Алла Хемлин
На таких ногах, а все равно споткнулся. Рисунок Олега Эстиса
Не знаю, с чего и начать… Надо же такое, Господи…
Я – Васильев Василий Семенович, 1893 года рождения, русский, член ВКП (б) с 1918 года, потомственный трудящийся.
Отец мой был сапожник, работал у себя на дому, а также в будке возле мебельной фабрики Шмита на Пресне. Знали его там как хорошего человека и мастера первой руки. Отец тачал сапоги, а мог изготовить и женские ботинки на каблучке. Шевро у моего отца бывало редко, зато то, что бывало, носилось на крепкую совесть. Между прочим сказать, отец больше всего чинил обувку, потому что фабричные были в пролетарской массе небалованные.
В будку отец выбился тяжелым трудом «холодного» сапожника. Ходил по улицам туда-сюда с кожаной сумкой через плечо, в сумке – какой-никакой инструмент и гвозди. А на другом плече у отца висел мешок с кожевенным товаром для починки. В этот же мешок шла старая обувь, которую отец скупал за полкопейки. А скупал, чтоб починить и продать по случаю за две копейки.
В нашей семье было трое детей – я старший, сестра Наталья на два года младше, брат Алексей на три года младше сестры Натальи. Жили мы, понятно, небогато.
Мой отец отдал меня как старшего сына и надежду семьи во второклассную школу.
Во второклассной школе полагалось учиться четыре года, что я и делал до того хорошо, что получил похвальную стипендию в пять рублей.
Учили нас чтению, письму, арифметике, молитвам и церковному пению. Дьячок из церкви Святого Праведного Филарета Милостивого сказал, что голос у меня редкостный, и чтоб я ходил к нему учиться, как следует для службы. Дьячок меня выучил, и пел я в церкви до 10 лет. Пел так, что сходились слушать. Дааа… Чего уж там, Господи… Потом я сильно заболел горлом и голос у меня стал совсем никуда.
Мать моя хотела, чтоб я пошел дальше сапожника. Я был сам по себе ловкий и глазастый, и к 10 годам уже много чего подхватил возле отца по его сапожному делу. Раз отец сказал матери, что, может, пускай и я тоже буду сапожник, только модельщик. Я услышал это и обрадовался, потому что меня с малолетства сильно тянуло к красоте. Я любил смотреть в церкви на ладан, как он завивается, на птиц, как они летают и как у них перо блестит на разные цвета; как ноги у лошадей идут и ни за что не сбиваются...
Мать в ответ на слова отца возьми и заплачь горючими слезьми. Отец тогда и наказал мне ни за что из его сапожного скарба не браться. Я и не брался больше ни за что.
У моего отца был старший брат Павел Никитич Васильев. По своим годам он захватил Русско-турецкую войну. И попал мой дядя Павел на войне в кровавый бой на Шипке. От той кампании у дяди Павла осталась покалеченная нога и медалька.
К своей почти что старости дядя Павел пошел служить в гардеробе одного заведения. Тоже в Москве, только на Кузнецком мосту, как улица начинается, направо посмотри – и будет: «Салон для господ парикмахера Жюля Бурдона». Про «будет» – это я для понятности сказал. Нету уже давно там салона с господами! У нас, в нашей советской стране, ничего такого уже давно нету – и слава тебе, Господи!
Как-то по случаю мать с отцом послали меня передать дяде Павлу гостинец в виде пирога с курятиной.
Подошел я к месту на 20 шагов и весь замер – такой дух на меня сошел! Лучше ладана, прости, Господи!.. Если сказать по-теперешнему – такой дух, вроде я попал в коммунизм. В носу у меня сладко защекотало и ударило в самое нутро головы. И пошла моя голова кругами, кругами… Дааа... Не знал я тогда, мальчишка, сапожников сын, как пахнет одеколон с пудрой...
Зашел я через черный ход и спрашиваю у человека, где мне увидеть Павла Петровича Васильева. Сам спрашиваю, а сам дышу расчудесностью и думаю, как бы отсюда не уходить ни домой и никуда на свете.
