руками убийцы (!). Однако, пережив сердечный приступ, этот кровосос мысленно прокручивает свою жизнь назад и с ужасом обнаруживает, что нажитое богатство не принесло ему счастья и даже жена и дочь относятся к нему корыстно – как к денежному мешку. Роман был в свое время популярен, а впоследствии даже экранизирован (режиссер Жюльен Дювивье). Ирен Немировски принимают в элитный писательский клуб, она становится католичкой и подает на французское гражданство, в котором ей отказывают. Несмотря на писательскую известность, вписанность во французскую культуру, многоязычие, космополитизм и отмежевание от еврейства, ей так до конца и суждено остаться «адоптé», что сыграет роковую роль в ее и ее мужа судьбе.

Изданный в 1929 году, этот роман вызвал не только одобрительные отзывы, но и упреки – представьте себе! – в антисемитизме. Аналогичные тем, которые были предъявлены Филипу Роту, когда он – тоже в 26-летнем возрасте – выпустил свой дебютный сборник «Прощай, Колумб», да простит меня читатель за этот анахронизм. С тех пор Филип Рот и ходил в self-hated Jews, евреях-самоненавистниках. Хотя полагаю, то, что принимают за антисемитизм, входило как составляющая в его мизантропию.

Была ли еврейкой-самоненавистницей Ирен Немировски, первый роман которой был объявлен антисемитским шедевром? Сама она всячески отрицала эти обвинения как абсурд, ссылаясь на собственное еврейство, а когда интервьюер напомнил, что ее еврейские гротескные образы используются антисемитской пропагандой, огрызнулась: «Я написала их такими, какими видела». И отметила три черты, которые, на ее взгляд, являются определяющими для народа, к которому она принадлежит фактом своего рождения: любовь к деньгам, непомерная гордость и страх смерти.

Объясняя или отрицая ее антисемитизм, биографы, пользуются психоаналитическими схемами, ссылаются на очень сложные, тяжелые, конфликтные отношения Ирен с самоуправной, авторитарной, деспотической матерью. У Ирен Немировски есть даже рассказ «Бал», безусловно, автобиографический – о ненависти юной героини к матери, которая не пускает ее на бал, и о ее жестокой детской мести. Пустая, суетная, мишурная, изменяющая мужу направо и налево, Анна Немировски воспринимала Ирен «альбатросом», или, как у нас говорят, белой вороной: «Она в семье своей родной казалась девочкой чужой». К тому же растущая дочка мешала любовным приключениям матери и выдавала ее реальный возраст. Из книги Оливье Филиппоннанта и Патрика Льенхарда об Ирен Немировски очевидно, что Ирен была нежеланным и нелюбимым ребенком, а выросла полной противоположностью Анне: любящая мать и жена – если она изменяла мужу, то только с литературой, которой была беззаветно предана.

То, кем была Анна Немировски, мать Ирен, можно судить и по воспоминаниям ее внучек Дениз и Элизабет. Их самих спасло чудо – немецкий офицер, которому они напомнили его собственных детей, и местный французский жандарм пожалели убегавших девочек и не выстрелили им в спину. Анна Немировски тоже выжила, но когда после войны девочки явились к ней домой, она даже не открыла дверь, а только кричала: «Вы – сироты, вот и отправляйтесь в детский дом!»

В 1935 году, спустя два года после прихода Гитлера к власти, когда политический климат в Европе стал катастрофически меняться, Ирен Немировски уже сожалела о том, что окарикатурила героя своего первого романа: «Сейчас бы я написала его намного мягче, совсем по-другому. Но переделывать роман было бы неверно – это слабость, недостойная настоящего писателя».

Новые биографы Ирен Немировски подняли множество архивного материала и тесно сотрудничали с ее дочерью Дениз Эпштейн – в отличие от Джонатана Вейсса, чья биография Ирен Немировски вышла на пять лет раньше (одновременно с американским переизданием «Давида Гольдера») и на которую обычно ссылаются те, кто обвиняет писательницу в антисемитизме. Оливье Филиппоннант и Патрик Льенхард пытались заинтересовать своим проектом издательства, но безуспешно: кому нужна еще одна биография забытой писательницы? Однако тут – гром среди ясного неба! – из-под глыб Холокоста появилась post mortem «Французская сюита», и новая биография бестселлерного автора стала не просто востребована, но актуальна и злободневна. Тем более авторам удалось раздобыть ценнейшие архивные материалы при тесном сотрудничестве с дочерью Ирен Немировски – отчасти благодаря тому, что Дениз Эпштейн пришлось по душе, как в предыдущей книге этих авторов об основателе французской газеты L’Observateur Рожере Стефане биографы отнеслись к его еврейству. Понятно, что Дениз хотелось очистить свою мать, жертву Холокоста, от обвинений в антисемитизме. Новые биографы старались как могли, а один из них в интервью обвинил критиков в близоруком чтении того же «Давида Гольдера» – что они не учитывают описанного в романе социального milieu: «Если бы «Давид Гольдер» был написан в 2009 году дочерью Бернарда Мэдоффа, кто посмел бы обвинить ее в антисемитизме?»

