Территории

Расширяет зрачки простор речной поймы. Движение взгляда длится, пока не упирается в смыкание земли и неба. Подходящая обстановка для возникновения иллюзии, что в этом реально существующем месте миропорядок устойчив и гармоничен.

…В этот дачный посёлок когда-то стала превращаться деревня, в давнем прошлом состоявшая при ткацкой фабрике. От когдатошнего её существования остались развалины стен и заросшие обломки фундамента. Сам посёлок кое-где обновляется и прирастает новыми участками.

Вот такое место создала возможная там жизнь. Частью этой жизни стала более 30 лет назад женщина, медленно идущая после купания к посёлку. Женщина эта рослая, плотно сбитая, тёмные стриженые волосы острыми концами находят на щёки. Она уже открывает калитку сада и по выложенной плитками дорожке идёт к длинному дому, сложенному из потемневших от времени брёвен. Вид дома был бы более приятным, если бы не вклинившийся в фасадную стену металлический щитовой забор. Он давал понять, что жилище поделено на двух хозяев. Женщина бросила в сторону забора тревожный взгляд.

– Ирина! – раздалось за её спиной.

Обернувшись, она встрепенулась и просветлела.

– Дядя Миха! А я думала, ты уже отправился в Калининград к своему Канту.

Михаил хотя и был в летах, но осанисто крепок, округло высок, может, несколько грузен. Шевелюра жёсткая, седеющая, была необыкновенно густа.

Эти двое вошли в дом, где на кухне возилась женщина примерно одного возраста с приехавшим Михаилом, а в дальней комнате жилища раскладывала пасьянс самая старая его обитательница.

Женщину на кухне Михаил окликнул по имени Елизавета, а Ирина обняла со словом «мамулечка». Старуха за пасьянсом ничего не слышала.

…После чая на свежем воздухе в саду под навесом перешли к беспокоящему делу. Необходимо решить, как обуздать притязания соседей на часть земли, которая никакой своей долей принадлежать им не может.

– Не может! – с жаром повторила Елизавета. – И вообще, похоже, безобразие повторяется!

Какое безобразие имеет в виду Елизавета? Видимо, то, что давным-давно, ещё в прошлом веке у её прадеда, инженера исчезнувшей фабрики, в 1923-м, отобрали часть принадлежавшей ему земли и построенного им дома. Это тогда называлось уплотнением.

– Лизавета, успокойся! – призвал сестру Михаил. – Есть же официально утвержденный план участков. По нему Хвощёвы и покупали свой у прежних хозяев. Какие могут быть у них теперь претензии?

– Я же тебе говорю: они идут в суд с другим планом. В каких-то архивах его раскопали. По этому плану у них должно быть на две сотки больше. И в этом случае граница должна будет упираться в наше окно и наш чудесный клён.

– Знаешь, мама, – устало проговорила Ирина, – этот спор выеденного яйца не стоит. Вот у моих ювелиров действительно катастрофа. Отбирают помещение мастерских. Они не смогут взять у меня янтарь. А я на него кучу денег и времени потратила.

Через секунду Ирина провозгласила:

– Внимание! Бабушка идёт сюда!

Шла эта очень уже давно живущая женщина выпрямленно, с твёрдо поднятой головой. На её крупном, в продольных морщинах лице было стойкое, можно даже сказать окаменевшее спокойствие. Лишь бледно-голубые глаза с усмешливой живостью вглядывались в тех, кто был под навесом.

Отстранённое спокойствие направлявшейся к навесу самой старой обитательницы дома было, видимо, связано с тем, что она уже отпустила бразды правления этим жилищем. Впрочем, такая твёрдо шагающая, с такой сильной прямой спиной особа вряд ли могла окончательно всё выпустить из рук. А по документам она передала права собственности на дом и землю своей дочери.

Старуху звали Анна Андреевна. Корина. В девичестве Смагина. Внучка того самого Василия Смагина, который был первым владельцем и устроителем дома и земли, на которой происходит сейчас действие.

– И что этим Хвощёвым неймётся? – небрежно заметила Ирина. – Понимаю, если бы участок у них был маленький. А то ведь ещё один прикупили с другой стороны. Денег-то у них много! Похоже, собираются там строить новый дом.

– Их тоже можно понять, – величаво выговорила Анна Андреевна. – Им было бы желательно отодвинуть забор от своего окна, он ведь сейчас впритык к нему.

– А по их плану забор упрётся в наше окно! – возмущённо выговорила Ирина. – А наш клён придётся срубить! Претендовали бы они на одну сотку – куда ни шло.

– Может, с Хвощёвыми стоит поговорить? – предположил Михаил.

С ироничным отчаянием Лиза посмотрела на брата.

– А что? Можно попробовать, – несколько надувшись, не сдавался Михаил.