Отвел меня человек к дяде Павлу. Дядя гостинец у меня принял и пошел я домой. Шел я и нюхал. Конечно, скоро мне нюхать стало тошно, и я решил просить отца отдать меня в заведение хоть кем.
Пришел я домой, сел рядом с отцом и начал просить.
Отец глаза от колодки поднял, посмотрел на меня и сказал, что ладно, что, может, дядя Павел похлопочет.
Взяли меня в заведение Бурдона на черную работу.
У Бурдона господ и мыли, и стригли, и брили, и мозольный оператор был тоже, и одежку чистили-гладили...
Допустим, являлся в заведение какой-нибудь пошорканный господин после «Яра». Волосенки веником, бороденка на сторону, одежка мятая – на ней, считай, цыганский хор ночь ночевал и переночевывал…
А господину к жене-барыне на глаза надо показаться молодцом. Мол, заседал до утра в комитете по электричеству или там по гужевому транспорту; мол, спасибо Бурдону, на свет народил!
И еще как нарождали на свет всю эту буржуазную сволочь! Из черт-те кого красавца нарождали! Тьфу, Господи!
Сколько же я там всего перетаскал-перескреб… Все равно бегом туда бежал, только бы поскорей мне в голову ударило.
Скоро меня приметил Борис Игнатьич, который был на подхвате у Владимира Петровича. А к Владимиру Петровичу господа на цыпочках подходили – до того Владимир Петрович был знатный мастер по бородам. Хочешь – сделает буланже, хочешь – ласточкин хвост, а хочешь – обреет и примочку наложит.
Владимир Петрович примочки с притирками и намазками делал своими руками – и с лавандовым маслом, и с медом, и со сливками, и еще с тем, и еще с этим. Делал-то Владимир Петрович делал, а доделывать доверял Борису Игнатьичу. А Борис Игнатьич – в притирку капнет от себя чистого березового дегтя с одеколоном «Корилопсис»; а в намазку – к кашистой травке доложит полграмма толченого в порох турецкого табаку «Пашá»… Почему? Зачем? Борис Игнатьич и сам толком не знал, а выходило на ять.
Про то, что Борис Игнатьич сам толком не знал, до меня дошло, когда я стал к нему на подхват.
Борис Игнатьич уже тогда был в годах. Он, между прочим сказать, учился еще у цирюльников, которые ходили по улицам со своим стулом и со своим инструментом на разные человеческие случаи. Начал Борис Игнатьич на улице, потом служил при бане, потом начал ходить «по приглашениям» по домам, потом оказался у Бурдона.
От Бориса Игнатьича осталось у меня вроде присказки для спорости в работе: «Бреем, стрижем бобриком-ежом, лечим паршивых, из лысых делаем плешивых, кудри завиваем, гофре направляем, локоны начесываем, на пробор причесываем, парик промоем, кровь откроем, мозоль подрежем, косу купим и срежем, мушки клеим, стрижем да бреем, банки, пиявки, набор грудной степной травки».
А на подхват меня поставили в 15 лет, потому что увидели мою большую охоту. И руки у меня стояли к этому делу будь здоров!
Скоро меня начали допускать к господам не первого разбора – кого постричь, кому бороду подправить. Между прочим сказать, хвалили меня господа сильно! И Борис Игнатьич, и Владимир Петрович тоже хвалили.
Когда наши взяли власть, мне уже стукнуло 24 года.
Дааа... Между прочим сказать, у нас в заведении давно дела шли плохо. Туда глянешь – война и нехватки, сюда глянешь – господам особо не до лаванды.
Так когда наши взяли власть, Бурдон посмотрел-посмотрел и сбежал. Потом Владимир Петрович сбежал за Бурдоном. Потом Борис Игнатьич помер от сердца. Потом что делать… Разошлись люди кто куда, а раньше повынесли из заведения до последнего полотенчика. И мне говорили, мол, давай бери… Я посмотрел – брать уже нечего. Искал раскладку Владимира Петровича с инструментом. Не нашел, чуть не заплакал.
Заколотили мы двери – и на том вроде все.
А через неделю до того мне стало тошно, до того нудно, что бегом побежал на старое место. Доски с дверей оторвал, ступил вперед и отпустило меня. Начал я каждый день приходить. Хожу из угла в угол, не приседаю. Вот до чего.
