Приглашение к смерти

Когда больно – это жизнь… Карл Брюллов. Летящий ангел, оплакивающий жертвы инквизиции. 1849–1850

…жесткие, цепкие, ухватистые руки сбросили его с высокой лестницы в окутанное мраком подземелье, и при падении он расшиб себе лоб, сломал ребро и вывихнул ногу. Адский приступ боли пронзил все его телесное существо, из груди вырвался крик, полный безнадежности и отчаяния, но кто-то затолкал в его горло кляп, и он забился в нервной судороге, катаясь по ледяному земельному полу. Когда он пришел в себя и глаза немного привыкли к темноте, то увидел три фигуры в просторных, до пят, мышиного цвета одеждах и балдахинах, скрывавших их лица. Один разжег в очаге огонь, расшевелил кочергой угли и уселся на рядом стоящую дубовую скамью. Огонь озарил помещение, и в призрачном колеблющемся мареве он разглядел, как двое других начали колдовать с какими-то предметами на вбитом в пол железном столе... Присмотревшись, он понял, что это орудия пыток, и дрожь прошла по всему его телу…

…он был катаром и потому считал вещественный мир и тело человеческое порождением дьявола, злого Бога, творца и Князя тьмы. Лишь невидимое и вечное было делом рук Бога доброго. Он презирал Римскую церковь, ее догматы, обряды и казуистику. Никакие церковные таинства не считал он священными. Тело Христово в святом причастии было для него простым хлебом, крещение – бесцельным. Он учил народ, что воплощение Иисуса Христа было лишь видимостью, что он не унизил себя до рождения от смертной женщины. Крест в его понимании не заслуживал почитания. Потому что нельзя почитать символ страданий Господа. Он отрицал воскрешение мертвых, но верил в переселение душ. Брак между мужчиной и женщиной не признавал божеским учреждением. Никогда не давал клятв. Владение каким-либо имуществом считал грехом. Признавал духовное совершенство и нищенство, что было доступным лишь немногими катарам, и потому сам считался совершенным. Четыре раза в год он постился в течение 40 дней, каждую неделю в году три раза ел только хлеб, запивая его чистой ключевой водой. Ходил в простой одежде черного цвета с холщовой сумкой через плечо, в которой было только Евангелие.

Инквизиторы взяли его по доносу в Тулузе поздно ночью и бросили в это мрачное подземелье…

… с того момента, как фигуры исчезли, он не знал, сколько прошло времени в этой сырой, с влажными стенами и кишащей мышами, темнице. Перед тем как уйти, его заковали в кандалы. Он впал в забытье, а когда очнулся, увидел перед собой кусок заплесневелого хлеба и кружку с водой. С жадностью он накинулся на нехитрую снедь, припал иссохшимися губами к кружке, а затем опять впал в странное состояние между сном и явью. Он знал, что в дальнейшем его ожидают допрос и пытки. Он знал, что человек всегда живет в предлагаемых ему обстоятельствах. Обстоятельства могут быть ему не по нраву. В этом случае есть два пути. Первый – приложить усилия, чтобы изменить эти обстоятельства. Второй – примириться с ними. Но в жизни может возникнуть ситуация, когда изменить ничего нельзя и примириться ни с чем невозможно. Тогда это – ловушка. Тупик, из которого нет выхода. Вернее, выход есть, и зовется он «смерть». Сейчас он попал в такую ловушку и утешал себя тем, что рано или поздно для угнетателей и угнетенных, для всех на земле жизнь кончается одним и тем же. Однажды, когда время для него уже перестало существовать, потому что он не знал, когда наступает утро, день или ночь, а пространство сузилось до точки, откуда-то сверху спустились три фигуры и приступили к привычному делу. Но допрос ничего не дал, он не признал себя виновным, и тогда его палачи приступили к пыткам. Старший произнес, как и полагалось по закону, beningne monitus, paterne adhortatus (краткое увещевание и отеческое побуждение). Когда и это не помогло, ему пригрозили муками ада. Мук ада он не боялся. Тогда взялись за пытки. С печалью в глазах его раздели донага и, чтобы потрясти воображение, разложили перед ним орудия пыток. Он не пошелохнулся. Тогда двое помощников освободили его от кандалов, туго перетянули руки веревками и один конец пропустили через специальный блок. В таком положении ему еще раз предложили повиниться. Он прикрыл глаза. Тогда его исхудавшее тело вздернули вверх и мгновенно опустили, не давая ступням коснуться пола. Стремительное падение мгновенно прекратилось, он почувствовал, как все члены его вытянулись, а веревки врезались в руки. Адский приступ боли пронзил все его существо. Но и во время этих невыносимых мучений он не взмолился о пощаде. Разъяренные палачи пытку приостановили, давая ему время прийти в себя, а затем перешли к другой. Его положили на утыканный гвоздями стол в форме корыта, накрыли рот и нос мокрой тряпкой и начали медленно лить на нее воду. Непрерывная струя не давала дышать, он стал захлебываться, появилась кровь. Но и эта пытка не принесла желаемого результата. Полумертвого, его стащили со стола, затем заковали ноги в колодки, смазали подошвы маслом и поднесли к ним огонь. От жара начала трескаться кожа, обнажились обугленные кости, он успел подумать, что умирает, и лишился сознания…

Очнувшись, он обнаружил себя лежащим на грязной соломенной подстилке. Рядом находились кусок заплесневелого хлеба и кружка с водой. Вокруг шуршали мыши и летали насекомые. Есть он не мог, только потрескавшимися губами припал к воде. Смерть, подумал он, это, когда не больно, когда больно – это жизнь…

… за то время, что он провел в подземелье, он ослаб и превратился в скелет, обтянутый кожей. Пытки были настолько ужасны и жестоки, что кости выпирали в разные стороны, а душа еле-еле держалась в теле. Он знал, что его отлучат от Церкви и отпустят на свободу. Это означало отречение и отказ заботиться о его вечном спасении. Это означало не только позорную смерть на костре, но и вечные муки в аду. Но ему уже было все равно. Его физическая оболочка столь обветшала за время, проведенное в темнице, что душе было больно в ней находиться, и она стремилась на волю. Для этого надо было умереть. Но смерти он не боялся – он к ней стремился…

…еле живой, измученный пытками, изнуренный долгим сидением в каземате, он брел среди осужденных на казнь, едва передвигая ноги. После окончания чтения приговора палач помог ему взобраться на эшафот, затем крепко-накрепко привязал к столбу. Солнце вышло из-за горизонта и осветило площадь. Он прощался с этим материальным миром, с этой нелепой жизнью, твердо веруя, что после смерти его душа переселится в другое тело и ему опять придется влачить жалкое земное существование. Он оглядел площадь и увидел, как прищурился король. Великий инквизитор взмахнул рукой. Карлик-горбун, помощник палача, зажег факел и бросил его на помост. Первые языки пламени жадно лизнули его пятки, затем огонь рванулся вверх, он закричал от предсмертной физической боли, но его крик слился с криком толпы. Через полчаса все было кончено. И от узника осталась горстка пепла и несколько обугленных костей. Палач раздробил не сгоревшие целиком кости, смешал крошево с прахом и вторично предал это ужасное месиво огню…

Это случилось 15 сентября 1481 года в городе Севилье во времена самого жестокого из всех бывших до него и после Великого инквизитора Томаса Торквемады.

Сожженного катара в миру звали Раймонд де Латруа.