– У нас с ними нет никакого контакта, – мрачно отозвалась Елизавета. – Они два года назад купили участок и сразу от нас и закрылись. Что им надо от нас, так это только наша земля. Расширяться им хочется!

– Вполне в природе человека, – с отвлеченной задумчивостью проговорил Михаил. – Если вглядеться, вся история построена на борьбе за жизненное пространство. Для благополучного выживания. Так что либо включаться надо в эту борьбу, либо в какой-нибудь келье смиренно молиться об отпущении грехов.

***

Старшая дочь Хвощёвых – Ксения, девушка лет 20, счастливо брела по улице, скользя лёгким взглядом по кронам деревьев, выступавшим над заборами. Порой она приостанавливалась и, сложив большой и указательный пальцы на обеих руках в прямоугольник, наводила его на увиденный ею объект. Затем возобновляла движение пританцовывающими мелкими зигзагами. На каком-то из них она оказалась на пути велосипеда, в седле которого была Ирина.

Резко вильнув рулём, велосипед сделал резкий отворот и, потеряв равновесие, упал. Ирина оказалась на асфальте. Ирина и Ксения замерли друг против друга, с любопытством взирая одна на другую. Взгляды обеих заискрились, словно они признали нечто друг в друге.

– Давайте я доведу велосипед до вашего дома, – предложила Ксения.

Девушка привязчива, но и сама к себе невольно привязывает. Ирина согласно кивнула.

Внезапно Ксения остановилась и пристально всмотрелась в Ирину.

– У вас очень выразительный профиль. Надо сделать ваш портрет. – Ксения не сводила горящий твердый взгляд со спутницы. – Вы должны приехать в мою фотостудию. Давайте завтра!

Ирина, что-то про себя соображая, сузила глаза. А что если девица сможет снять янтарь для продажи через интернет? Когда ещё потерявшие мастерскую ювелиры будут в состоянии взять у неё камни!

Ксения согласилась тут же.

***

Сдвинув фотографии на кровати в одну кучу, Ксения вытянулась на покрывале и направила взгляд в окно в потолке. В обрамлении рамы видны только рваной пеленой подёрнутое небо и две тоненькие ветки берёзы с крутящимися крылышками листьев.

Вот такое досталось окно. У мальчишек внизу открыт полноценный вид на сад. А вот её, старшую дочь запихнули в наспех надстроенную мансарду. «Временно», – сказали. Пока не построят новый дом.

И что там, в новом доме ей выделят? Как пить дать, то, что остальным не подойдёт. Иногда даже кажется, что ей не будет никакого там места. Зато мальчишкам дадут каждому по комнате. Ну как же! Они продолжатели фамилии. И земля перейдёт к ним. А она, Ксения, что? Что им ее увлечение фотографией… Блажь!

***

По навесу застучали тяжёлые струи дождя. От дождя ли, от неприятных ли разговоров про суд или же вообще от всей своей собравшейся в Плетнёво родни скрылась Анна Андреевна у себя в комнате. Жестко подобравшись телом, опустилась в кресло. Вот так своей комнатой она отстранена и защищена от всего происходящего.

За 80 с лишком лет жизни не достаточно ли накопилось тяжести, чтобы добавлять груз нынешних людей и событий? Ведь так хочется легкокрылой бабочкой пропорхать оставшиеся годы перед тем, как намертво окуклиться.

Анна сомкнула веки. И вдруг толчком их распахнула. Окинула цепким взглядом комнату. Может, тесновато, но надо было забрать сюда из остального дома всё сохранившееся, ещё целое и потому ценное. За такими вещами дочь Елизавета совершенно неспособна ухаживать. Сложны они для неё. Легче ей справляться с тем, что без затей, без завитков и углублений. По ней – гладкие прямые поверхности. А что в результате у неё получилось? Скучно и неуютно. Но делает вид, а, может, и вправду верит, что с новой обстановкой стало гораздо лучше, светлее и чище. Однако же отпуск свой здесь не проводит. Уезжает, когда это возможно, в старую Европу с затейливым её ландшафтом.

Ладно, пусть Елизавета живет, как ей живётся. Хорошо, что в доме у каждого есть свой угол. Вот только зрение стало падать. Отсюда никакой пыли не видно, а когда посмотришь поближе – на всём серый налёт, ещё больше старящий поверхности.

Анна Андреевна взялась за тряпку. Когда дошла, протирая вещи, до фотографии в рамке на серванте, остановилась. Цветное фото подростка. Длинные, зачёсанные назад волосы, чуть раскосые тёмные глаза и крупный, с горбинкой нос. Анна Андреевна невесело улыбнулась.