Ходил я недели две, до конца марта месяца. Как-то вижу в окно – идут ко мне двое в кожанках, один в пальто с портфелем.
Ну явились. С портфелем сказал, что из комиссии по реквизиции буржуазной собственности на пользу революции.
А я, между прочим сказать, революцию сразу полюбил. Ночами не спал, думал про революцию, а когда засыпал, мне дяди Павла покалеченная нога являлась и говорила, мол, давай, Василий, иди в будущий революционный день своей молодой ногой!
Дааа… С портфелем звался товарищ Файман, уполномоченный. Товарищ Файман и говорил, и бумажку показывал, а двое в кожанках молчали и смотрели по углам.
Товарищ Файман, когда узнал, что я не сторож, а бывший работник, спросил или я могу прямо сию секунду подправить товарищу Файману бороду. Между прочим сказать, у товарища Файмана была не борода, а кривобокая бородка. Усы у товарища Файмана тоже были не годись. Волос у товарища Файмана был еврейский, крученый – и на голове, и в бороде, вокруг такого волоса набегаешься ровнять. Я честно сказал товарищу Файману про его положение и предупредил, что инструмента у меня нету.
Товарищ Файман прямо загорелся.
– Пойдем, – говорит, – у меня в Кремле все найдется! Еще и других товарищей подправишь!
Я подумал, что товарищ Файман про Кремль пошутил. Нет.
К тому времени наше правительство переехало в Москву из Питера, и товарищ Ленин с близкими по революции товарищами поселился в Кремле. Товарищ Файман помогал красному коменданту Кремля товарищу Малькову устраивать в Кремле наших вождей по-человечески. Ясное дело, что и другим товарищам, хоть и не вождям, тоже требовалось человеческое. Потому товарищ Файман и ходил, и смотрел, куда бы кого поселить или куда бы кого посадить трудиться.
Дааа… Пришли мы в Кремль. Господи, у меня сразу все ноги подкосились. Я за рукав товарища Файмана схватил и не отпускаю. Это же Кремль, тут цари над народами издевались, а тут я – Василий Васильев.
Привел меня товарищ Файман в свой кабинет. Комната большая, стол дубовый с ящичками, на столе бумаги навалены, возле стола кресло с шелковой обивкой в красную с золотой полосочку, видно, сидеть мягонько. Окно под потолок, на подоконнике газеты и книги. По бокам окна – по два стула, обивка на них, как на кресле. В одном углу – круглый столик, стакан в подстаканнике, графин с водой. В другом углу – трельяж в дубовой резной раме. Я трельяж увидел, у меня руки сами запросились стричь-брить. Кинулся, схватил стул, поставил к трельяжу и начал примеряться – вроде товарища Файмана стригу и все, что требуется.
Товарищ Файман заметил такое мое настроение и говорит:
– Молодец! Я сейчас распоряжусь, а ты подожди, газету почитай.
Вернулся товарищ Файман не скоро, в руках – коробка.
Поставил на стол и сказал:
– Ну, товарищ Василий, смотри!
В коробке навалом расчески, гребешки, щетки, щипцы завивочные разные, ножнички и щипчики для ногтей, бритвы, бритовки, помазки, ножницы для обихода, ножички для всяких мелких надобностей. Черт-те что, а инструмента настоящего нету!
Товарищ Файман, видя мое расстройство, сказал:
– С настоящим инструментом, товарищ Василий, всякий сможет. Справляйся, чем есть!
А сам полотенце себе на плечи накидывает, садится и глаза закрывает.
Взял я кое-как подходящие ножницы и начал.
Ох, намучился! Зато не зря, и Владимир бы Петрович лучше не сделал.
Товарищ Файман был довольный. Сказал, что хорошо бы мне устроиться на службу в хозчасть Кремля по своей профессии и наводить порядок среди товарищей, которым в такое время некогда прохлаждаться.
Между прочим сказать, пошел я на Сухаревку искать инструмент. Думаю, хоть в разброс, а соберу раскладочку да еще по мелочи все, что положено. 10 дней ходил, нашел-таки! Товарищ Файман проявил понимание, выделил деньги и на обмен то-сё.