Боюсь, нашлись бы.

Вообще-то многописучая Ирен Немировски – отмечаю это безоценочно – редко касалась в своих произведениях еврейской темы, хотя полтора года назад ей была посвящена провокационная выставка Woman of Letters в нью-йоркском Еврейском музее, тут же вызвавшая острую полемику: еврейка по происхождению, антисемитка по взглядам. Из песни слова не выбросишь. Она не только всячески открещивалась от своего еврейства, но даже друзей выбирала из ультраправых, для которых антисемитизм был кормовой базой – как здесь у нас говорят, the bread and butter. Убежав от немцев в маленький городок Исси-Левэк в Бургундии, в ту часть Франции, которая находилась в юрисдикции Виши, она вынуждена была носить желтую звезду, о чем нет даже намека во «Французской сюите», будто Ирен Немировски не подозревала об идефикс наци, зато там сочувственно описан немецкий солдат.

Ни она, ни Михаил Эпштейн, богатые, успешные, ассимилированные евреи, никогда не ассоциировали себя с бедными евреями из Восточной Европы. В письме маршалу Петену, лидеру пронацистского Виши, Ирен Немировски подчеркивала разницу «между нежелательными и почетными иностранцами», относя к последним себя и свою семью. Хоть она крайне редко после своего первого романа «Давид Гольдер» выводила в своей прозе евреев, но если это случалось, то без всякого снисхождения. Или о евреях, как о мертвых – хорошо или ничего?

В вышедшей в Америке книге ее рассказов есть один под названием «Братство» («Fraternité» в оригинале) – о встрече на железнодорожной станции двух Рабиновичей, возможно, даже дальних родственников в глубине столетий (упоминается Одесса, где, кстати, познакомились родители Ирен). Однако между этими Рабиновичами пропасть: один француз во втором поколении и известный парижский журналист, другой жуликоватый местечковый еврей. «Что общего между нами? – с ужасом думает Кристиан Рабинович. – Одна и та же плоть и кровь?» Этот рассказ был написан в 1936 году и отвергнут издателем.

Ирен арестовали первой, и Михаил Эпштейн, который часто играл на бильярде с немецкими офицерами, написал германскому послу во Франции, что, несмотря на еврейское происхождение, его жена никогда не испытывала симпатии ни к иудаизму, ни к большевикам.

Что было правдой. Вот только не знаю, чем объяснить ее переход в 1935 году в католицизм. Инстинктом самосохранения: фашизм наступал на Европу и евреи были его главной мишенью? Или неистребимым желанием вырвать с корнем свое еврейство и быть как все?

Даже во «Французской сюите», которая была задумана как монументальная фреска, евреям места не нашлось. Можно ли упрекать автора в этом? Фраза о ее еврейском самоненавистничестве из предисловия Рут Франклин к французскому изданию ее посмертного романа была выброшена как политически некорректная из английского перевода – это цензурное вмешательство привело к новому международному скандалу вокруг Ирен Немировски. Однако поверх скандалов остались ее книги, главная из которых, конечно, «Французская сюита». Сошлюсь на нью-йоркского рецензента Елену Клепикову:

«В этой книге – одновременность свидетельства очевидца и художественного произведения, документа и романа. В этих непосредственных синхронных описаниях событий, свидетелем которых автор является, есть эпический размах. Немировски достигла остранения от факта, который произошел только-только, день, неделю, самое большее – месяц назад. Она первой написала прозу о Второй мировой войне. И теперь все могут прочесть этот замечательный, гуманный и проницательный – пусть и неоконченный – роман, который произвела эта трагическая эпоха».

Ирен Немировски была арестована французской полицией как «лицо еврейского происхождения без гражданства» и депортирована в Освенцим. Там она больше не была ни писателем, ни дочерью, ни матерью, ни женой, ни русской, ни француженкой, ни католичкой, ни антисемиткой. Ирина Львовна Немировская была умерщвлена в газовой камере как еврейка.

Нью-Йорк