Компьютерный отшельник. Так прозвал его отец. Уже какой год в Плетнёве не бывал. Завис в своём компьютерном мире и нос наружу не кажет. Зарабатывает тем, что разные ловушки для цифровых движений устраивает.

У Анны Андреевны тоже было безграничное, свободное пространство другого измерения. Не подлежит оно ни учёту, ни межеванию. И вот оно, именно это пространство видится в старинного письма лике Спаса в глубокой деревянной рамке. И если пристально на него глядеть, то возникают сцепленные друг с другом слова:

Господи! Боже мой.

Господи! Боже мой.

Твоя воля.

Так дай же мне понимание и смирение

Принять жизнь такой,

Как она есть.

Помилуй и наставь.

***

Выложены на большом столе камни – прозрачно-медовые, тёмно-коричневые в сероватом налёте, есть коньячного цвета с просвечивающими мушками вкраплений, попадаются непрозрачные, грязно-молочные…. Это всё и есть янтарь. Превратившаяся в камень текучая живица, источавшаяся доисторическими соснами под палящим солнцем на севере в тогда ещё неназываемых Европой землях.

Текла та древняя живица по стволам и внутри них, заделывая раны и трещины, затвердевала, прогревалась солнцем и падала на землю. Окаменевала. Теперь смоляные натёки и капли тверды и монолитны.

Что отобрать для съёмки? Заказчику нужен необработанный янтарь. Если и допускается шлифовка, то только небольшого участка и лишь чтобы выявить текстуру камня. Естественная форма не должна быть нарушена. Исключительно создания природы. Без вмешательства человека. Проявления творящей силы природы – вот, что нужно коллекционеру из Тюмени.

Надо самой ехать в Калининград, обойти всех возможных поставщиков янтаря и прицельно отбирать только то, что может подойти коллекционеру – Петру Алексеевичу. Взять с собой Ксению, чтобы она фотографировала выбранные камни. Снимки тут же отправятся заказчику. И с его одобрения можно будет брать именно то, что подходит.

Да и вообще неплохо побывать в бывшем Кёнигсберге. Тевтонского ордена там давно нет. Другой народ, другая власть. Не казнят за самовольное обращение с янтарём. А ещё наверняка будет возможность навестить двоюродного дядю. Да, есть в этом городе на Преголе ещё один персонаж нашей истории – Сергей Анатольевич Смагин. Был отправлен в Калининград в 80-х годах прошлого века. Поехал в бывший Кёнигсберг из Москвы, чтобы строить там некие объекты. И родился у него на той земле сын Кирилл, Иринин сверстник.

Стоит отметить, что Ирина не наделена склонностью испытывать сильные родственные чувства. Но дело может обернуться так, что Ирину привлечёт к этому её сверстнику вовсе не родство.

***

Свободен и открыт морской простор. И мысли не возникает перед этой могучей водной плотью, что и она поделена.

Колышущийся водный простор, как магнит, притягивал двух женщин. Закатав повыше штанины, Ирина и Ксения вошли глубже в морской прибой. В его беспокойной воде краски смешивались, а дальше от берега, отражая цвет неба, море обретала свинцовую синеву. От неё шёл холод Севера. Окунуться в такую воду желания не было. Правда, Ксения всё же продвинулась вглубь несколько дальше, чем Ирина, и, чуть подпрыгивая, взмахивала руками. Ирина, сжав губы, тоже сделала пару шагов вперёд, но до той глубины, где была Ксения, не дошла.

– Ну что? Может, хватит? – раздался мужской оклик с берега.

Ирина оглянулась и помахала рукой.

Издали всё в облике Кирилла выглядело средним: рост, сложение, размер головы. Лишь волосы, доходившие мягкими, легкими волнами до плеч, были необыкновенно хороши. К тому же ветер вздымал их светло-русым ореолом над головой.

– Возвращайтесь! – снова раздался зов. – Если опоздаем, ничего не получится!

А ждали их в паре десятков километров от этого места только что добытые со дна моря куски янтаря. Они были разложены на антрацитно блестевшем капоте джипа. По одну его сторону стояли двое в чёрных гидрокостюмах, по другую – деловитого вида мужчины в кожаных на молнии куртках.

И вот публика эта небрежно взирала на перебиравшую камни Ирину. Она отвергающим жестом продолжала отодвигать в сторону один за другим куски янтаря. Наконец, задержалась на одном.

Кирилл быстро прошептал Ирине на ухо:

– У них договоренность с полицией до четырёх, потом нагрянут.

– Хорошо. Вот этот. – Ирина приподняла выбранный кусок янтаря. – Но мы его сейчас только сфотографируем, а возьмём позже.

***

Джип уехал в одну сторону, Кирилл повёл женщин в другую. Туда, где была припаркована его машина. Шли, утопая ногами в сухом песке. Кирилл поддерживал под локоть Ксеню. Ирина на ходу тыкала пальцем в айфон, отсылая снимки в Тюмень.