И стал я работать среди товарищей. Работал я от всей души и даже больше. Годы были тяжелые, случалось, придет товарищ, сядет в кресло, а сам заснет от усталости.
Так и шло времечко, год за годком, волосинка за волосинкой.
Помню, 30 апреля 1936 года товарищ Файман попросил меня пойти к одному товарищу на квартиру.
Товарищ оказался Павлов Сергей Иванович, старый большевик, который страдал сахарной болезнью и слабыми ногами. У товарища Павлова волос был тонкий, редкий посеченный, цветом седой с пегим. У товарища Павлова имелась лысина, которая зачесывалась слева направо, волос длинный, поповский. Также у товарища Павлова имелась седая редкая борода вроде староверской.
Я ударно взялся за работу, чтобы заслуженный товарищ пришел к празднику 1 Мая в нужном виде.
Когда я уже заканчивал, в комнату явилась женщина, которая помогала товарищу Павлову в доме, и подсказала товарищу Павлову, что сейчас должен прибыть товарищ Бухарин.
Я тогда подумал про товарища Бухарина, что увижу его своими глазами.
По своей должности в Кремле я не работал с вождями, но кое-кого видел, а товарища Ленина видел четыре раза, и все разы близко. Волос у товарища Ленина был тонкий, редкий, с рыжинкой, бородка вроде буланже, а не буланже, лысина большая, в веснушках.
Я у товарища Файмана узнал по секрету, что с товарищем Лениным работает Юзеф Злочевский. Злочевского еще до революции вся Москва знала. Злочевский хоть и мастер был, а твердость из руки уже пропала.
Между прочим сказать, Злочевский товарища Ленина и на вечность снарядил. Я ходил прощаться с товарищем Лениным и заметил, что Злочевский сплоховал.
Дааа… Я про товарища Бухарина…
Товарищ Павлов обратился к товарищу Файману с пояснением, что товарищ Бухарин – близкий знакомый товарища Павлова и что он придет поздравить с 1 Мая, так как завтра с самого утра будет занят на трибуне и прочее.
А через минуту вбегает в комнату товарищ Бухарин! Вбежал и стал. Не ожидал товарищ Бухарин увидеть картину моей работы с товарищем Павловым.
Товарищ Павлов смеется:
– Бухарушка, дорогой, не пугайся! Товарищ Василий добрый, режет совсем не больно! И тебе больно не будет!
Товарищ Бухарин тоже смеется:
– Удачно я пришел! Мне бы перед Первомаем тоже славно было бы…
Товарищ Павлов говорит:
– Товарищ Василий! Поможете товарищу Бухарину?
Постриг я и товарища Бухарина, бородку с усами подправил.
Товарищу Бухарину моя работа понравилась. Особо товарищу Бухарину понравилось, что я все прыщики на горле товарища Бухарина обошел и ни один не потревожил. Услышал я такие слова и по-товарищески посоветовал товарищу Бухарину средство, чтоб убавить прыщики. Прыщики у товарища Бухарина получались не от болезни, а от нежности кожи под бородкой и по краям тоже. Между прочим сказать, это средство я узнал от Бориса Игнатьича.
……………………..
…………………….
Отче наш, прости меня, что я тебе все это докладываю, вроде на уроке Закона Божиего! Отче наш, я Тебе почему докладываю на самые небеса? А потому, что Ты сам, своими руками бреешь, стрижешь бобриком-ежом, лечишь паршивых, из лысых делаешь плешивых, кудри завиваешь, гофре направляешь, локоны начесываешь, на пробор причесываешь, парик промываешь, кровь открываешь, мозоль подрезаешь, косу покупаешь и срезаешь, мушки клеишь, стрижешь да бреешь, и банки у тебя, и, пиявки, и набор грудной степной травки, и все у тебя есть, Отче наш, и все Ты можешь. Отче наш, присмотри там у Себя за прыщиками товарища Бухарина. За товарища Ленина с другими товарищами разных наций не прошу, а за товарища Бухарина прошу, хоть и получился товарищ Бухарин вражина, проклятый народами за все на свете свое предательство. Аминь.
Алла Хемлин - писатель.
комментарии(0)