Стрелок, или Смена поколений

– Ну а я в годы лицеиста Пушкина в скандальных старперов куски асфальта метал, – гордо изрек мой старший приятель Юра, сбрасывая со скамейки чей-то недоеденный гамбургер и недопитое пиво и водружая на нее свой немного уже массивный зад.

– Не булыжник, конечно, – как бы извиняясь за излишнюю мягкость, добавил он, – но вещь вполне себе нестерпимая.

Я сел рядом и воззрился на него с неподдельным интересом.

– Летящий асфальт уступает более округлому булыжнику за счет менее обтекаемой формы, но поражает супостатов не менее разрушительно, – добавил он с достоинством. – Вполне испытанное орудие пролетариата.

– Верю, – легко согласился я. – Но метал-то почему?

– Нередко приходилось использовать как средство отпугивания недоброжелателей, временами преклонного возраста, и при неправильном расчете траектории снаряд поражал цель, – пустился Юра в пространные пояснения в своей книжной манере профессионального переводчика. – Судить об этом можно было по звуку характерного шлепка с последующим выкриком «Змей!», переходящим в длинные обсценные конструкции. Ретирада должна была быть стремительной и обязательно крутыми зигзагами, ибо тучные и потрепанные безжалостным временем фигуранты с трудом вписывались в пионерский зигзаг, и в итоге их волокло юзом, что срывало преследование с неотвратимым возмездием.

– Да ты прям неуловимый мститель, прости господи! – восхитился я его былой удалью. – И ворошиловский стрелок. В одном флаконе.

– Не без того, – удовлетворенно кивнул Юра и вдохновенно продолжил: – А еще недурно меж лопаток фигуранта влетала (или, как говаривали в те времена, «входила по горбу») массивная и тяжелая еловая шишка, пущенная ударом ракетки для бадминтона. Пренеприятная штука!

– Какая-то прям праща Давида! – воскликнул я. – И поражал ты фактически голиафов.

– Но голиафы оные, получив чувствительно от боеприпаса, абсолютно неожиданно обнаруживали столь удивительную прыть в попытке свершить праведное возмездие, что, вероятно, забывали о сковывающем движения изрядном жировом воротнике, целлюлите и тромбофлебите, переходя временами в неописуемый галоп и выделывая танец зимбабвийской антилопы, старающейся избежать близкого знакомства со львом. Вероятно, я даже омолаживал их подобными эскападами, побуждая к спортивным пробежкам и растрясанию обильных жиров. А ракетка просто играла роль длинной руки Пентагона, производящего легитимные бомбардировки на всю оперативную глубину, – продолжал Юра писать свою картину маслом.

Я заметил, что люди на соседних скамейках в нашем скверике с фонтанами пристально смотрели на нас и внимательно слушали. Но это ничуть не смутило Юру, а, напротив, лишь распалило его красноречие, тем более что и голос у него был громкий, звучный, как у советских театральных актеров.

– А догоняли хоть раз? – задал я естественный вопрос.

– Догонять не догоняли, но к родителям прибывали возмущенные депутации. Совки эпохи среднего и позднего Брежнева, при всей своей политической отсталости и исторической неуместности, были совершенно не брутальны и потому до крайности великодушны в большинстве своем. И все шло к примирению сторон как-то само собой, – улыбнулся Юра.

– А как они вычисляли твоих родителей? – спросил я с некоторым удивлением.

– Совки были отменными стукачами, поэтому добрый человек с указующим перстом обязательно находился, – вздохнул Юра. – При этом крови нарушителя общественного благочиния не жаждал никто, но старались вызвать стыд, деятельное раскаяние, поставить на вид, осрамить прилюдно и придавить этой гласностью. Ну а репрессии... они, конечно, бывали... воспрещалось, к примеру, смотреть «Незнайку на Луне»…

– Изверги! – крикнули с соседних скамеек. – Это хуже, чем шишка промеж лопаток и асфальт в лоб! Так изводить бедного, несчастного ребенка!..

Одна из слушательниц даже прослезилась.

– А как ты сам к этому относился? – продолжил я свое «интервью». – Бывало ли стыдно? Или только досадно, что настучали, а потом начинал все заново?

– Не то чтобы горение от стыда, но определенное чувство неудобства возникало, – признался Юра в своей маленькой слабости. – На время это удерживало от новых подвигов. При этом далее неизбежно следовали рецидивы с выкатыванием на старые рельсы.

– Ну а ты только стремных, агрессивных людей так обстреливал? – не мог не уточнить я. – Или вообще всех подряд?

– Ничего даже отдаленно похожего на беспредел не вершилось, – поспешил заверить меня Юра. – Обычно все происходило в контексте ответных мер на разные недружественные акции быдлоподобных старперов или ретивых активистов школьно-пионерского толка.

– А ретивые пионеры тебя тоже никогда не догоняли? – полюбопытствовал я.

– Либо скорость моего перемещения бегом оказывалась выше, либо орлята Ильича попадали ногой на камень или лбом – в трубу, – ответил герой.

– Туда им и дорога! – закричали с соседних скамеек. – В трубу!..

– А что могло тебя побудить к таким подвигам? – спросил я, чтобы окончательно утвердиться в нравственной правоте Юрия.

– Ну, если имущество мое портили или экспроприировали… – ответствовал Юра. – Или, к примеру, незаконно лишали питья или продуктов питания.

– Правильно! – закричали фанаты героя с соседних лавочек. – Нечего им спуску давать! Да хоть и пожилые если, что же, все им теперь можно, что ли? На голову сядут, сволочи! Так их!..

– Ты куда мое пиво с гамбургером смахнул, хрыч? – сердито спросил Юру внезапно подошедший к нему подросток. – Стоило на пять минут отойти – все на землю сбросил, старпер!

Подросток схватил кусок асфальта и швырнул его в Юру. Юра вскочил и взъяренно прорычал:

– Да ты совсем охренел, малолетка! Змей!..

Подросток бросился наутек пионерскими зигзагами. Юрий, несмотря на изрядный жировой воротник, кинулся за ним, выделывая танец зимбабвийской антилопы, но не вписался в поворот, и его проволокло юзом.

– Родителям расскажу! – проорал он, бессильно барахтаясь на асфальте.