Среди города в ложбине поблескивает неподвижное длинное тело Нижнего пруда. Едва касаясь, его поглаживают свесившиеся ветви ив. Над прудом и аллеями парка слитно разносятся, как далёкий гул ветра, уличные шумы. В парк этот Ирину и Ксению привёл, выгуливая их по городу, Кирилл.

Городской оазис зелени и тишины. Здесь хорошо передохнуть после пробежек от одной намеченной Кириллом точки до другой. Этими перебежками среди зачастую серых и неказистых городских построек зрение было раздражено, а вот тут глаза успокаивает гладь мягко изгибающегося пруда.

Существует этот пруд давным-давно, еще со времён Восточной Пруссии. А до Пруссии? Или еще древнее – до Тевтонского ордена, когда на этой территории жили языческие племена пруссов, еще не согнанные с этих земель немецкими рыцарями. Может, тогда была здесь мельничная запруда? Вот только парка в языческие времена точно не было. Древние пруссы мало занимались преображением своей территории. Их удовлетворяло то, что естественным образом на ней существовало: леса, озёра, дюны. Вот так они и дожили до того, что тевтонцы вытесняли их дальше на восток, а большой частью уничтожили. Но, как говорится, сегодня ты, а завтра я. Короче, пруд этот достался Калининграду от побежденного Кёнигсберга. Долго оставался в послевоенном запустении. И без него было, что восстанавливать на разрушенных войной территориях.

***

Ирина села на скамейку между Ксенией и Кириллом. Упёрла расставленные руки в сиденье.

Ксения развернулась лицом к Ирине.

– У скольких завтра смотрим янтарь? – спросила.

– Завтра утром буду знать, – резко выговорила Ирина. Кольнула взглядом сначала Кирилла, потом Ксению. И поднялась со скамейки.

Ксения состроила Кириллу жалобную гримаску. Тот едва заметно развёл руками. Ну да, дела. И всё-таки жаль. Кирилл очень даже приманчивый тип. Словно он и есть тот редкостный мужчина – волевой, мудрый, чувствительный и ласковый.

***

Теперь из парка Кириллу дорога на машине в родительский дом, что стоит на высоком берегу у моря. Современно преображённый старый, довоенный особняк. Что сохранилось от восточнопрусских времён, так это островерхая крыша с зубчатым кирпичным коньком, башенной формы эркер и овальные каменные ступени в сад.

В саду Кирилл увидел гостя – двоюродного дядю, Михаила Юрьевича Корина. У Кирилла своя связь с дядей Михой, и возникла она во время жизни Кирилла на летних каникулах в Плетнёво.

…После ужина Сергей Анатольевич попросил сына:

– Ты бы, Кирилл, рассказал Михаилу, как вы, молодые архитекторы, задумали преображать Калининград.

Кирилл предпочёл отмолчаться.

– Вот-вот! Даже не решаешься сказать, – удовлетворённо закивал его отец.

Кирилл порывисто поднялся с кресла и, направившись из комнаты, заявил, что пойдет посмотреть, как там мать.

– Поди, поди, – одобрил отец. – А то она что-то расклеилась.

Кирилл вошёл к матери. Марина сидела за высоким туалетным столиком. Взгляд её был направлен в зеркало. Она смотрела туда окаменело, будто видела не своё отражение, а то, что тихо её ошеломляло. На звук шагов Кирилла она не шевельнулась.

Такой его мать еще ни разу перед Кириллом не представала – одновременно трогательной и пугающей. Подобным образом, вероятно, может восприниматься спящий измученный болезнью человек.

Кирилл ласково положил руки ей на плечи.

– Что? – сдавленно вскрикнула Марина.

– Решил проверить, как ты.

– Всё в порядке.

Кирилл встряхнул головой и прислонился плечом к зеркалу туалетного столика. Правой рукой стал трогать стоящие на нём вещицы, пустяковые, женские. Однако одна показалась среди них примечательной – фарфоровая статуэтка дамы в резном под кружево наряде, сидящая за маленьким клавикордом. Лицо её было кокетливо повёрнуто в сторону зрителя. Искусная вещица. Кирилл взял её в руки и, вертя, поднёс к себе.

– Поставь на место! – жёстко приказала Марина.

– Да не уроню я! – Кирилл продолжал, чуть ли ни подкидывая, рассматривать фигурку.

В какой-то момент статуэтка вроде стала выскальзывать из его рук. Марина выхватила фигурку и поставила на столик.

– Очень прошу, не трогай её. – Марина отвернулась от сына и сгорбилась, будто унимая в себе испуг.

– Что это за вещица?

– Может, когда-нибудь узнаешь…

***

В саду стихло. Ветер спал. Дождя не стало. Ни треска, ни шелеста. Если и слышалось что-то через приоткрытое окно, то, может быть, только далёкий шум моря.

Михаил Юрьевич шумно втянул в себя воздух. Сергей Анатольевич несколько раз повёл в разные стороны головой.

– Да-а… – протяжно выдал Михаил Юрьевич. – Ощущать бездонность неба над головой и спокойствие в душе – вот это и есть счастливое состояние.

– Это ты так решил? – с ироничной въедливостью полюбопытствовал Сергей Анатольевич.

– Нет. Это я Канта передёрнул.

– И когда же ты такое счастье испытывал?

– Да хотя бы сейчас.

– Ну да, семья далеко, а здесь никаких забот.

– Нет, кое-какие есть. Я ведь сюда приехал для работы в комитете по подготовке к юбилею Канта.

– Понятно, – крякнул Сергей. – Угораздило же этого Канта здесь родиться.

– И умереть, – уточнил Михаил.

– Да знаю я. Могила его на острове в полном порядке. – На лице Сергея изобразилось неудовольствие. – И всё-таки мы должны здесь прежде всего своё утверждать.

– И на здоровье! – добродушно пожелал Михаил.

– Так среди прочего эти прошлые застройки мешают. Сносить их надо и свой стиль архитектуры утверждать.

– И какой это свой? Древнерусский, что ли?

– Что ты меня спрашиваешь! Я строитель, а не архитектор. Я только со своим сыном в спорах. Он считает, что нужно какие-то новые идеи и технологии совместить с тем, что было здесь раньше. Считает, что надо перерабатывать, совершенствовать архитектурные особенности Кёнигсберга. Это, по его разумению, путь к современному облику Калининграда. Так ведь мы же победители! Зачем нам их архитектура? Своя должна быть! – воодушевлённо заключил Сергей.

– Так ведь сильная культура, дорогой Сергей, не боится влияния чужих культур.

***

От прорвавшего облачность сильного потока света в номере гостиницы стало слепяще ярко. Кирилл задёрнул штору и открыл дверь на балкон. Внутрь проник с беспокойным напором уличный шум.

– А где Ксения? – неожиданно озаботился Кирилл. – Уехала в Москву? Я хотел ей показать один свой проект...

– Ей? – колко удивилась Ирина. – Нет, она ещё здесь. Работа у нас не закончилась.

Ирина и Кирилл отдалились друг от друга.

***

Дорога, две слабо желтеющие среди травы колеи, проходит по окраине заброшенной деревни. По одну её сторону – сплошная поросль тонких, слабеньких, путающихся друг с другом рябин, ольхи, орешника. Их тесные неряшливые ряды кое-где раздвигают крепкие стволы невысоких берёз. Из этой кучи-малы со временем наверняка возвысятся сильные и стойкие особи, и поднимется лес. Если, конечно, в это оставленное место не возвратятся люди.

Покинутые ими жилища темнеют среди хаоса одичавших участков по другую сторону дороги. Их, как посчитал мимоходом Михаил Юрьевич, было штук десять. Мог и ошибиться. Так или иначе, опустевших домов было немало. Чернели они, как подгнившие гробы с истлевающими в них остатками жизни.

А вот домов, где в этой деревне, обитают люди, было два. В одном живёт сын Михаила Юрьевича. В другом ещё кто-то. Разговора о том, кто именно, у Михаила Юрьевича с его сыном Максимом не было. Но видимые через штакетник забора сушившееся белье и опрятные грядки подсказывали, что живут там люди семейные и, скорей всего, хозяйственные.

Чем дальше от деревни, тем большую силу обретала растительность, и уже начали появляться первые признаки близкого леса. Под августовским, ещё полным полуденной силы солнцем Михаилу Юрьевичу нести своё грузное тело было нелегко. Однако временами он взбадривался и шёл наравне с сыном по параллельной колее. И всё же чаще он тащился за его спиной, предоставляя Максиму первому рассекать плотно жужжащий насекомыми воздух.

– Скоро уже дойдём, – обещал Максим пыхтевшему позади него отцу.

Михаил Юрьевич бросал в спину сына недовольно испытующие взгляды. Максим двигался уверенным, но странно для его длинных ног мелким шагом. Корпусом он подавался вперёд, словно движение собственных ног не поспевало за его устремлённостью вперёд.

Неожиданно окружавшие их заросли расступились, и открылось свободное от них пространство. В центре него зыбко искрилась огоньками отражённого солнца водная гладь.

– Ну вот, пришли, – объявил Максим. – Не знаю почему, но это озеро называется Тёмным.

– Видимо, раньше вокруг него рос густой лес и закрывал его от солнца, – предположил Михаил Юрьевич. – Вон на том берегу остатки того, что было.

Через озеро на другом, песчаном осыпающимся косогоре разбросанно стояли зеленовато-медные сосны. Колонны их стволов венчались изгибчатыми ветвями с плотными пучками хвои. Сосны стойко держались за землю, на которой, видимо, когда-то рос могучий сосновый бор.

Максим снял кеды и, ступая босиком по топкой тропке, пошёл к воде. Не разуваясь, Михаил Юрьевич последовал за ним, но, сделав несколько шагов, снял, кряхтя, тонкокожие лёгкие ботинки. Засунув в карман носки, зашлёпал босыми ногами вперёд, стараясь не отстать от сына.

На подходе к озеру земля приподнялась и стала твёрже. Ступив вниз с небольшого откоса на отмель, отец и сын встали рядком на узкую песчаную полосу. Мягко касаясь их голых пальцев, мерно набегали короткие волны озера. Очерченное неровной, овально вытянутой линией берегов, оно спокойно дышало в своих границах. Шёл мирный период его существования. Люди здесь не действовали, а растительность не наступала на его водную жизнь.

Стянув с себя одежду, Максим вошёл в воду. Несколько раз омылся по горло. Раздумчиво постояв, окунулся с головой. Возвратился на берег со стекающей по всему телу водой. Сел на травянистый бугор и, закрыв глаза, подставил себя солнцу. Тело его, потемневшее от влаги, мужественно блестело.

Михаил Юрьевич потянулся к своему отпрыску и опустился на землю рядом с ним. Сначала с явным удовольствием переживал близость сына, а потом вдруг насупился.

– Ну хорошо, положим, летом здесь есть, чем заняться, – допустил он. – Но зимой? Что ты будешь делать зимой? Может, всё-таки вернешься в Москву?

– Буду кур разводить. Или перепёлок. – Максим открыл глаза и приложил руку козырьком ко лбу. – Вон вроде гусь летит.

Крылатая точка вдали сделала дугу над сосняком. Михаил Юрьевич взглянул на неё мельком и снова перевёл тревожный взгляд на Максима.

– Нет, знаешь, ты всё-таки безответственно себя ведёшь, – тяжело выговорил он. – У тебя жена работает, зарабатывает, а ты тут прохлаждаешься.

Максим откинулся назад на согнутые в локтях руки.

– Я уже достаточно заработал. И всё у жены. Вполне могут прожить без меня. А я пока тут.

– Пока? – поймал его на слове Михаил Юрьевич.

– Может и навсегда. – Максим поднялся и стал одеваться.

– Да какой из тебя сельский житель! – в сердцах воскликнул его отец.

– Я просто житель. Ни деревенский, ни городской, – устало заявил Максим. – Могу себе это позволить. Я уже отдал дань этому вашему прогрессу. Хватит. Пусть теперь идёт без меня.

– И будет идти, – поспешно заверил Михаил Юрьевич. – Да, пусть сквозь тернии, но к звездам! – Он явно начинал сердиться. – Можешь сколько угодно дуться на то, как развивается наша цивилизация, но она развивается, будешь ты в этом участвовать или нет. Но стыдно жить за счёт тех, кто работает.

– Что, покончить с собой? – вдруг на истеричной ноте выпалил Максим.

– Да бог с тобой! – испуганно воскликнул его отец. – Ты что?! Вот кур будешь разводить. Тоже польза.

– Не хочу я никакой пользы! Надоело это – польза, прибыль, приумножение… Вот, где это у меня! – Максим полоснул ребром ладони по горлу.

Михаил Юрьевич в смятении кинулся к сыну и прижал его к себе. Максим ткнулся лицом ему в грудь.

Поглаживая его по голове, Михаил Юрьевич приговаривал:

– Живи, как хочешь, но только живи. Ведь нам только и дано, что жизнь.

***

Следующий день начался в Плетнёво при мелком дожде. По дороге от такси через сад к дому Михаил Юрьевич промокнуть никак не мог. Слабый был дождик. Открывать зонт не было смысла. Только под куртку нужно было спрятать упаковку привезённого с Балтики угря.

Дверь Михаилу Юрьевичу открыла его мать. Из проёма на свежий воздух вынесся аромат свежесваренного кофе. Внутри этот запах смешался с тёплым тонким духом старого жилья. Как же он знаком и близок. Морщившееся под дождём лицо Михаила Юрьевича разгладилось и просветлело.

– Ну как там держится наш Кёнигсберг? – вопрос сыну от матери, налившей ему чашку кофе за кухонным столом.

Никакого любопытства в вопросе не было.

Михаил Юрьевич так же, без всякого выражения ответил:

– Всё идёт, как и везде. По мере сил.

– Хочешь ещё кофе?

– Мама! – Михаил Юрьевич потянулся к её руке и сжал постукивающие по столу пальцы. – Что тебе пришло в голову придти в суд с какими-то старыми документами, не имеющими никакой силы.

– Так ведь то же самое сделали Хвощёвы.

– А ты-то зачем?

– Чтобы показать абсурдность споров.

– Но ты только затянула дело! И вообще, зачем ты хранила эти документы?!

Анна Андреевна с тонкой улыбкой взглянула на сына.

– И это говоришь ты, историк? Это же свидетельства нашей жизни. Какова она есть.

– Ну знаешь! – пыхнул Михаил Юрьевич. – Не надо путать божий дар с яичницей.

– Господи! – мягко поразилась Анна Андреевна. – И что тут что?

Михаил Юрьевич слегка оторопел, потом отмахнулся и изрёк:

– Ну не знаю. Но должен же быть какой-то выход.

– Всё так запутано, – отрешенно выговорила Анна Андреевна. – Вряд ли найдется утраивающее всех решение.

Михаил Юрьевич колыхнулся всем своим солидным телом, посмотрел мрачно на мать и пошёл к двери. Анна Андреевна провожала его печально-сожалеющим взглядом. Не очень, видно, её устраивало то, что происходит с её первенцем. А может, вид стареющего сына немилосердно указывал ей на то, как стара, совсем стара она сама стала.

***

Время близилось к полуночи, когда глава семейства Хвощёвых предстал перед женой, сидевшей в большой комнате старого дома за кроссвордом.

Был Олег усталым и навеселе. Плюхнулся на диван подле кресла жены. Прядь его волос чёлкой прилипла ко лбу. Отяжелевшие веки оставляли узкие отверстия для голубовато-серых, с влажной тусклостью глаз.

Жена протянула ему одной рукой кружку с кофе, другой толкнула в плечо, потребовав рассказать, где был, что делал.

У судьи был. У Софьи. Вот умудрилась сделаться больной. Так, во всяком случае, утверждает. На работу вряд ли выйдет в ближайшее время. Такого от неё никак не ожидал.

– Да отцепись ты от этих Кориных, – ровным, скучным голосом увещевала его жена. – Ну на самом деле… Так уж нам нужны эти две сотки? Да и то, что забор впритык к нашему окну, уже неважно. У нас теперь вон какой участок, и скоро будет новый дом. А старый снесём и все дела.

– Ты не понимаешь! – Лицо Олега стянула ожесточённая гримаса. – У этого семейства такое о себе самомнение! Мы для них пыль дорожная. У меня с их домом свои счёты!

Не прошло и мгновения, как поскрипывающую вздохами старой древесины тишину расколол возглас оказавшейся в дверях Ксении:

– И что у тебя с ними за счёты?

Олег оскалился в усмешке и, поднявшись с дивана, подошёл к дочери. Потрепав её, вызывающе застывшую, по щеке, покинул комнату.

– Мама! – переключила на неё свой вопрос Ксения. – Что это за счёты?

Та только отмахнулась:

– Это его дело. Спроси у него.

– До чего всё это нелепо! – Ксения плюхнулась на то же место, где до этого сидел её отец. – Какие-то две сотки!

– Две сотки – не так уж и мало, – было заявлено в ответ. – Ничего нет нелепого в том, чтобы расширять свой участок.

– Да, кстати, – оживилась Ксения. – У меня проблема со студией. Дом, оказывается, числится как памятник архитектуры. Грозятся выселить для реставрации. К тому же мне там тесно. Надо приглашать людей и выставлять свои работы.

– 20 метров мало? Да ещё в центре.

– Поговори с отцом. Пусть что-нибудь придумает. Ну, мамочка!

Та кивнула и, пододвинув ближе к своему креслу торшер, углубилась в кроссворд.

Ксения с неожиданной воодушевленной пристальностью вгляделась в крупный белый овал её лица, выделявшийся на фоне тёмной обивки кресла. Бледный лик луны, светящий на темном небе отстраненно, и всё же такой родной.

Ксения сорвалась с дивана и вынеслась из комнаты. Вернулась, прижимая к груди фотоаппарат. Перемещаясь перед матерью, она стала наводить объектив и щёлкать затвором. Потом вдруг снова исчезла. Вернулась с горящей сигаретой. Опустилась на корточки перед матерью и напустила на неё голубоватый дым. Та снесла это, равнодушно глядя в объектив.

***

Осенняя солнечная прозрачность установилась в городе после слякотных дней начала октября. В розовато-жёлтые цвета окрашивали лучи солнца каменные и стеклянные стены домов. Отливали сиреневым те, что оставались в тени. Красочно расцвечен город. Для какого нового акта сменилась декорация? Действующие лица своими появлением и исчезновениями это дело никак не проясняют. Двигаются и выглядят, как и в слякотные дни – деловито озабоченными или отстранённо спокойными. Разве что в этот день не прикрываются зонтами и ступают по тротуару без прежней зябкой осторожности.

Вот и Ксения с Ириной идут по солнечной стороне улицы в нацеленной спешке, не глядя по сторонам. Они взволнованы тем, что спешат на встречу с человеком, которого ни разу в жизни не видели. Единственное, что они знают – зовут его Петр Алексеевич, из Тюмени, ценит необработанной красоты янтарь. И ещё – явно при деньгах: щедро, не торгуясь, заплатил за присланные ему камни.

Ресторан оказался почти пуст. В дальнем углу у окна сидел в одиночестве мужчина и смотрел на вход в зал. Появившихся женщин приветствовал взмахом руки. Ирина с Ксенией направились к нему.

Подавший знак мужчина был узколиц, скуласт, бледно-смугл. Курчавые с сединой волосы коротко стрижены. На переносице темнела перемычка очков, сами очки были почти невидимы. Зато рот с глубокими складками по бокам и неяркими, чувственно очерченными губами был весьма заметен.

Петр Алексеевич? Он самый. Мужчина приподнялся, оправляя на себе мягкий пиджак в зеленовато-коричневую крупную клетку. Взгляд на женщин оценивающе энергичен, при этом глаза остаются непроницаемы. Похоже, субъект этот себе на уме. Что настораживает.

Ксения, вздернув подбородок, слегка поджала губы. Украдкой Ирина окинула настороженным взглядом зал. Эта территория того, кто сюда пригласил. Пусть на время, но он здесь хозяин.

…После оленины под бешамелью на Ирину напала сладкая дремотность. Сквозь неё Петр Алексеевич виделся ещё более прекрасным.

А Ксения бодро вела с Петром Алексеевичем разговор о современной фотографии. Тюменец отдавал предпочтение чёрно-белой, а Ксении по нраву игра с цветом. Это по молодости так, определил Петр Алексеевич.

Ксения взбрыкнула и задиристо выпалила:

– А чем вы, Петр Алексеевич, собственно занимаетесь?

– Чем занимаюсь? – Петр Алексеевич хохотнул. – Прежние свои грехи замаливаю, вот чем. А их у меня ох, как мно-о-ого, – устрашающе выговорил он и сделал жуткие глаза.

Ирина очнулась от дремоты, а Ксения, хохотнув, отпрянула и бросила в сидящего напротив колкий вопрос:

– А что, нынешних у вас нет?

– Да какие у меня могут быть теперь грехи! – с шутливой беззаботностью парировал Петр Алексеевич. – Я уже отошёл от прежних своих дел. Вот ещё чем занимаюсь – храм строю.

– На спасение рассчитываете? – не унималась Ксения.

– Спасение? – удивленно переспросил коллекционер. – Здесь? Нет. Спасения, как и справедливости, для нас здесь нет.

– Для кого это «нас»?

– А для всех, кому дано здесь жить.

– Не похоже, чтобы вы были недовольны своей жизнью, – насмешливо заметила Ксения. – Вон в своё удовольствие янтарь коллекционируете.

– И не только янтарь. Ещё перья экзотических птиц. Шкуры змей. Кости мамонтов. Приезжайте в Тюмень, покажу, – живо предложил Петр Алексеевич.

***

Путь на стоянку к машине прошёл в молчании. Ирина направлялась в Плетнёво. Ехать туда Ксения не собиралась и вышла у метро.

Придержав дверцу машины, сказала напоследок:

– Передай своей маме, что я говорила с отцом. Он не отступит. У него к вашему семейству какие-го свои счёты. Так что он будет ждать, когда вернется его судья.

***

Выбелена территория снегом. Засыпана глубоким ледяным песком. Холодная безжизненная белизна. Вымороженный, стерильно чистый воздух. Скованный зимой мир тих и льдисто узорчат.

Без признаков жизни темнеют среди сугробов и старый поделённый дом, и отдалённо от него недостроенный новый. Покинуты. До весны? Должно быть, так. Пригреет ведь солнце, и земля оттает. Чтобы, плодясь и расширяясь, возобновилась жизнь, а дух над ней невидимо витал.

– Вот вымою окна – станет светлее.

– Эту коробку сюда, потом разберу.

– Не пора ли перекусить?

– Сегодня закончат, завтра можно будет въезжать.

– Не надо кричать, и так всё понятно.

– Эта рассада для бордюра.

– Не трогай забор! Пока держится, пусть стоит.

– Сюда надо подсыпать землю.

– Нет, так не пойдёт.

– Когда-нибудь здесь будет полный порядок.

– Крутишься, крутишься, а толку чуть.

– Какой чудный день.